Глава XIV (2)

Папа Александр VI Борджа, Люкрециа и Цезарь Борджа; их жизнь и преступления. Буллы Александра VI, подтверждающие его кровосмесительную связь с дочерью. Лютер. Характеристика современного ему латинского духовенства; языческие понятия римского клира; отношение его к Св. Писанию. Иероним Савонаролла; его жнзнь и деятельность. Статистика пап и их деятеленость по Петрочелли-де-ла-Гаттина.

“Родриго Борджа состоял в преступной связи с некоторой римлянкой; потом вступил в такую же связь с ее дочерью по имени Роза Ваноцца, с которой прижил пятеро детей. Был он в то время кардиналом–архиепископом в Риме. Состоя в преступной связи с Ваноццой и одновременно с несколькими другими женщинами, он посещал, согласно своему званию, церкви и больницы. В это время освободился папский престол вследствие смерти Иннокентия VIII. Борджа вступил на трон, выплативши каждому из кардиналов крупную сумму. Четыре тяжело нагруженных деньгами мула пошли во дворец кардинала Сфорца, имевшего наибольшее влияние. Борджа стал папой, приняв имя Александра VI, и веселился, имея открытый доступ ко всевозможным наслаждениям этого мира.

“В день своего посвящения папа назначил своего 16-тилетнего сына Цезаря, известного повсюду своей дикой распущенностью, архиепископом города Валенции и епископом пампелунским. Затем он отпраздновал в ватиканском дворце свадьбу своей дочери Лукреции. В брачных торжествах принимала публичное участие его новая наложница Джулия Белла; забавлялись представлением комедии и пением самых неприличных песен. “Все духовенство – говорит историк Инфесура, — содержало наложниц, а все монастыри столицы были домами разврата”. Цезарь Борджа стал на сторону гвельфов и, победив, при их помощи, партию гибеллинов, обратился против своих собственных союзников и победил их. Но делиться с кем-либо добычей он не думал”.

Позднее Александр вступил в постыдную связь со своей дочерью Лукрецией, которая уже находилась в кровосмесительной связи со своими братьяни Цезарем и Франциском. Выведенный из терпения тем, что сестра чаще принимала Франциска, чем его¹. Цезарь решил умертвить брата и поступил таким же образом с мужем своей сестры, надеясь, что тогда она будет принадлежать исключительно ему одному.

Старшему сыну, Франциску, Александром в 1497 г. было дано княжество беневентское. Неожиданно князь бесследно исчез. Торговец деревом, Георгий Чавони, живший на берегу Тибра, видел однажды ночью, как бросили в реку труп; но так как подобные вещи случались почти ежедневно, то он и не сказал об этом никому. Позже труп отыскали – это был князь; брат его Цезарь велел его умертвить, что произошло за обеденным столом, в присутствии матери и сестры, которые молчали об этом убийстве, опасаясь такой же участи. Со своим шурином Цезарь поступил совершенно открыто: тот был заколот кинжалом на лестнице папского дворца. Умирающего отнесли домой. Жена и сестра князя не отходили от его постели и, боясь отравы со стороны Цезаря, сами готовили больному пищу. Папа поставил у дверей стражу. Цезарь насмехался над этими мерами предосторожности, и, когда однажды папа пришел навестить своего зятя, то сказал ему: “Что не случилось во время обеда, то случится во время ужина”. Однажды Цезарь ворвался в жилище своего шурина, вытолкал за двери жену и сестру, позвал своего капитана Микелетти, который в его присутствии и задушил выздоравливавшего князя.

Папа полюбил некоего Перота; любовь отца не понравилась Цезарю. Преследуемый им Перот спрятался под папскую мантию Александра, обнимая руками папу. Цезарь пронзил свою жертву кинжалом, причем кровь убитого забрызгала лицо папы. Тогдашний историк, передавая это происшествие, добавляет: “Папа любит князя, своего сына, и очень его боится”.

Каждое утро на улицах Рима находили трупы убитых во время ночи. Кто избегал кинжала, умирал от яда. Никто в Риме уже не отваживался возвысить голос, из опасения, что и до него дойдет очередь.

Архиепископ Цезарь был героем преступлений. Местом же на земле, где происходил такой позор, являлся папский престол. Когда человек отдается власти злого духа, то он падает прямо на дно ада, хотя бы воображал, что стоит высоко пред Богом. Нет возможности описывать, не оскорбляя чувства приличия, гнусные забавы, которые устраивали в папском дворце папа, его сын Цезарь и дочь Лукреция. Ничего подобного не происходило даже в рощах, посвященных богам.

Убивали богатых, преимущественно принадлежащих к семье Борджа, чтобы сделаться наследниками их имущества. Лукреция привлекала своими прелестями, сын работал кинжалом или шпагой, отец — “свинским ядом “.

Папский историк Грегоровиус говорит: “Они предательски и без пощады прибегали к помощи яда и кинжала, устраняли все то, что мешало их страстям, смеясь, когда удавалось их дьявольское дело”.

Однажды папа собственноручно приготовил для одного богатого кардинала коробку отравленных конфет, которые предполагалось подавать гостям по окончании обильного пиршества, устроенного во дворце. Приговоренный к смерти кардинал имел в папском дворце подкупленного эконома, который предупредил его об этом.

Они уговорились поставить эти конфеты в другой коробке перед папой. Последний, съев этих конфет, умер. Весь город сбежался смотреть на него, не будучи в состоянии насытиться видом умершего злодея.

Преступной связи со своей дочерью Лукрецией папа Александр вовсе не скрывал, равно как разглашал о такой же ее связи с братом Цезарем. Историк Грегоровиус утверждает, что во время своего второго вдовства Лукреция родила сына, которого выдавала за брата.

Но папа Александр, насмехаясь над мнением доверчивых глупцов, открыл происхождение этих детей. В двух буллах, находящихся теперь в архивах Модены, папа “признает этих детей детьми своей дочери, из которых одно происходит от его сына Цезаря, другое же – от него самого”.

Это признание папы подало повод к написанию Сеннасаром на гробнице Лукреции Борджа следующего двустишие:

«Hic jacet in tumulo Lucretia nomine, sed re Thais, Alexandri filia, sponsa, nurus».

(“Здесь лежит Лукреция по имени, в действительности же Таиса Александрова дочь, жена и сноха”)².

Польские ультрамонтаны, иезуиты и иезуитки следующим образом защищают память этого злодея: “Хотя бы этот папа – говорят они — и обладал большими пороками, он, однако, не причинил никакого вреда Церкви, даже прославил ее своими посланиями. Возвышение и упадок земных держав зависят от благоразумия правительств, — обыкновенно грехи царей и народов (но не пап!?) уничтожают государства (Eccl. X, 26). Пороки пап не расстраивают Церкви, Бог укрепляет ее и возобновляет ее силы, люди и время ей не повредят”³.

Это утверждение польских ультрамонтанов доказывает, что Бог от них отвернулся; недостаточно того, что их столько веков дурачили, но они и теперь еще не видят совершенного упадка римской Церкви: Магомет оторвал от этой Церкви 100 миллионов последователей, Лютер, Кальвин, Гусс и другие реформаторы оторвали столько же. Франция, Италия ждут только сигнала, чтобы вычеркнуть имя папы из истории христианской Церкви и предать его анафеме. От польского же стада римский пастырь имеет теперь не великую пользу; оно вылиняло и не дает прибыли. Эти господа забывают также и то, что сам Христос выгонял из иерусалимских святынь барышников и торгашей и не позволял делать дом Божий домом торговли.

Что римское духовенство позорило и себя, и религию, это доказывает борьба, начатая Лютером против этого духовенства, о которой он отзывался следующим образом: “Духовное сословие сопротивляется Богу и славе Его. Народ знает об этом, что слишком явно сказывается во всех его песнях, поговорках и шуточках о духовенстве, которые распространены между простонародьем; почти на каждой стене, на каждом лоскутке бумаги, на каждой игральной карте рисуют священников и монахов в самых бесстыдных позах; почти каждый, кто издали увидит или услышит священника, начинает чувствовать отвращение”.

Испорченность латинского духовенства охватила все сословия, чрезвычайные заблуждения овладели людьми; растление нравов соответствовало порче веры; настоящая тайна ада тяготела над порабощенной Христовой Церковью. Из пренебрежения основами Евангелия вытекало в конце концов еще другое следствие. Духовное невежество шло рука об руку с испорченностью сердца. Духовенство, которое должно было содействовать почитанию, относящемуся только к Богу, считало достаточным требования уважения и почитания к себе, несмотря на свой упадок и безнравственность. Чтение И изучение св. Писания были признаны излишними, о преподавании его уже не 5ыло и речи, с тех пор как покупка индульгенций сделалась достаточной для спасения. “В больших приходах, — говорит Вимфелинг – выбирали проповедниками людей обедневших, таких, которые сделались нищими, и таких, которые до того времени занимали должности поваров, музыкантов, егерей, конюших или еще более низкие должности при епископских дворах”.

И высшее духовенство не отличалось просвещенностью, и здесь царствовало невежество. Один епископ гордился тем, что не научился ни греческому языку, ни еврейскому. Монахи утверждали, что из знакомства с этими языками, особенно с греческим, возникают только ереси. “Новый Завет – сказал один из них, — это книга, наполненная гадами и тернием. Греческий язык – это какой то вновь придуманный язык, которого нужно остерегаться. Что же касается еврейского языка, любезные братья, то достоверно то, что кто ему научается, тотчас же делается евреем”. Слова эти сохранил нам Герцбах, знаменитый писатель и друг Эразма. Фома Линацер, который прославился среди духовенства ученостью, никогда не читал Нового Завета. Под конец своей жизни, в 1524 году он велел подать себе его, но тотчас же с проклятием отбросил в сторону, так как, раскрыв книгу, наткнулся на слова: “Я вам говорю: не проклинайте”. Сам же он имел слабость к проклинанию. “Или это не Евангелие, — сказал он разгневанный, — или мы не христиане”. Даже парижский богословский факультет не постыдился объявить парламенту, что было бы смертельным ударом для религии, если бы позволено было изучать греческий и еврейский языки. Там не менее, в Германии и Франции встречалось среди монахов много ученых. Из них известный химик Василий Валентин, живший в XV веке, в бытность свою настоятелем монастыря, заметил, что свиньи жиреют от употребления сурьмы захотел испытать ее действие на организме монахов, но те вскоре после употребления сурьмы поголовно умирали, что дало повод назвать сурьму antimoine, т.е. “против монахов”. С тех пор между учеными (Paracelsus и др.) долго происходили споры о способе употребления сурьмы.

Но если среди римского духовенства попадались ученые, то с уверенностью можно утверждать, что со свящ. Писанием они были менее всего ознакомлены. Итальянские цицерониане относились с большим презрением к Библии за ее стиль и язык, священники (только по внешности) Иисусовой Церкви переводили сочинения вдохновленных Святым Духом мужей на язык Горация и Виргилия, желая сделать выражения св. Писания доступными для ушей образованных людей. Кардинал Бембо писал вместо о Духе Святом” —о “дуновении небесного зефира”, вместо отпустить грех” — “примирить души умерших с наивысшими богами”, вместо о “Христе, Сыне Божием” говорил о “Минерве, которая вышла из головы Юпитера”. Когда однажды он застал благочестивого Содалета за переводом послания к римлянам, то сказал ему: “Оставь эти детские занятия, — такия басни непристойны степенному человеку”.

Таковы были последствия управления, под тяжестью которого задыхалось тогдашнее духовенство. Из предыдущей картины можно постигнуть и разложение Церкви, и настоятельную необходимость реформации.

Самых животворящие основы христианской веры были преданы забвению, а вместе с нимб исчезли свет и жизнь, — эта сущность религии Божией. Тело Церкви потеряло свои жизненные силы, сделалось слабым и умирающим.

Заражение, распространяемое этим разлагающимся организмом охватывало, за исключением Греции, целую часть света, которая некогда находилась под скипетром римских императоров.

Такое состояние римской Церкви вызвало протест Савонароллы.

Иероним Савонаролла родился в 1452 г. в Фераре в Италии, в старой дворянской семье. Образованные и зажиточные родители, видя в сыне необыкновенные способности, дали ему весьма тщательное воспитание. Их желанием было, чтобы сын их пошел по стопам своего деда, знаменитого доктора и натуралиста, и воскресил давнюю славу их рода. Юноша прилежно занялся философскими и естественными науками, так что вскоре прославился глубокими познаниями и ученостью, — однако, чаще свои мысли и сердце он обращал к Богу.

Его тоскующей по Боге души не могла успокоить наука, тем меньше –окружающий его мир, полный нравственной гнили. Подобно экзотическому растению, закрывающему свою чашечку перед холодным дуновением ветра, Савонаролла все больше замыкался в самого себя, пораженный всеобщей испорченностью; неоднократно, стремясь к уединению, он убегал из родительского дома; наконец, в 1475 г. он порвал связь со светом и вступил в монастырь доминиканцев в Болонье.

Четырнадцать лет пробыл Савонаролла в монастыре; это были годы его духовного развития и созревания. Монастырскую тишину прерывало только обучение послушников, которое было поручено ему за его ученость, сверх того, под конец, — частые выезды для произнесения в посты проповедей в окрестных городах. Впрочем, свободное от монастырских занятий время Савонаролла посвящал теологическим занятиям, прежде всего-Св. Писанию. Оно сделалось его ежедневной пищей, а в божеской истине и утешении, какое оно дает грешнику, душа его нашла желанный покой. С этих пор оно сделалось основанием и содержанием его проповедей, в которых все яснее выступает убеждение о греховности человеческой природы и о спасении человека благодатью, единственно путем веры. Св. Писание было также факелом, который указывал ему, среди темноты и упадка, пути Божии. Он не сомневался, что над Павшею Церковью, над всей родиной его повисли грозные тучи гнева Господня, но непоколебимо верил, что после дней испытания тем обильнее проявится милость Божия, а для возрождения Церкви начнется новое поприще глубокой и сильной веры. Так в тишине вырастал будущий проповедник и реформатор, пока в 1490 г. он вновь не явился пред миром, – на этот раз, впрочем, не для того, чтобы бежать перед ним, но для того, чтобы, на основании обретенного покоя, вступить в борьбу…

Грустно было то время (как мы выше видели), в которое жил и действовал Савонаролла. Многие, читая историю XV века, с изумлением спросят, каким образом Христова Церковь могла так далеко уклониться от своего первообраза? Великие реформационные соборы, на которые возлагались такие надежды, минули, не достигши цели. Действительно, внутренний соблазн был устранен. На место трех пап, которые взаимно друг друга проклинали, избрали одного. Но это, увы, все, что сделано. Новый папа, при посредстве договоров, заключенных с отдельными государствами, и мелких уступок на пользу национальных Церквей, сумел разделить епархии и ослабить все реформационное движение. Восторг, с которым приветствовались соборы, уступил место равнодушию в делах религии, а яд религиозной и нравственной испорченности начал проникать все состояния и сословия.

На папский престол возсели негодные, неверующие люди, оживленные одним стремлением: упрочить за собою и родственниками, очень часто и за детьми, прижитыми в прелюбодеянии, как можно больше богатств и важных должностей. Такими были Сикст IV и Иннокентий VIII. А после них явился самый негодный из негодных, Александр VI. Не было греха, в каком бы не обвиняли этого папу, начиная с малых и заканчивая, как это мы выше видели, убийствами! Крик ужаса вырвался из тысяч грудей при известии о его избрании. Дьявол торжествовал. Даже Фердинанд КНЯЗЬ неаполитанский, ужаснейший из царствовавших во всем столетии, не мог удержаться от слез, когда ему донесли, что кардинал Борджа стал главой Церкви. Что ж удивительного, что испорченность стала распространяться с большею силой, что вера все более и более исчезала, что законы божеские и человеческие были явно попираемы клиром и Церковью! От всего западного христианства осталось только сознание необходимости и полного возрождения.

При таких обстоятельствах Савонаролла в 1490 году покинул монастырь, с целью начать деятельность в борьбе против всеобщей деморализации. Он начал во Флоренции, где большие богатства и возрождение древней литературы, внесшие, вместе с прелестью поэзии, яд нравственной испорченности языческой Греции, были причиной падения нравов.

Как некогда Иоанн Креститель взывал к иудейскому народу, так теперь Савонаролла трогательными словами начал призывать христиан образумиться. Его слова вытекали из глубокого убеждения, из сердца, которое само скорбело и плакало об упадке Церкви, о грехах братьев. По примеру старозаветных пророков, он то предсказывал народу страшную кару Божия гнева, то словами, полными любви, просил и молил так красноречиво, как будто бы хотел проникнуть в самые глубокие тайники человеческого сердца и принудить его к раскаянию и исправлению.

Он действовал не красотой слова, но брал мощью и силою. Влияние его речей было велико. Когда он открывал тайники людского сердца и в огненной речи показывал несчастье тех, которые отдалялись от источника любви, — рыдания вырывались из тысяч грудей. Вскоре монастырская церковь стала тесной; нужно было возводить подмостки в гигантских порталах флорентийского собора, чтобы поместить народ, который приходил из далеких окраин услышать слова жизни.

В то время во главе Флоренции стояла могущественная и славная семья Медичи, которая управляла городом, несмотря на его кажущееся республиканское устройство. Во дворце Медичи было собрано все, что имело какое либо отношение к поэзии и искусству, и в соединении с роскошью, изнеженностью и погоней за удовольствиями здесь образовалась атмосфера, противная всякому глубокому религиозному чувству. Савонаролла справедливо видел в царствовании Медичи и в даваемом ими направлении одно из самых больших препятствий к прочному обращению народа и наказания, предсказываемые народу, не раз обращал против царствующего дома. Когда же, по смерти Лаврентия и переходе правления в слабые руки Петра Медичи, этот последний был вскоре свергнут с престола, жители Флоренции призвали Савонароллу к созданию нового правления, во главе которого стал он сам, хотя и продолжал оставаться монахом.

Это стремление к светской власти погубило его…

Под влиянием Савонароллы Флоренция приняла совершенно иной характер. Прежнее легкомыслие, распущенность нравов и страсть к роскоши исчезли, уступив место святому религиозному пылу. Люди, прежде преданные исключительно светским делам, теперь ищут духовной пищи в Св. Писании. Богатые делятся своими богатствами с нищими, завзятые враги подают друг другу руку примирения, дети приносят предметы роскоши и жгут их на костре, при пении духовных песен.

Возвышенным является образ народа, который, узнав, что ведет к его спокойствию, преклоняется перед Богом, принося ему в жертву сердце. Но обращение только тогда может быть прочные, если оно является следствием глубокого и искреннего религиозного убеждения. Этого же недоставало народу во Флоренции. Недостатком не только Савонароллы, но всех реформаторов до Лютера, было то, что они сводили всю свою деятельность не к преобразованию основ католической веры, а – христианской жизни. Величие Лютера заключается в том, что он понял, что образ жизни является следствием веры, и что там, где она опирается на твердые основания не может быть недостатка в плодах.

Во Флоренции обращение было только минутным религиозным пылом, который прошел даже слишком скоро. Когда внешние обстоятельства перестали благоприятствовать Савонаролле; когда после покаяния предсказанное им Божие благословение не объявилось, а, наоборот, голод и зараза распространялись дальше; когда его враги и приверженцы светских утех не щадили усилий, чтобы подорвать его влияние; когда, наконец, во главе его врагов стал папа Александр VI, который боялся сурового монаха, как собственной совести, и пригрозил анафемой целому городу, если он не перестанет слушать проповеди отлученного от церкви Савонароллы, — народ отвернулся от своего благодетеля. Внешним поводом был неудавшийся суд Божий. Объятая фанатизмом толпа, обманутая в своем ожидании чуда, бросилась на монастырь: Савонаролла был схвачен, заключен в тюрьму и, после долгих и неслыханных пыток, светским и духовным судом приговоров к смертной казни. 23 мая 1498 г. он был сожжен на костре в присутствии папских делегатов и собравшейся толпы.

Группируя здесь все сказанное о папах, мы должны привести выдержки из писем Petrocelli de la Gattina, писанных в 1868 г. о вселенском соборе, к которым приложена статистика пап: “Папство от времен Симона, названного Петром, до Пия IX считает 293 представителей, называемых папами. Тридцать одного из них причисляют к узурпаторам-антипапам, в таком смысле, как Бурбоны называют узурпатором Наполеона I, а Пий IX – короля Виктора Эммануила. Из двухсот шестидесяти двух пап, признанных настоящими, двадцать девять были убиты своими преемниками и имеют право быть причисленными к мученикам, так же, как Мадзини, если бы он был схвачен и повешен королем Карлом Альбертом, или же Гарибальди, если бы его постигла та же участь после высадки в Марселе. Кроме них, тридцать пять пап ушли из этого мира неестественной смертью: 18 было отравлено, 4 зарезано, остальные тринадцать были умерщвлены различным образом, а именно: Стефан VII – был задушен, Лев III и Иоанн XVI – изрублены, Иоанн X -задушен, Бенедикт VI-повешен, Иоанн XIV и Григорий XVI – уморены голодом, Люций II-побит камнями, Григорий VIII-умер, сидя в железной клетке, Целестин V – был умерщвлен при помощи вбитого в голову гвоздя, Бонифаций VIII- окончил жизнь самоубийством, Климент V-сожжен, Урбан VI-упал с лошади убился, Павел II – скончался под тяжестью своей тиары, Пий IV – умер в объятиях женщины. Вообще, 64 папы умерли неестественной смертью. К ним нужно прибавить еще 25 пап, умерших скоропостижно вследствие раздражения, вызванного неисполнением их ожиданий. Двадцать шесть пап были свергнуты с престола или изгнаны, не считая здесь авиньонских пап. Тридцать пять пап были еретиками, из которых тринадцать не верили в божественность Христа, а девятнадцать неверно толковали догмат иконопочитания. К этим последним принадлежал сам Григорий VII, бывший весьма снисходительным к доктринам Беренгара, большого приверженца позднейших принципов Лютера. Много пап было обвинено в убийствах. Лев V был женщиной. Двадцать восемь, пап, желая удержаться на троне, призывали в Италию чужеземцев: последним в этой категории был Пий IX, который приглашал австрийцев, испанцев, французов, неаполитанцев, Фердинанда II, черные шайки Ламорисьера, бригады Франциска II, добровольцев из верных католиков, и даже еретиков, которые до сего дня составляют его папскую армию. Николай III начинает собою ряд пап непотистов. Говоря кратко, девяносто пап умерли насильственной смертью, или же были свергнуты с престола и изгнаны. Тридцать пять заслужили ту же участь, изменив порученному им званию. Двадцать восемь постигла бы та же судьба, если бы их не защитили чужеземные штыки. Отсюда следует, что из 263 официальных пап 153 оказались недостойными своего сана. Какая же династия, какое другое учреждение в мире может похвалиться подобной историей? Несмотря на это, вселенский собор намеревается признать и провозгласить теперешнего представителя этой корпорации – непогрешимым, а самое учреждение, имеющее подобных представителей, хочет признать, как догмат”.