Глава XVI (4)

Анархия, вызванная в Польше духовенством. Установление папой Григорием VII обряда целования ноги папы.

Но так как в это время латинская Церковь стала усиливаться в соседних с Чехией славянских землях; населенных лехами, то ободренный этим папа, пять лет спустя, отправил Адальберта опять в Прагу, в его славянскую епархию. Миссия его на этот раз принесла слишком грустные плоды. Сроднившийся с восточным обрядом, славянским богослужением и непорочностью жизни своего духовенства чешский народ и знать, особенно вельможи Вершовцы, отнеслись к Адальберту и наехавшему с ним духовенству крайне враждебно. Они приняли его за изменника родине, вере своих дедов и вообще народно-религиозным идеалам. Основанием к этому послужила дружба завязанная им с Оттоном III, учеником Адальберта, и самая проповедь его направленная в пользу немцев и папы и во вред родной стране, отбивавшейся с трудом от онемечения. Главным же поводом к негодованию послужила развратная жизнь Альберта и прибывшего с ним высшего духовенства, о каковой не только священники чешские, но и светские люди, до того времени, понятия не имели. Недовольные всем этим магнаты и все население страны потребовало от князя Болеслава II и епископа Адальберта восстановления прежнего богослужебного чина, установленного Кириллом и Мефодием во всей его неприкосновенности и удаления из Чехии безбрачного латино-немецкого духовенства, опозорившего себя развратной жизнью. Когда же Адальберт на это не согласился, то народ присудил к смерти его любовницу, знатную замужнюю особу из рода Вершовцев. Епископ, спасая ее запер собственноручно в монастыре св. Георгия, окруженном толстыми и высокими каменными стенами. Но возмущенное население, узнав об этом, бросилось с оружием в руках во двор епископа, потребовало выдачи укрытой им женщины и грозило смертью ему самому. Когда же Адальберт отказался от ее выдачи, то разъяренная толпа, по указанию одного монастырского слуги, ворвалась в комнату, где она была заперта и там же умертвила ее. Предвидя неминуемую гибель, Адальберт поспешил скрыться немедленно на верховой лошади ускакал в Рим и поселился в монастыре св. Бонифация¹, это было в 995 году.

Так как Адальберт происходил из рода Славников, то озлобленная против него партия решилась искоренить весь этот род. Собранное ею войско окружило замок Славников в Любиче, куда все они скрылись. После непродолжительной осады замок был взят и разграблен; все Славники, братья Адальберта с женами, детьми и ближайшими домашними и с прислугой были умерщвлены, а остальные их защитники взяты в плен. Остался только в живых Собебор, или Порай, он же Гауденций, и Радин, старший брат Адальберта, находившийся за границей.

Успех в славянских странах христианства по учению Восточной Церкви беспокоили папу и немецкого императора и внушили Григорию V и Оттону III мысль снова послать Адальберта в Прагу с назначением его архиепископом всех славянских народов. Но на этот раз поездка его окончилась плачевно. Не успел архиепископ Адальберт приехать в пределы своей родины, как на дороге его известили о народно-религиозных волнениях в Чехии, жертвой которых пали все его родные братья с женами, детьми и служащими, и что эта же участь ожидает его. Не дорожа мученическим венцом архиепископ поворотил в Польшу и прибыл в Гнезно, тогдашнюю столицу польского княжества. Болеслав Храбрый встретил его ласково, так как в то время он сам и вся почти знать Польши оставили свое первобытное греко-восточное исповедание и приняли западное; только средний класс и простой народ держались еще восточных обрядов и славянского богослужения. В Гнезне архиепископ Адальберт чувствовал себя вне всякой опасности и свободно при содействии князя занялся введением обрядов западной Церкви и латинского богослужебного чина. Но так как здесь был уже свой епископ Унгер, то Болеслав предложил ему отправиться в покоренный недавно поляками Данциг для обращения “пруссов”, чем князь надеялся упрочить свое господство над нижней Вислой. Для более вразумительной латинской проповеди учения Христа, Адальберту были даны в помощь 30 человек вооруженной голытьбы, с которыми польский апостол поплыл в Данциг. Едва он приступил к проповеди, с применением латинских приемов², и насильственно вымогательству дани для Рима, как был убит. Но прежде чем до этого дошло “мирный и добродушный народ заявил миссионеру, что он имеет своих богов и свой закон, и просил, в предупреждение несчастий, оставить жителей в покое и добровольно вернуться домой”³. Архиепископ не только не внял просьбам язычников, но, полагаясь на свою вооруженную стражу головорезов, расположился ночевать на священном или жертвенном месте пруссов, называемом Ромове. Пришедший в негодование народ вытащил его оттуда и, за осквернение святыни, принес его в жертву богам заклав на жертвенном возвышении. Спутники Адальберта, не сочувствовавшие подобному способу распространения христианства, не пытались защищать его и, получив разрешение свободно вернуться домой, привезли Болеславу Храброму известие об участи, постигшей Адальберта-Войцеха. Огорченный таким исходом дела Болеслав выкупил тело Адальберта-Войцеха, перевез его в гнезненский костел и приказал народу почитать Войцеха как святого, в каковом звании папа утвердил его.

Но могла ли миссионерская деятельность. Войцеха считаться последствием его веры во Христа, за Которого он готов был положить жизнь свою, и можно ли причислить его к мученикам за веру? Мы видели выше, что он не стремился просвещать язычников, а вносил лишь соблазн и раздор в христианскую же православную Церковь, за что подлежал наказанию, от которого спасался бегством в Рим.

У пруссов он очутился случайно, не с проповедью мира и любви, а с насилием и кощунством над дорогими человеческой душе верованиями; мы не можем не сказать вместе с М. П. Устимовичем⁴, что жившие в то время пруссы – народ хотя дикий и погруженный в глубокий мрак язычества – были добродушны, кротки и честны. Апостолу такого народа следовало идти к нему на проповедь не под прикрытием военной дружины, а вооружиться только крестом и евангелием. Пример такой проповеди был у него перед глазами. Первоверховный Апостол языков, прибыв впервые на проповедь евангелия в Афины, центр тогдашней языческой мудрости, первоначально осмотрел город, обозрел все языческие храмы и капища и потом повел свою проповедь в Ареопаге с тонкой предусмотрительностью: “посему я вижу, — начал ап.Павел, — что вы, афинские граждане, народ благочестивый; у вас даже есть храм неведомому Богу, я именно и проповедую этого Бога…” Последствием такой проповеди было обращение ко Христу Дионисия Ареопагита, жены именем Дамарь и некоторых мужей, прилепившихся к апостолу. Но если бы апостол Павел начал свою проповедь порицанием древних языческих верований и расположился на ночлег в одном из капищ или чтимых народом священных мест, как это сделал Адальберт, то его несомненно постигла бы участь последнего. Адальберт не мог не знать, что Апостол языков был всем вся. Ему также не безызвестно было, что древние языческие верования, сложившиеся веками, убеждения и традиционные обычаи предков, каковы бы они ни были, врезываются глубоко в душу, дороги и близки сердцу каждого, и посему нужна мудрая осторожность, чтобы пошатнуть их, не затронув сразу слишком глубоко. Адальберту-мисили с целью отличия по названию и отделения лехов от чехов и руссов, изменяя их имя на название поляков. Поляки тоже очень легко приняли на себя роль Каина по отношению к родственной России, которую постоянно старались беспокоить.

Не имея ничего общего с польским народом, посланцы Рима усердно принялись за дело и в скором времени подчинили Польшу папе. Тотчас же начались паломничества в Рим польских магнатов, поступавших на службу к Святому Отцу и получавших от него жалование за верноподданические чувства для римско-немецкой монархии, за предательство своего народа. Эти господа именуемые “юргельтниками” (продажными) пресмыкались у ног папы, председателя Kурии, смиренно целуя его обувь.

Отсюда-то у поляков и сохранились до сих пор приветствия: “падаю к ногам”, “целуя ножки” и т. п.

Папе эта церемония так понравилась, что вскоре после введения в Польше веры в папу, Григорий VII установил, как обязательный закон для всех, целование ноги папы. Это является наилучшим доказательством того, что не только из Рима шло просвещение в Польшу, но и обратно из Польши в Рим, чем гордятся поляки. В Риме этих господ убедили, что христианский Бог не понимает варварского польского языка, а лишь латинский, греческий и еврейский, в виду, чего если они хотят жить в согласии с Богом, или его наместником-папой, то должны устранить народный язык не только из церкви, но и из всех государственных учреждений и заменить его латынью. Это было свято исполнено, а поляки не роптали на то, что общественные дела велись в их стране на совершенно чужом языке

Употребление чужого языка в христианском богослужении более всего противоречит учению Апостолов; Христос ниспослал на апостолов св. Духа, чтобы дать им возможность проповедовать Христианскую веру на понятном для каждого народа языке. В Kecapии товарищи Петра слышали, как Корнелий и его домашние “стали говорить языками и пророчествовать”, т.е. говорили на неизвестном им дотоле местном языке об истинах веры. В Коринее происходило точно так же. Послушаем Апостола Павла: “Кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу… — Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя; а кто пророчествует, тот назидает Церковь. Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? Но в Церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке (1 Кор., XIV, 2, 4, 6, 19).

Можно по этому себе представить, каким образом было распространяемо в Лехии учение Христа незнающими местного языка, но имеющими в своем распоряжении меч и огонь римско-германскими авантюристами с весьма шаткими нравственными основами.

Способ обращения в латинскую веру был таков: подвергали денежного человека пытке, во время которой ксендз одной рукой прикладывал ему к устам распятие, другой же очищал его карманы, а потом и его жилище. Читать в Лехии в то время никто не умел, следовательно Св. Писание было недоступно народу, поэтому, он должен был верить в то, что объяснит ему мимически, за полным незнанием языка, прикрытый монашеской одеждой итальянский бандит. Он же внушал ему единственно о Святости Римского папы – земного Бога и о необходимости приносить ежегодно жертвы в пользу этого святого Отца.

Причиной первого раздора Польши с Россией в начале 1013 г. был ксендз. По поводу обручения Святополка, усыновленного Владимиром, с дочерью Болеслава, с нею прибыл в Киев Рейнберг, епископ основанного Болеславом Колобрегского епископства, находившийся в дружеских отношениях с Святополком. Его действия при дворе Владимира возбудили подозрения. Обнаружилось, что все они – в тайном союзе с Болеславом и замышляют вызвать восстание, с целью умертвить Владимира. Он предупредил их и велел посадить в тюрьму Святополка, вместе с его невестой и Рейнбергом⁵. Это вызвало войну с неизвестным потомству результатом. Мы констатируем лишь факт, что первый дружеский союз Руси с Польшей был нарушен изменой этой последней, по наущению и при посредстве латинского монаха.

Любимым занятием поляков были набеги на соседние народы, и когда им удавалось оставаться победителями, то они оскорбляли ужаснейшим образом местную веру, убивая тех, которые не хотели подчиниться к Риму. Историки описывают, как поступали эти новые христиане: Когда Император Конрад предпринял поход против венгерцев и выступил с войском, то в беззащитные пограничные немецкие земли вторгся в конце января 1030 года польский князь. С ним находился Зигфрид, сын Удона, бывшего лужицкого маркграфа. Зигфрид был монахом нибургского монастыря на Саале, а теперь товарищем и руководителем польских шаек.

Толпы их рассыпались по всей беззащитной стране между средней Эльбой и Одером. Они взяли в плен бранденбургского епископа Ливиза, и сожгли более ста деревень между Эльбой и Саалой. Эти шайки опустошали ужаснейшим образом местности, через которые проходили, убивали саблями благородных беременных женщин или пронзали их копьями, стариков, детей, больных умерщвляли массами, не щадили даже святых алтарей, обагряя их кровью.

При появлении маркграфа Феодорина с незначительным войском, поляки обратились в бегство; преследуя их, воины маркграфа многих перебили, однако они увели до 10.000 пленных мужчин и женщин.”

Не прошло еще ста лет со времени появления в Польше римского духовенства, как оно уже успело вызвать в стране анархию.

По смерти Болеслава Храброго в 1025 г. духовенство вместе с панами начало сильнее грабить народ и изгонять остающихся в стране монахов православного исповедания. Вследствие этого вспыхнуло восстание против тягостного для народа навязчивого папского ультрамонтанства, и он разрушил куриальные монастыри, называвшиеся столицами или кафедрами епископов и настоятелей. Нельзя удивляться, что только жители городов: Познани, Гнезна, Данцига, Вроцлава и Кракова деятельно ополчились в 1025 и следующих годах на противное славянам латинство; нельзя также удивляться тому, что жители этих городов не ограничивались лишь изгнанием латинских епископов, настоятелей и монахов, но уничтожали в своих славянских землях и самые чужеземные –римские постройки: монастыри, кафедры и капитулы. Эти немецко-римские монастыри были крепостями, полными врагов славян, и были так сильно укреплены, что, напр., в Сецехове горожане не могли овладеть монастырем и отступили. Больше всего, однако, народ возмущался против монахов за сбрасывание со славянских церквей куполов и замену их латинскими башнями с остроконечными крышами; эти башни народ разрушил и снова восстановил византийские купола.

Клерикальные историки так описывают это восстание:

“С неограниченным своеволием поднялись самые могущественные роды, выгоняли более слабых из их поместий или принуждали платить дань; между ними начались многочисленные раздоры и войны. Против них в свой черед восстали поселяне и крепостные, помня о свободе, которой они пользовались до введения христианства: раздраженные притеснениями или же побуждаемые отчаянием, они истребляли друг друга, убивали или били господ и забирали себе их жен и имущество; еще до этого многие из них снова обратились к язычеству⁶, покинув истинную веру; многими из них почитались еще прежние боги, так как христианство было введено и поддерживаемо только могучей дланью Болеслава⁷. Теперь же, когда не стало этой силы, когда ни один князь не заботился о Церкви, сторонники язычества выступили явно и нашли сильные симпатии в народе. Десятины и другие церковные налоги, суровость, с какой князья и духовенство принуждали народ к соблюдению чуждых ему христианских заповедей, побудили его к свержении этого ига, между тем как имения и богатства, которыми уже в то время владело духовенство, составляли заманчивую добычу, так как вообще каждый совершал насилия, как скоро имел к тому возможность, Сама Церковь, при полном упадке всякого общественного порядка, не могла устоять против этого народа. Епископы и священники были изгоняемы, убиваемы или побиваемы камнями; церкви и монастыри сжигались, а церковные имущества грабились”⁸.

Эти беспорядки навлекли на край большие несчастья; соседние народы, ненавидевшие поляков, увидели, что настал наиболее удобный час для отмщения обид своих; особенно чехи ненавидели поляков и нанесли им теперь страшное поражение. От окончательного уничтожения спас Польшу великий князь Киевский Ярослав, на сестре которого женился Казимир. При этой помощи в царствование Казимира Польша вновь окрепла.