Глава VI. Москва и Европа
1. Истоки и последствия Смутного времени
Святитель Гермоген, патриарх Московский и всея Руси, умученный поляками за свою непреклонную патриотическую деятельность, был на пороге XVII в. достойным преемником древних митрополитов, созидателей русской государственности.
Заслуга его еще ценнее, так как он оказался одиноким среди разбушевавшейся смуты, одновременно защищая попираемую веру православную и монархический принцип при отсутствии царя.
Своим примером патриарх сумел пробудить, как в XIV в. преп. Сергий Радонежский, тот национальный дух, который указал лучшим людям путь к единству и вдохновил их на подвиг. Монастыри, особенно Троицко-Сергиевская Лавра, лишний раз проявили себя как неприступные твердыни православной культуры и, по примеру героического патриарха, в свою очередь потрудились словом и делом для спасения Руси.
До того как писать о царствовании Михаила Феодоровича, необходимо вкратце остановиться на предшествовавшей ему эпохе.
Из предыдущих глав явствует с очевидностью, что одним из важнейших факторов образования Московского государства был тесный союз его с Церковью. Историк Ключевский описывает реакцию духовного Собора 1447 г. на нарушение Юрием Шемякой своего договора с Василием Темным. Собор, состоявший из пяти архиереев и нескольких архимандритов, отстаивая права Великого князя, адресовал Шемяке грозное послание, называя его притязания грехом Адама, желанием равнобожества, внушением сатаны.
“Сколько трудов понес отец твой, — писали они, — сколько истомы потерпело от него христианство, но великокняжеского стола он все-таки не получил, чего ему не дано Богом, ни земскою изначала пошлиной” (т.е. старинным обычаем Руси).
После своего посвящения св. митрополит Иона в 1448 г. написал послание ко всем русским людям, призывая все христоименитое людство бить челом Вел. кн. Василию. Он угрожал, что если они допустят Шемяку, то с них взыщется пролитая христианская кровь и в земле их будут затворены все церкви.
Вся Святая Русь во главе с духовенством поддерживала династию Калиты, понимая, что ее интерес совпадал с “общим благом всего нашего православного христианства”, как в другом послании писал св. Иона (Ключевский. “Курс русской истории”, с. 55 и др.).
Стефану Боторию Иван IV дал понять, что власть царская разнится от власти выборных королей и писал ему: “Мы, смиренный Иоанн, царь и Великий князь всея Руси, по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению”.
Создатели Московского государства произвели совершенно неслыханное и единственное в истории по своей быстроте чудо: юное, не окрепшее еще княжество, почти сразу развернулось в центр притяжения инородцев, в империю. Еще с Москвой враждовали последние удельные князья, а уже к ней стекались племена и народы, коих культуры должны были, в слиянии с русской, со временем образовать единое имперское достояние. Потомки Чингис-Хана и родственники крымских ханов стой же готовностью становились подданными Московского государя, что и исконные православные отпрыски кавказских древних фамилий. Начиналось гармоническое слияние первых звеньев великого целого — Российской империи, семьи ста сорока народов. Что привлекало их к Москве? В ту эпоху, теснимое Западом, русское государство не имело ни военной мощи, ни богатств, способных прельстить или прикрепить к себе инородцев. Напротив, еще при Иване IV сама столица Руси была настолько уязвима, что ее смог опустошить и поджечь в 1571 г. Крымский хан, “обманувший русских сторожевых воевод”, как отмечает проф. Платонов.
Магнитом, притягивавшим инородцев, было Православие Москвы, третьего Рима, наследницы падшей Византии.
Как и во времена Киевской Руси, Русская Церковь в своей проповеди руководствовалась не выгодой и насилием, как латинская, а смиренной любовью и добрым примером. Напомним о строгих инструкциях Стоглавного Собора, посылаемых в Казань епископу Гурию: никого не обращать силой, а заступаться за пасомых перед воеводами и правителями. Подумать только, что этими пасомыми являлись вчерашние злейшие враги России, потомки свирепых Батыевых завоевателей!
Таким духом были проникнуты до и после Гурия все проповедники-миссионеры, бесстрашно несшие Божественное учение в самые глухие уголки нашего отечества.
Издревле в степях, тундрах, тайгах, среди снежных равнин или горных ущелий сотни и тысячи полудиких инородцев, эти осколки древних переселенных народов, раскинутые там и сям, приобщались к русской православной культуре.
Отсутствие элемента заносчивости и алчности в смиренных русских миссионерах чрезвычайно облегчало это сближение, чего не наблюдалось ни тогда, ни позже у испанских “конквистадоров” Южной Америки, ни у английских и французских колонизаторов, не говоря о древних римлянах.
Унаследованное от Киевских князей древнее русское законодательство, краеугольным камнем которого явился церковный закон как в XI в., так и в XVI по своей гуманности превосходило современное западное.
По совершенно неуместной стыдливости или из боязни чем- либо умалить “культурную Европу” наши историки и ученые- западники почти замолчали это превосходство.
История заклеймила Ивана IV за его жестокости, хотя в его эпоху на Западе царил подлинный произвол. Во имя Христа там не прекращали пылать костры инквизиции; в Нидерландах почти поголовно вырезывали протестантов, а монархи и вельможи деспотически управляли крестьянами, доведенными до предела бесправия и нищеты.
Московская Русь, переживавшая чрезвычайно сложные внутренние процессы, географически не защищенная от степных недругов, граничащая с враждебной, управляемой Римом Польшей, жила совершенно иными принципами.
Не следует забывать, что образование Московского государства, как мы показали в III главе, происходило в весьма тяжких условиях. Зародившись под игом татар, Москве пришлось вести почти непрерывную борьбу за жизнь. Как отмечает проф. Ключевский, на европейском фронте русские воевали с Ливонией и Швецией за восточные берега Балтийского моря, а с Литвой и Польшей — за искони русские земли.
В период 1492—1595 гг. Русь выдержала три войны со Швецией и семь с Польско-Литовским государством и ливонским орденом. В общей сложности, пятьдесят лет войны: год войны и год отдыха!
С юга и юго-востока шла непрерывная оборона от монгольских хищников. От Золотой Орды тогда оставались: царство Казанское и Астраханское, ханство Крымское, а за Волгой — ногайские орды.
В 1475 г. Турция завоевала Крым и подчинила себе примыкавшие к нему многочисленные татарские улусы, кочевавшие в степях от Урала до нижнего Дуная. С тех пор Крым стал очагом разбойничьих шаек, нападавших на Москву, Польшу и Литву, иногда со стотысячным войском1, занимаясь доходным промыслом — продажей в турецкое рабство русских пленников, женщин и детей. Эти несчастные наполняли гаремы и войска султановы, а также перепродавались турками венецианским и генуэзским купцам, не стеснявшимся покупать христиан православных для своих галер. Об этой торговле подробно писали историки Флетчер и Михалон2.
Борясь против хищников, Москва тем самым выполняла свою вековую миссию защиты Европы от Азии. Покорение Казани и Астрахани было существенной необходимостью для Руси, а кроме того, завоеванием христианской цивилизацией края, где господствовал воинствующий ислам.
В таких условиях приходилось развиваться Москве, борясь на два фронта: за Православие и свое национальное единство.
Несмотря на все это, задолго до “Царского судебника” Грозного, Московские государи всемерно усовершенствовали правосудие и заботились о народном благосостоянии не речами, а конкретными мероприятиями.
Издревле Московские князья обращали большое внимание на децентрализованное управление. Их областными наместниками являлись выборные, обычно из ратных людей, “кормленщики” или “волостели”. При назначении кормленщик получал определенные таксы, или пошлины, с населения, составлявшие его “корм”, или доход. Обязанность кормленщика была охранять свою область и одновременно заведовать судебно-административными делами в ее пределах.
Однако Иван III, заметив в некоторых областях злоупотребления, в своем “Судебнике” 1497 года ограничил власть кормленщиков и при суде их учредил обязательное присутствие выбранных населением “сотских, старост, или лучших людей”. Это мероприятие дало лучшие результаты.
На Земском Соборе 1550 г. Иван Грозный отметил новые тяжбы между правителями и земскими людьми. Для прекращения непорядков царь прибег к оригинальному способу, весьма характерному для психологии Московской Руси: он “заповедал” своим боярам, приказным людям и кормленщикам закончить свои служебные тяжбы с земскими людьми мировым порядком, по-христиански. Этот неслыханный метод принес плоды, так как на Стоглавом Соборе 1551 г. Грозный объявил отцам, что должностные лица “со всеми землями помирились во всех делах”!
“Отсталая азиатская Московия” гарантировала законом личную и имущественную неприкосновенность всех своих подданных. На Руси спокон веков существовало право обжалования незаконных поступков пред высшей властью. Неприкосновенность же личности, существовавшая в Московской Руси Грозного, в Англии введена была лишь законом 1672 г. “Habeas corpus act”!
“Судебник” 1550 г. запрещал аресты виновных, покуда суд представителей местного самоуправления не признавал их виновности. Эти представители обязательно избирались самим населением: “старосты” и “целовальники” в волостях и селах и “сотские” в городах и пригородах.
Московская Русь не знала рабства и прикрепленные к земле крестьяне отнюдь не являлись холопами. Сравнение русских крестьян с их западными братьями, “taillables et corveables a volonte”, не в пользу европейских законов. Московские великие князья и цари, считая себя Богом поставленными для служения народу по традиции, восходящей к Киевской эпохе, в крестьянах видели, прежде всего, “христиан”, откуда и само слово “крестьянин”. Следовательно, и относились они к крестьянам не по-западному, не по-польски. На Западе и в соседней Польше для “шляхтича”, а тем более для выборного короля, крестьянин был бесправным рабом — “быдлом”, пушечным мясом. Православная культура и тут, в области социальной, резко отличается от западной.
Не следует, прежде всего, забывать, что сословия русские различались в Московской Руси не правами, как на Западе, а распределенными между ними обязательствами, повинностями. Каждый был должен либо оборонять страну, либо работать, дабы кормить обороняющих, как отмечает проф. Ключевский.
Как правило, внутренние нелады стушевывались, когда Русь подвергалась религиозным или военным опасностям.
В XVI в. крестьянин являлся “вольным хлебопашцем”, понятие неслыханное на Западе. Крестьяне работали на чужой земле по договору с владельцем, имея право выхода, или “отказа”, т.е. перехода с одной земли на другую. “Судебник” Иоанна III определил срок этих переходов в неделю до “Юрьева дня” (26 ноября) и неделю после, когда все полевые работы были закончены. Борис Годунов отменил этот срок, откуда и поговорка: “вот тебе, бабушка, и Юрьев день!”
Садясь на землю, крестьянин заключал с владельцем письменный контракт, “поземельный договор”, условия коего записывались в “порядных грамотах”, или “записях”.
Подчеркнем, что крестьянин договаривался как вполне свободное юридическое лицо равноправное с владельцем земли.
Часто при этом брал он у владельца денежную “ссуду”, или “подмогу”, которую выплачивал соразмерным сроком работы.
“Судебник” Грозного подтвердил право крестьян на уход по окончании работы (Ключевский, с. 377 и др.).
Законы эти, поражающие своей гуманностью, вошедшей на Руси в правило со времени “Русской Правды”, естественно произрастали благодаря наличию гармонического союза, гармонии между Церковью и государем.
Покуда государи стремились в своих действиях руководствоваться правдой Божьей, законы их отражали закон Христов, закон любви и милосердия, равный для всех подданных.
Вот этот-то православный дух справедливости и милосердия и привлекал к Москве инородцев. Благодаря этому, задолго до Петра I, Московская Русь стала империей.
Не придавая этому термину его узкого, этимологического значения “повелевания”, нельзя не признать империей Московскую Русь, составленную из стольких народностей, отличных между собой этнически и культурно. Все они свободно и гармонически развивались под сенью московских законов.
Не ведая рабства, Московская Русь не могла порабощать инородцев. Господствующее основное ядро великороссов, вопреки позднейшим вымыслам сепаратистов, никогда не притесняло живших среди них национальных меньшинств.
При всем величии Московского двора, на Руси отсутствовала также расовая кичливость, присущая древним римлянам, а позже английским колонизаторам. Русские никогда не презйрали инородцев, не считали их ниже себя и не превозносили свою породу, как древние “cives romani”.
Наоборот, сквозь всю нашу историю наблюдалось беспримерное в мире, чисто имперское, широкое гостеприимство, за что иногда приходилось расплачиваться, так как среди гостей проникали к нам и “волки в овечьей шкуре” и тунеядцы.
При Иване IV татары Бекбулатовичи, Годуновы и др. равнялись уже с высшей знатью, как позже потомки кавказских князей, всевозможных султанов и шахов восточных, как Гордоны и Лефорты при Петре I, и, наконец, бесчисленные немцы всех мастей, связавшие судьбу свою с Российской империей и совершенно обрусевшие через пару поколений. Эта быстрая ассимиляция самых разнородных этнических элементов доказывает беспримерную силу притяжения русской нации и степень ее культуры.
Поистине трагичной кажется судьба западнорусского населения вместе с купелью Руси — Киевом, угнетаемого в Речи Посполитой. Подумать только, сколько веков потребовалось русским государям, чтобы подлинно раскрепостить эти массы единокровные и единоверные, превращенные в рабов ксендзов и панов, в то время как последний из зырян пользовался на Руси гражданским полноправием и свободой вероисповедания!
Государи Московские, начиная с Ивана III, долгом своим считали раскрепостить это страждущее под иноверным игом население.
Папа Александр VI Боржия, естественно, стоял на стороне Польши, ив 1501 г. его посол приезжал в Москву (от папы и от Венгерского короля Владислава, брата Александра Литовского; см. гл. III, § 4), жалуясь на захват литовских вотчин Иваном III. Послу ответили следующее: “Папе, надеемся, хорошо известно, что король Владислав и Александр вотчичи Польского королевства да Литовской земли от своих предков, а Земля Русская от наших предков из старины наша вотчина. Папа положил бы себе то на разум: правильно ли короли поступают, что не за свою вотчину воевать с нами хотят?”
При мирном договоре с Александром Литовским в 1503 г. Иван III сказал: “… А мне разве не жаль своей вотчины, Земли Русской, которая за Литвой: Киева, Смоленска и других городов?” Он заявил, что не будет прочного мира между Москвой и Литвою, покуда вся его вотчина не будет возвращена.
Увы! Ждать пришлось столетиями!
Последнюю попытку совратить посулами русского царя, как мы видели, Рим поручил сделать иезуиту Поссевину. Наткнувшись на презрительную отповедь Грозного, Ватикан и иезуиты решились на беспощадную борьбу с православным населением, и Брестская уния узаконила этот произвол в Польше.
Более того, на заре XVII в. латиняне задались целью сокрушить “гнездо схизмы”, одновременно открыв Польше путь завоевания России. Иезуиты снарядили ополяченных самозванцев, по иронии судьбы выдававших себя за сыновей того самого Грозного, который отверг льстивые приманки Рима, несмотря на то, что тогда он находился в крайне незавидном политическом положении.
Раз Московского царя Риму не удалось обмануть, как несчастных василевсов XV века, то латинство прибегло к насилию.
Увы! Дерзким планам Ватикана способствовали некоторые политически близорукие члены русского общества. Боярские интриги, круто пресеченные Грозным, явились попыткой бывших удельных князей — “княжат” — повернуть колесо истории назад.
Дело в том, что земские реформы Грозного, оказавшегося “демократичнее” многих бояр и политически дальновиднее своих современников, вызвали среди “княжат” сильную оппозицию. Царь пожелал фактически уравнять своих подданных перед законом, привлекая к управлению годных, способных людей, независимо от их родовитости.
Уже Ивана III некоторые из бояр упрекали за то, что он часто советовался с людьми не родовитыми. А Грозный, в юности своей убедившийся в стремлениях олигархов (Глинских, Вельских и др.) урезать царскую власть, разделив ее между собой, решил, как мы видели, освежить правительство притоком новых сил, базируясь, прежде всего, на их пользе для государства. В своем послании Стоглавому Собору, царь умолял “духовенство, любимых своих князей и вельмож-воинов и все православное христианство… помогайте мне и пособствуйте все единодушно”.
Вместо помощи, олигархи, недовольные отменой кормленщиков, стали саботировать новые законы “Судебника” или изменнически “отъезжать”, например, в Литву! Это возбудило жестокую расправу царя с “крамольниками”, перешедшую все пределы. Опричнина, созданная им из “служебной мелкоты”, заселила крупные вотчины “княжат”, разделенные на мелкие участки, а прежних владельцев, если они были в числе противников царских, переселяли в области, где они не могли вредить государству (см. Проф. Платонов. “Лекции по русской истории”, с. 180-181). Так была разорвана связь княжеских родов с их удельными поместьями и предотвращена олигархическая революция, погубившая Галицкое княжество.
Отметим, что вотчинники, добровольно пошедшие за царем, сохранили свои владения (напр., Мстиславские, Пронские, Трубецкие, Шуйские), но, естественно, навсегда потеряли свое политическое значение, включившись в общий боярско-дворянский класс, ставший опорой самодержавного государя.
Прекращение династии Калиты возродило прежние олигархические вожделения, что и явилось одним из источников Смутного времени.
Считая Годунова худородным выскочкой, именитые Шуйские и другие, мирившиеся поневоле с престижем династии Калиты, предприняли против царя систематическую борьбу.
Ведя ее, они посягнули на самый принцип монархии из-за своих личных интересов, не считаясь с политическим моментом, ни с благом народа.
Описывая во II главе причины упадка Юго-Западной Руси, мы подчеркивали подобную же близорукость олигархов галицких и волынских, в конце концов подрубивших дерево, на котором они сами сидели, и в XIV в. превратившихся в подданных королей-иноверцев и своих старых врагов — литовцев.
Недаром в XIII в. писал о них летописец: “Бояре же галичстии Данила князем себе называху, а сами всю землю держаху”. Летопись, верная исконному монархическому принципу, осуждала это, но галицкие бояре, ослепленные своей корыстолюбивой борьбой с законными князьями, не прекратили своих интриг до конца.
В XVII в. преступность таковых олигархических притязаний в Москве усугубилась еще тем, что на древнем столе Калиты сидел уже не просто князь, а помазанник Божий, всенародно признанный государь. Кроме того, наличие рядом с ним патриарха Всероссийского придавало царской власти ореол, в то время ни сравнимый ни с каким другим престолом.
Заговорщики знали, что для русского народа Богом венчанный Борис неприкосновенен и неуязвим. Поэтому так старательно платные агенты Шуйских стали распускать в народе самую наглую клевету про царя, используя и небывалые стихийные бедствия, обрушившиеся на Русь с 1601 по 1604 гг.
Наконец, ими же была с целью клеветы вытащена на свет история гибели царевича Димитрия. Они рассчитывали, что народ откажется от царя, пресекшего злонамеренно законную династию коварным убийством. Мы знаем с какой лихорадочной готовностью хватились за самозванца-Отрепьева польские иезуиты. В их лице, сами того не зная, именитые заговорщики получили искуснейших союзников: пропаганде, ведомой в Москве против Годунова-убийцы, вторила пропаганда, шедшая от литовских границ, возвращающая народу чудесное спасение Димитрия, соперника Бориса-узурпатора.
Упоенные борьбой за власть, бояре в своей ненависти к Борису проглядели вместе с Отрепьевым наступающий на Кремль романизм.
Царствование лже-Димитрия, даже кратковременное, позволило все же Риму, выпестовавшему Самозванца, нанести русскому народу моральный удар, дав ему узреть на царском троне еретика-латинца, окруженного не только поляками, но и некоторыми знатными боярами.
Это явилось одной из психологических причин последующей Смуты.
Как замечает Лев Тихомиров, народ прежде всего усматривал в воцарении лже-Димитрия наказание Божье за свои грехи, что видно по одному современному стиху:
“Ты, Боже, Боже, Спас милостивый, К чему рано над нами прогневался, Послал нам, Боже, прелестника, Злого расстригу, Гришку Отрепьева, Ужели он, расстрига, на царство сел?”
Когда хитрый Шуйский на склоне своих лет, наконец, в свою очередь “достиг высшей власти”, он сам осознал ее непрочность.
Выбранный не на Земском Соборе, как Борис, а криками своих приверженцев на Красной Площади, Василий Иванович венчался впопыхах, без традиционного обряда коронации, для совершения которого ожидали в Москве прибытия Казанского митрополита Гермогена, выбранного патриархом.
Задачей нового царя стало узаконение в глазах народа своего избрания, что не могло придти в голову прежним государям Московским. В своих грамотах он поспешил старательно подчеркнуть старшинство рода Шуйских перед династией Калиты, что не произвело благоприятного впечатления.
Ища популярности, царь совершил перенесение мощей св. царевича Димитрия из Углича в Москву и всячески поносил убитого Отрепьева, путь которому облегчили его же интриги против Годуновых.
Наконец, с той же целью Шуйский допустил огромную психологическую ошибку, неожиданную со стороны столь опытного политика. Вступив на престол, он дал на себя “запись”, то есть присягнул, что будет править по справедливости, никого не казнить, не подвергать опале и т.д.!
Это было неслыханное доселе ограничение самодержавия, выдуманное исключительно в целях снискания в народе доверия, ничто иное, как демагогический прием, говоря современным языком.
Однако именно народу этот прием особенно не понравился.
Романович-Славатинский писал об этом так: “Запись Шуйского и целование креста в исполнении ее возмутили народ, возражавший ему, чтобы он записи не давал и креста не целовал, что того веков в Московском государстве не важивалосъ”.Замечательно, что сам народ, а не бояре, проявил тут наибольшую политическую чуткость. Лицемерно умаляя царский престиж, Шуйский, однако, не обманул никого, но дискредитировал лишь самого себя и свое окружение, влиявшее на своего ставленника, и, в конце концов, его же насильно постригшее в монахи.
Как подчеркивает Тихомиров, народ знал, что каждый царь должен был и без записи соблюдать то, в чем клялся Шуйский, и его монархическое чувство было оскорблено самим фактом превращения обязательности нравственной в юридическую (Л.Тихомиров. “Монархическая государственность”, ч.Ш, с. 53). Вот против такого царя и поднялись казачество и искатели приключений и наживы, ознаменовавшие Смутное время.
Чувствовалось каждому, что “все дозволено”. Более того, Василий в целях усмирения беспорядков а, главное, для пущей выгоды своих бояр, отменил земское самоуправление.
Так как этот порядок казался олигархам не выгодным, то они убедили Шуйского заменить “земских судей” и “губных старост” своими воеводами, доселе являвшимися лишь военными, а не административными начальниками.
Ставши при Шуйском хозяевами Московских министерств- “приказов”, бояре, вытесняя отовсюду служилых дворян, принялись назначать своих людей на воеводства, число которых все увеличивалось.
Используя слабость Шуйского, воеводы стали управлять своими округами диктаторски, угнетая и без того обездоленный смутой народ, наживаясь за счет крестьян и не брезгуя взятками. Все жалобы, шедшие в “приказы” на управление боярских сатрапов, старательно прятались в долгий ящик3 и оставались без следствия. В самих приказах, естественно, все возрастало число чиновников — всяких “дьяков” и “ярыжек”, покорных боярской олигархии.
С той поры родилось на Руси страшное зло бюрократизма, то есть чиновный произвол легиона безответственных приказных, действия которых часто шли вразрез с интересами государства и подрывали доверие к трону, отделяя государя от народа.
Приказы Шуйского покрывали бесчинства воевод и просители должны были иногда крупными “посулами” добиваться разбора своих дел, что действовало развращающе на умы.
Таковое наследие пало на плечи юного, с энтузиазмом выбранного всей страной, но неподготовленного к правлению, Михаила Феодоровича Романова.
После смерти св. патриарха Гермогена, патриарший престол оставался вакантным, вплоть до возвращения из польского плена в 1619г. царского родителя, Филарета Никитича (1619—1634).
Ставши соправителем своего сына, патриарх Филарет всю жизнь именовался в государственных грамотах следующим образом: “Великий государь, святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея Руси”. Царские указы он подписывал вместе с Михаилом Феодоровичем, таким же образом.
Филарет немедленно созвал Земский Собор, понимая пагубность порядка, введенного Шуйским взамен земского самоуправления. Тут же царю и патриарху были выражены жалобы на злоупотребление воевод и приказных. Решено было постепенно вернуться к местному самоуправлению. Были приняты к этому меры, но зло оказалось чересчур глубоким. Крометого, пришлось срочно приступить к целому ряду других мер, дабы залечить раны Смутного времени.
Скоро обнаружилась невозможность сразу заменить воевод служилыми людьми ввиду того, что большинство из них уже несли разные ответственные государственные службы. Несмотря на энергию патриарха Филарета, хищения возрастали, и в самой Москве в приказах царила неслыханная доселе “волокита”.
В этом можно убедиться на примере Земского Собора 1642 г. Горько жаловались на неправедные деяния, особенно при сборах денег на казну, земские делегаты, заявившие собору: “Разорены мы пуще турских и крымских басурман московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов” (Платонов. “Русская история”, с. 218). Со своей стороны торговые люди говорили царю: “В городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод. При прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились между собой. Воевод в городах не было: воеводы посылались с ратными людьми только в украинские города для бережения от турецких, крымских и ногайских татар”.
По подсчету историка С.М.Соловьева, при царе Михаиле вместо прежних выборных старост и судей в 33 главных городах правили воеводы.
Отметим, что “великие государи”, энергично водворяя порядок в стране после разрухи, многократно созывали Земские Соборы4. Эти собрания, совершенно чуждые по духу и по форме тогдашним и теперешним европейским парламентам, помогали государю в управлении. В них принимали участие те лица, в совете которых цари нуждались для разрешения того или иного вопроса, для производства контроля или же обсуждения новых законов. И по своему меняющемуся составу, а главное, по духу, Земский Собор явился не постоянным учреждением, а живым органом связи трона с народом по воле самодержца, созываемым и помогающим ему в нужные моменты.
Как в области административно-экономической царям пришлось ратовать против дозволенного Шуйским произвола воевод, так и на долю Церкви осталось устранить немало плевел Смутного времени.
В Московском обществе нашлись предвестники петровских реформаторов, прельстившиеся Западом. Половина беды, если бы дело касалось лишь платья и бород, но они ополчились и на веру. Некий князь Иван Андреевич Хворостинин открыто объявил себя католиком и позволил себе глумиться над духовенством, называя русских “глупым людом” и отсталыми. После разных попыток воздействовать на князя царь Михаил Феодорович вынужден был сослать его в монастырь на покаяние.
Патриарх Филарет успел за долгие годы своего плена в Польше изучить методы иезуитов и по свежим следам распознал их действия в Москве за время лже-Димитрия, при котором впервые в столице проживал папский нунций. Патриарх был высокообразованным святителем, задолго до принятия сана (еще во времена Грозного) изучивший все тонкости латыни. Мы описали подробно его знаменитый диспут с польским канцлером Львом Сапегой в присутствии Сигизмунда III. К изумлению всех поляков и их духовенства, Филарет поставил своего противника в тупик, разрушив латинский дог мат “Филиокве” (см. гл. IV, § 4).
Пользуясь присутствием в Москве патриарха Иерусалимского Феофана IV (1608-1644), Филарет после своего посвящения поведал ему о трагическом положении православных в Польше. Как мы видели, Феофану IV, из Москвы проехавшему тайно в Киев, православные обязаны чудесным восстановлением в Западном Крае уничтоженного латинянами епископата.
В Москве же обоим патриархам пришлось на Соборе 1619г. разбирать дело справщиков книг — Дионисия, архимандрита Троицкого монастыря, старца Арсения Глухого и священника Ивана Наседки. Собор Московского духовенства осудил их в 1618г., еще до прибытия Филарета, за допущенные ими изменения в тексте Требника. Между прочим, они сочили нужным изъять из водоосвятной молитвы праздника Богоявления слова “и огнем”. За совершенные изменения они было тогда же отлучены от Церкви.
Патриархи на Соборе тщательно разобрали воздвигнутые на отлученных обвинения, вследствие чего Собор оправдал всех трех и снял наложенное отлучение.
Гораздо важнее показались Филарету действия митрополита Крутицкого Ионы. Этот святитель, преисполненный добрых намерений, считал вполне достаточным при принятии латинянами православной веры преподавать им миропомазание. Однако в Русской Церкви издавна существовал обычай таковых еретиков сперва перекрещивать, а затем только миропомазать. Из этого видно, насколько в Московской Руси романизм считался извращенным учением, чуждым Церкви, лишенным даже апостольской преемственности в таинствах!
Филарет, перед Сигизмундом настаивавший на перекрещении королевича Владислава, тогдашнего кандидата на Московский престол5, естественно, вернувшись на Русь, не мог попустить такого нарушения древнего обычая Ионой.
Мы видели в IV главе, что на Русь переселялись в ту эпоху целые округа, спасаясь от преследований латинян в Литве и Польше. В частности, переходило немалое число белорусов. На Руси, пережившей хозяйничание иезуитов в Кремле, с ужасом взирали на униатов и ко многим переселявшимся относились с недоверием, опасаясь проникновения новых скрытых агентов Рима.
Имел основание опасаться этого и патриарх, лучше других знавший латинские хитрости. Сочтя поведение митрополита Ионы потворством романизму, он созвал в 1620 г. новый Собор в Москве, предварительно наложив на митрополита запрещение.
Собор одобрил суд патриарха и признал старый обычай перекрещения еретиков обязательным. Тогда Иона, действовавший вовсе не из симпатий к латинству, а лишь для облегчения кающихся еретиков возврата в Православие, не замедлил покаяться. Собор снял с него запрещение на первом же заседании.
На втором заседании Собор точно установил порядок принятия белорусов в Православие: следовало их перекрещивать, кроме тех, которые могли достоверно доказать, что они были уже крещены, причем обязательно через троекратное погружение, и миропомазаны, согласно древним правилам.
Обратим внимание на исключительную щепетильность наших предков к соблюдению обрядов и обычаев, ставшую причиной антиниконовского движения. Постановления Собора 1620г. можно рассматривать как реакцию русских святителей на беззаконные действия латинян в Польше, как преграду к их инфильтрации в Россию.
Патриарх Филарет — умный и энергичный святитель — не покладая рук работал над усовершенствованием образования духовного и светского. Он создал в Москве специальную школу языков, где опытные педагоги, покинувшие Западный Край, преподавали славянский, греческий и латынь. Филарет особо следил за развитием Заиконоспасской духовной академии, находившейся при Чудовом монастыре, состав преподавателей которой тщательно им подбирался.
Под его руководством были собраны редчайшие книги и рукописи, которым он и его ближайшие сотрудники пользовались для проверки духовных изданий.
Заботясь о всеобщем образовании, Филарет не забывал также и миссионерскую деятельность Русской Церкви. Им были тщательно собраны и записаны этапы проникновения русских в Сибирские земли. Желая увековечить память смелых русских пионеров-казаков, патриарх внес в Синодик имена всех погибших воинов.
Для успеха проповеди веры в огромных Сибирских областях он решил образовать первую архиерейскую кафедру в Тобольске — избранным центром миссии. Он назначил туда с титулом митрополита, игумена Хутынского новгородского монастыря — Киприана, посвященного 8 сентября 1620 г.
Благодаря ему многочисленные инородцы получили свет православного учения и крестились.
В 1616 г. царь Михаил Феодорович велел отстроить заново погоревшую Московскую типографию. Филарет бдительно следил за качеством издаваемых ею книг.
Заметим, что благодаря ему русское типографское искусство достигло таких успехов, что иностранцы, жившие в Москве или посещавшие столицу, в восхищении писали, что качество русских изданий ни в чем не уступало европейским.
Возродилось ювелирное искусство, чеканка монет (причем, при царе Михаиле были выбиты первые русские золотые), живопись, архитектура и т.д.
Великие государи задолго до Петра I обратили внимание на развитие заводов под техническим руководством иностранных инженеров, обучавших русских секретам европейской индустрии без принудительных мер Петра. Около Тулы были построены на реке Костроме и Шексне пушечные литейные, а в Москве — стеклянный завод и другие.
Опасаясь, как мы видели, проникновения латинян, русские звали к себе, главным образом, английских и немецких специалистов, которые образовали в Москве свою слободу, насчитывавшую к концу царствования Михаила Феодоровича больше 1000 протестантских семей, свободно молившихся в своих кирках, не вмешивавшихся в верования москвичей, ни в их политику.
Имена многих русских мастеров остаются связанными с реставрацией московских храмов и дворцов, разрушенных и разграбленных во время польского владычества и пожаров 1621 г., поглотивших три четверти столицы6. Царь и патриарх не жалели своих средств на восстановление из пепла московских святынь и сооружение новых храмов и домов.
Михаил Феодорович, нашедший Москву в развалинах, а царские палаты без дверей и лавок, сумел преобразить столицу, не забывая и о других русских городах, пострадавших от Смуты.
Наиболее подробное описание Москвы первой половины XVII в. принадлежит перу астронома и географа Адама Олеария (Олеариус), прибывшего в Россию в 1633 г. послом герцога Гольштинского7. Он нашел столицу уже в цветущем виде, оправившеюся от разгрома. Он описывает оживленные рынки, где изобиловали всевозможные товары. В лавках торговали превосходными сукнами, шелками, ювелирными изделиями, мехами, кожами и т.д. Посол особенно восхищался богатым убранством домов и теремов, школами, садами и вообще всем укладом жизни.
Большое развитие наблюдалось в садоводстве. Садовник Назар Иванов соорудил для царя диковину — висячий фруктовый сад из лучших сортов яблонь и груш. Из Готторпа Петр Марцелиус привез и пересадил туда кусты прекрасных роз.
Не имея возможности перечислить всех мероприятий Михаила Феодоровича, напомним, что в его царствование возобновились прерванные Смутой дипломатические и торговые сношения с западными государствами. Со времени Ивана III Русь обменивалась дипломатическими миссиями с германским императором, Данией, Венгрией, Венецианской Республикой и Турцией, а при Грозном все страны, торговавшие с Москвой, имели в столице свои посольства, в том числе и английская королева Елизавета, переписывавшаяся с Иваном Васильевичем, называя его своим братом. Историк Платонов отмечает, что король Яков Стюарт дал царю Михаилу Феодоровичу 20.000 рублей взаймы из своих личных средств и что торговля с Англией особенно процветала. Австрийские посланники посредничали при заключении царем мирных договоров с Польшей. Расширялись также обмены с Данией и Францией.
Сын короля датского Христиана IV Вальдемар просил руки царевны Ирины, приезжал для этого в Москву, но этот брак не состоялся, так как принц отказался принять Православие, чего требовал царь.
Все это показывает нам, что государи Московской Руси-империи, преодолевая недюжинные исторические препятствия, сумели не только завоевать своей стране достойное место среди прочих государств, но и превзойти их в устройстве социальной жизни народа.
Благодаря плодотворной “симфонии властей” Русь явилась государством со вполне сложившейся национальной культурой, глубоко пронизанной практической, а не формальной религиозностью, незаурядным самобытным искусством и быстро развивавшимся народным творчеством в области ремесла.
Государственным строем Московской империи до Олеария дивился австрийский посол Герберштейн, писавший, что уже Василий III имел власть, несравнимую с другими современными монархами Западной Европы.