Глава III

Выдающаяся роль Рима в первые века христианства. Различие между внутреннею и внешнею церковью. Невежество и предрассудки в римской Церкви. Пипин Короткий и Карл Великий. Лже-Исидоровы декреталии.

В самом начале христианской эры исторические события и условия быта содействовали возвышению римского епископа в глазах христиан.

После разрушения Иерусалима, римские католики, больше всех гонимые Курией Ромы, образовали самую выдающуюся общину во всем христианском мире по следующим причинам: Павел, уроженец Тарса, величайший из апостолов христианства, прибыл в Рим, эту столицу империи и мира, “проповедуя Царство Божие даже в кандалах”. Рядом с престолом императоров возникла христианская община. В ее состав вошло: несколько человек обращенных евреев, несколько человек греков и римских рабов. Глубокия познания и мученическая кончина этого апостола язычников, скитальческая жизнь в подземельях его преемников и святость. их жизни, соединенные со стойкостью в преследованиях и мучениях, все это окружило римскую общину известным ореолом славы. В продолжении почти трех столетий славилась она далеко вокруг своею непоколебимой верою. Затем первоначальное положение вещей изменилось, и Рим мало-помалу вторично завладел миром, хотя и незаконным путем.

Первые римские пастыри или епископы занимались обращением в христианскую веру язычников, которые жили в ближайших городах и селениях. Епископы и пастыря общин, находившихся в окрестностях Рима, неоднократно были принуждены в затруднительных случаях обращаться за советом к более опытным наставникам, которые предполагались в Риме, как столичном городе, в виду чего они были проникнуты чувством благодарности по отношению к церкви столичного города и находились в тесной связи с нею. Отсюда и произошло то, что обыкновенно происходит в подобных случаях; узы дружбы превратились в узы подчинения. Римские епископы присвоили себе верховную власть над ближайшими общинами, считая с тех пор свой прежний нравственный перевес фактическим правом, вытекающим из их положения. И духовная власть не была в состоянии отказаться или избавиться от врожденного человеку закона природы. Ею овладел род опьянения, под влиянием которого все высокопоставленные стремятся к тому, чтобы стать еще выше.

Верховная власть римского епископа ограничивалась первоначально только наблюдением за деятельностью церквей, которые находились в области, подчиненной власти римского старосты, то-есть начальника города Рима¹.

Но тот авторитет, которым пользовалась столица римского императора, сделался побудительною причиной, заставившей честолюбивых начальников римской церкви стремиться к достижению все большей власти. Значение и авторитет, которыми во втором столетии пользовались отдельные епископы, увеличивались по мере увеличения авторитета городов, в которых они имели свои кафедры. Рим был величайшим, богатейшим и могущественнейшим городом мира; он был столицею государства, матерью народов; ему, как сказал Юлиан, подчинялись все народы земли. По словам Клавдиана, Рим был источником законодательства.

Если Рим является царем всех городов земли, то отчего же бы и римскому епископу не сделаться царем всех епископов, а римской церкви матерью всех остальных христианских церквей? Отчего же все народы не могут сделаться детьми этой матери, считающими ее прославление своею главною обязанностью? — Честолюбивое сердце человека непрочь от подобного рода соображений. Честолюбивый Рим и воспользовался ими.

Таким образом языческий Рим, приближаясь к падению, оставил смиренному рабу Бога мира богатое наследство, состоящее из всех его великолепных титулов, которые тот, с помощию меча, и отнимал у различных народов земли, украшая ими свой престол, воздвигнутый на развалинах языческого Рима.

С другой стороны, епископы остальных областей, опьяненные величием Рима, перед которым преклонялись все народы, пошли по стопам приближенных Рима и поддерживали все его посягательства. Они радовались, видя римского епископа, окруженного блеском величия, которое было достоянием этой царицы мира, римской церкви. Это возвышение сначала не имело ничего общего с правами верховной власти; напротив, епископы долгое время считали римского пастыря равным себе, но незаконно — захваченная власть равняется наводнению, которое принимает все большие и большие размеры. Первоначальные братские советы римских епископов в скорости времени превратились в решительные предписания. Они стали смотреть на свое первенствующее положение между равными себе, как на права престольные.

Епископы Запада поддерживали стремления римского епископа из чувства соперничества с восточными иерархами и, кроме того, еще потому, что предпочитали подчиняться духовной власти папы, чем власти какого бы то ни было мирского правительства.

С другой стороны, все богословские партии восточной церкви наперерыв старались приобрести себе расположение Рима, так как важная из них надеялась побороть своих противников с помощью первенствующей церкви Запада.

Рим запомнил себе хорошо все эти ходатайства и заискивания, с веселою улыбкою принимая народы, которые добровольно бросались в его объятия. Он не упустил ни одного случая, чтобы широко не использовать его для упрочения и расширения своей власти. Славословие и лесть, изысканная вежливость, запросы других церквей — все это превратилось в материал, из которого он потом постепенно создавал свои титулы и доказательства своей верховной власти. Таков человек, восседающий на папском престоле! Его опьяняет фимиам, вскружает ему голову, он смотрит на то, что у него имеется, как на предлог для дальнейших посягательств!

Учение о церкви и ее внешнем единстве, значение которого, начиная с третьего столетия, все более и более увеличивалось, содействовало посягательствам Рима. Церковь является прежде всего обществом святых (1. Кор. 1, 2), собором первенцев, написанных на небесах (к Евр. 12, 23). Церковь Христова не есть исключительно внутренний, невидимый организм; напротив, ее деятельность должна принимать внешния формы, в виду чего Господь и учредил Таинство Евхаристии. Церковь, как внешняя община, имеет известные свойственные ей приметы, которыми острова отличается от внутренней церкви. Как внутренняя община, как Тело Христово, церковь есть и должна быть только одна. Но видимая церковь, хотя в сущности и образует одно целое, на самом же деле разветвляется и принимает, согласно книгам Новаго Завета, характер разнообразия. В Священном Писании говорится об единой Церкви Господней (1. Кор. 15, 9; Тим. 3, 15), но, тем не менее, там, где она является видимым организмом, там говорится в Священном Писании об “общинах Галатских, Македонских, Иудейских, общинах Святых” (1. Кор. 14, 33). Конечно, все эти разнообразные общины или церкви могут стремиться к известному наружному единению друг с другом, но, если бы даже и не существовало этого стремления, тем не менее они не лишились бы характера, свойственного Церкви Христовой. Самое главное звено, связывающее отдельные части церкви, заключалось сначала в живой вере, с помощию которой сердца верных придерживались Христа, как общей Главы церкви. Но независимо от этого, еще разные другия обстоятельства выдвинули и поддерживали мысль о сплочении церкви в одно видимое целое. Явились люди, хорошо ознакомленные с формами внешнего порядка и привыкшие к политическому единству своей земной родины, которые попытались применить эти начала и к внутреннему “вечному” царству Господа Иисуса Христа. Гонения не смогли потрясти и разрушить христианского общества; напротив того, они научили его считать себя одним великим организмом. Избегая еретических мнений, распространяемых теософическими школами и сектами того времени, верные строго соблюдали начала единой, вселенской, завещанной Апостолами и оберегаемой церковью веры. Все это было очень хорошо до тех пор, пока внутренняя и невидимая церковь отличалась от церкви внешней и видимой. Но в скором времени начало замечаться большое отъединение и, наконец, наступил разрыв между формою и жизнию. Место внутреннего, душевною единства, которое является ядром Божественной религии, заняло единство во внешней организации церкви, долженствовавшее для виду заменить первое. Никто не принимал предупредительных мер тогда, когда испарялось драгоценное благоухание веры, — теперь же преклонялись перед пустыми сосудами, в которых не было уже фимиама. Члены церкви не соединялись уже друг с другом помощию сердечной веры, а оглядывались на другия звенья единения. Живая церковь мало-помаду отодвинулась в святыню немногих набожных сердец, и ее место должна была занять наружная церковь, провозглашенная, вместе со всеми ее формами, учреждением Господним. Слово Господне отодвинули на второй план и постановили, что спасение приобретается с помощью тех разнородных форм, которыми заменялось слово Господне; если же кто-либо стремился к спасению не этим путем, указанным церковью, тот считался вообще недостойным спасения.

Учили, что никто недостигнет спасения с помощью своей собственной веры, что снисхождение Духа Святаго на верующих поручено Господом Иисусом апостолам, апостолами же епископам, и что только в них обретается Дух Святый. Раньше считался членом церкви всякий, кто исполнился Духа Христова, теперь же учили наоборот, что только тот исполнится этого Духа, кто станет членом видимой церкви. Одновременно с этим учением возникала постепенно разница между духовными лицами и мирскими, между клиром и мирянами. Спасение души не зависело уже исключительно только от веры в Христа, но также, и преимущественно, от связи верующих с церковью. Служителя и начальствующие лица церкви, захватившие для себя значительную часть того упования, которое мы должны питать исключительно лишь ко Христу, сделались настоящими посредниками между Христом и членами общины. Начало всеобщего иерейства все более и более предавалось забвению, служителя церкви Христовой ставились уже на одну доску с священниками Ветхаго Завета, и всякий из них, оставивший епископа, уподоблялся Корею, Дафану и Авирону. Еще один шаг, и в особом духовном сословии должна была возникнуть верховная власть первосвященника, которую захватили в свои руки римские папы. Таким образом распространилось мнение, что соединение церкви в одно видимое целое необходимо, а вслед затем недолго приходилось ждать и возникновения новаго учения о том, что это наружное единство нуждается в особом представителе. Несмотря на то, что в Евангелии не упоминается вовсе о главенстве Петра, что с помощию этого главенства просто уничтожались братские отношения учеников друг к другу, и нарушался дух евангельских учреждений, согласно которому все дети Отца Небесного должны служить друг другу, что один только Начальник и Глава церкви – Иисус Христос, несмотря на то, что Христос всегда строго порицал всякую мысль о главенстве, зарождавшуюся в сердцах Его учеников, — несмотря на все это, появилось тонко обдуманное и поддерживаемое извращаемыми местами Св. Писания учение о главенстве Петра, на долю которого, а также его мнимых преемников в Риме, достался громкий титул видимаго представителя видимаго единства церкви, т.е. ее видимаго начальника. Возвышению римского папства в этом направлении способствовал больше всех Сильвестр Руфинус, о чем подробнее будет сказано ниже. Уже в первые века церкви главных городов пользовались особым почетом. Никейский собор, в 6-й главе своих постановлений, упоминает о трех городах, Александрии, Риме и Антиохии, церкви которых (как полагали отцы собора) с незапамятных времен имели большое влияние на смежные области. Судя по имени, которым первоначально назывались епископы этих городов, надо полагать, что это отличие проистекает от мирского источника, так как епископы названных городов назывались экзархами, по примеру мирских управителей. Вслед затем они подучили более духовное название “патриархов”, которое первый раз встречается в постановлениях Константинопольского Собора, хотя и не в том значении, которое оно приобрело впоследствии. Только незадолго до Халкидонского собора звание это осталось присвоенным епископам виднейших больших городов. На втором вселенском соборе, состоявшемся в Константинополе, в 381 году, учрежден патриархат Константинополя, как второй столицы римского государства, которая называлась Новым Римом. Четвертый Халкидонский собор 451 года постановил, что Константинопольская церковь, которая до сих пор не пользовалась большим авторитетом, что касается преимуществ и значения, должна считаться равною римской церкви. Следовательно, в христианском мире имелись четыре патриарха, а именно: епископы Рима, Константинополя, Антиохии и Александрии. Но когда волны усиливающегося магометанства распространились на города Антиохию и Александрию и разрушили местные епископские кафедры, когда Константинопольский патриархат потерял свое прежнее значение и, вследствии политических осложнений и переворотов, был отторгнут от Запада, тогда Рим очутился один, без всякого соперничества. Благодаря удачному стечению обстоятельств, все падало к его стопам.

На помощь ему явились новые могущественные сподвижники. Невежество и предрассудки ворвались в церковь и отдали ее в руки римскаго самоуправца.

Это произошло, однако, не без борьбы. Очень часто раздавались голоса, отстаивавшие свободу церкви. Самые громкие протесты слышались в проконсульской Африке и на Востоке².

Рим, однако, опять нашел себе новых союзников, посодействовавших ему в подавлении церковных протестов. Государи, которые, в виду всеобщего брожения, дрожали за свои престолы, предлагали Риму свои услуги, рассчитывая на его содействие. Они признали его духовную власть, требуя взамен утверждения и упрочения своей мирской власти. Они за бесценок отдали себя в распоряжение Рима, надеясь с его помощью успешнее одолеть врага. Могущество иерархии росло, императорское же падало; в соединении же друг с другом оба они стремились к своей одной задушевной цели.

Рим ничего не мог потерять в этом случае. Распоряжением императора, Феодосия II и Валентиниана III, римский епископ назначался управителем³ вселенской церкви. Такой же указ был опубликован и императором Иустинианом. В этих декретах не встречалось того, что обыкновенно усматривали в НИХ папы. Но в те времена-времена застоя и косности-не трудно было отстаивать толкование, которое было на руку, и чем более власть императоров в итальянской земле клонилась к упадку, тем скорее высвобождали ее из-под нее папы.

Могущественная поддержка папству шла тогда из лесов Севера. Варварские племена наводняли земли Запада и заселяли их. Обремененные добычею, опьяненные кровью и пожарами, они должны были склонить свой победоносный меч перед мощью духа, с которою встретились на своем пути. Чуждые христианскому миру, не имеюще понятия о духовном характере церкви, эти полудикие язычники и полуверы Севера не могли не покориться великому жрецу, сидящему на римском престоле? С ними покорился и весь Запад: племена вандалов, готов, бургундов и аланов, лонгобардов, саксов и ляхов преклонили свои колена перед римским первосвященником. Шагая по выносливым мускулистым спинам этих рослых язычников Севера, словно по ступенькам лестницы, пастырь словесного стада, обитавший на берегах Тибра, взобрался на вершину величайшего из престолов христианского мира.

При этих набегах варваров интересен тот факт, что дикари эти и язычники щадили христианские храмы и церковное имущество в противоположность латинскому христианству, воины которого, завладев во время крестовых походов Константинополем, начали с разграбления христианского же храма Св. Софии и других, перерезав укрывшихся в них женщин и детей. Когда же Аларих в 410 году завоевал с вестготами Рим, то первое приказание, отданное им воинам, которым было предоставлено грабить Рим в течении трех суток, состояло в том, что христианские храмы и укрывшиеся в них жители неприкосновенны, и это не только было в точности исполнено, но историк описывает еще следующий факт: “Во время общего грабежа, один готе проник в дом некоей смиренной девы, которую застал одинокою, беззащитною и бесстрашною, сторожащую целую кучу сокровищ из роскошных сосудов. При намерении его накинуться на эту добычу, его отшатнули назад спокойные слова праведницы, что он волен творить, что ему угодно, но сокровища эти составляют собственность апостола Петра и принадлежат церкви. Варвар отступил назад и, по донесении этого случая королю Алариху, получил приказание препроводить, как дары апостола, так равно и их смиренную хранительницу неприкосновенными в храм св. Петра. Когда двинулась эта странная толпа грабителей, несущих чаши, дискосы, лампады, кресты, сверкавшие смарагдами и гиацинтами, то мгновенно обратилась в процессию. Отовсюду стекшиеся христиане, женщины с одичалым взором, за руку с детьми, беззащитные старцы и трепещущие мужи, язычники, объятые паническим ужасом, со всеми ими мирно перемешанные варвары-завоеватели, с оружия и одежд которых текла кровь, а на мрачных лицах зверская страсть боролась с внезапно просиявшим проблеском веры, примкнули тесно одни к другим и, по мере движения по смятенным улицам Рима к св. Петру, прервали дикий гвалт грабежа медленными, торжественными и восторженными звуками гимна и представили городу картину контрастов, достойнее бы вознаградившую труды Рафаэля, чем его фрески пожара в Борго”.

Одновременно с этими событиями на Западе, в начале седьмого столетия распространялась на Востоке грозная власть Магомета, которая поглотила и другую часть христианского мира.

Обстоятельство это еще более увеличило значение папы. Императоры, вынужденные защищать свои восточные владения от наступления сарацинов, предоставили епископам Рима заботу принимать меры защиты против лонгобардов. Теперь папы обладали своими собственными крепостями и время от времени восстановляли стены Рима. Итальянцы стали относиться к ним с большим уважением, чем к государям Константинополя, и такие случаи, как восстание солдат против попытки увезти Сергия, подобное же восстание в папствование Иоанна VI⁴ и отказ римлян признать власть Филиппика были знаменательными признаками того влияния, которое римские епископы приобрели себе в своем городе.

С тех пор зло распространялось все более и более. В восьмом столетии римские епископы отказались признавать греческих императоров своими законными государями и силились вытеснить их из итальянских земель; одновременно они льстили министрам, так называемым “мажордомам” королевства франков, которому улыбалась блестящая будущность на Западе, выпрашивая у них для себя остатки. владений разрушенной восточной империи.

Таким образом Рим упрочил свою незаконно приобретенную власть между Востоком, который он оттолкнул, и Западом, который манил к себе. Он строил свое могущество в самое неблагоприятное, повидимому, время: с одной стороны арабы, покорившие Испанию, намеревались проникнуть в Италию через Пиринеи и Альпы и провозгласить господство учения Магомета в семихолмном Риме; с другой стороны, Рим ежеминутно ожидал нашествия грозного Астольфа, который во главе своих лонгобардов, точно ревущий лев, бросался на адские врата вечного города, грозя истребить мечом всех его обитателей. Находясь в такой отчаянном положении и предвидя свой близкий конец, Рим бросился в объятия франков, ища у них защиты и спасения. Узурпатор Пипин удостаивается, наконец, папского утверждения и благословения своих предприятий, а взамен этого обязывается защищать “республику Господню”.

Пипин исторгает у лонгобардов то, что те отняли у императора, но он не отдает императору ключей от взятых им городов, а, напротив того, кладет их на алтаре св. Петра и клянется торжественно, “что он обнажил меч не ради человека, но лишь только для того, чтобы удостоиться отпущения грехов и передать св. Петру свою добычу”. Таким образом Пипин делается основателем мирской власти папы.

На арену выступает Карл Великий. Войдя в первый раз в базилику св. Петра в Риме, он делает это с глубочайшим смирением, целуя ступени алтаря… Вторично он является уже в качестве владетеля всех народов, входящих в состав западного государства, а также и в качестве владетеля Рима.

Лев III, как это будет изложено впоследствии, счел целесообразным снабдить также и подходящим титулом человека, захватившего власть, и поэтому в самый день Рождества Христова 800 г. он увенчал голову сына Пипина короною римских императоров. С тех пор папа принадлежит уже к государству франков, сношения же его с Востоком прекращаются. Среди германских племен, с которыми он теперь заключает союз, ему улыбается блестящая будущность, превышающая даже самые смелые мечты!

Немощный и никуда негодный преемник Карла Великого унаследовал только остатки могущества своего отца. В девятом столетии авторитет императорской власти пошатнулся повсеместно вследствие междоусобиц; Рим сообразил, что наступил самый удобный момент, и поднял голову. Когда же церковь и должна была думать об освобождении от несносного ига, если не теперь, не во время падения авторитета императорской власти, когда корона Карла Великого была раздроблена между мелкими владетелями, и громадные пространства его владений так безбожно расхищалась? Тогда-то именно и появились известные поддельные декреталии Исидора⁵. В этом сборнике мнимых папских решений достойно внимания уже то, что самые древние епископы, жившие во времена Тацита и Квинтилиана, говорят на испорченном латинском языке девятого столетия! Обычаи и учреждения, свойственные ТОЛЬКО франкам, приписывались без всякого стеснения римлянам, жившим во времена империи… Папы первых трех столетий ссылаются на латинский перевод Библии св. Иеронима, который жил лет на сто, двести, триста после его смерти!..

Римский епископ Виктор в 192 г. писал Феофилу, который только в 385 году был епископом Александрии… Очевидно, что человек, который таким образом подделал вышеупомянутые декреты, намеревался доказать, что все епископы получали свой сан от пап, и что папа получил таковой от Самого Иисуса Христа. Поэтому он не довольствовался исчислением всех последующих приобретений папства, но относил таковыя к первоначальным временам христианской церкви. С своей стороны папы не боялись ни стыда, ни позора и воспользовались этой низкой подделкой. Уже Николай I в 865 г. употребил такое оружие против королей и епископов. В продолжении нескольких столетий эта наглая ложь была истинным арсеналом Рима! Дальнейшему распространению влияния декреталий Исидора препятствовали до некоторой степени безнравственные поступки, совершаемые самими папами. Как раз в ту пору, когда папство приобрело уже царское значение и силу, оно падало нравственно. В Риме водворился разврат. Тогда именно, как указывают хроники, престолом Петра завладела известная женщина, по имени Иоанна, прибывшая в Рим вместе со своим любовником и обманывавшая народ до тех пор, пока все не обнаружилось, благодаря родам, случившимся с нею как раз во время одного торжественного крестного хода, о чем мы и скажем ниже.