2. Брестская уния
Латиняне, полемизируя с православными, особенно укоряли их в зависимости от плененных турками Восточных патриархов. Благодаря развитию торговых сношений европейских стран с Портой латиняне, предводительствуемые отцами иезуитами, пользуясь продажностью турецких визирей, скоро приобрели в Константинополе, в ущерб Православию, немалое влияние. Так как с момента покорения Византии султаны взяли себе право утверждать патриархов, эта зависимость не замедлила породить самые пагубные последствия. Султаны стали пользоваться этим правом для обогащения своей казны, вымогая у православных деньги, прежде чем утверждать кандидатов на патриарший престол. Тариф за утверждение достигал иногда весьма крупных сумм и бедные греки не всегда были в силах таковые собрать. Это привело к всевозможным злоупотреблениям и к открытому произволу турок над беззащитными пастырями.
Иезуиты и другие латинские ордена открыто агитировали против Православия, всеми средствами действуя на султана и его советников, часто прибегая к подкупу для поставления на греческую кафедру недостойных кандидатов; позже в таковые латиняне старались провести своих приверженцев либо воспитанников пресловутого “Греческого колледжа”, основанного в Риме Григорием XIII. Можно себе представить, к каким беспорядкам и эксцессам приводили подобные бессовестные методы! Та же тактика применялась Римом во всех православных землях, где господствовали турки, которым взаимная вражда между христианами приносила крупные барыши, одновременно способствуя проповеди ислама на Балканах, островах Греческого архипелага и т.д.
Следовательно, греческая притесняемая иерархия, лишаемая школ, прав и имущества, должна была ежечасно отражать то турецкие, то латинские коварства, чтобы существовать и охранять в чистоте свою веру. Чудо Божие, что из многовекового плена греческое Православие вышло целым.
Однако отделенной от Византии русской митрополии становилось все труднее прибегать к греческой кафедре, что мешало правильному решению многих сложных вопросов, часто требующих изучения местных русских условий. То, что в западных государствах не представляло бы ни малейшего затруднения, например папа Николай I и Гильдебранд, отделение от патриархии на Руси столетиями казалось немыслимым. Многовековая связь Киева, затем Москвы с Царьградским престолом, ряд мудрых и святых греческих митрополитов, воспитавших русское благочестие, органически связали Русь с Византией. Мы видели, что даже заключение греками Флорентийской унии, измена Исидора, неслыханное дело обращения самого императора в ересь, не смогли поколебать Василия Темного в его преданности древней кафедре. Даже турецкое иго не прервало зависимости русских митрополитов от Греческой Церкви.
Все это объясняет с какой осторожностью и осмотрительностью царь Феодор Иванович (1584-1598) и шурин его Борис Годунов приступили к вопросу учреждения патриаршества в единственном свободном от ислама Русском царстве.
Усилившиеся в Польско-Литовском государстве гонения на Православие, коварные происки иезуитов, их сочинения, расхваливающие мощь и независимость римских первосвященников, были хорошо известны в Москве и немало кручинили благочестивого наследника Грозного, кроткого царя Феодора. В Москве, между прочим, аргументами в пользу патриаршества указывали на то, что глаза православных в Литве могли бы обратиться на патриарха Всероссийского, как на общерусского архипастыря.
Летом 1586г. в Москву приехал Антиохийский патриарх Иоаким VI (1586-1587). Пользуясь этим, царь поднял вопрос об учреждения патриаршества во время заседания в Боярской думе и сказал нижеследующее: “По воле Божьей, в наказанье наше Восточные патриархи и прочие святители только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна, благодатию Божьей, во многорасширение приходит и потому я хочу, если Богу угодно и Писание Божественное не запрещает, устроить в Москве превысочайший престол патриаршеский”. Духовенство и бояре выразили свое одобрение, прибавив, что следовало бы испросить согласие всей Восточной Церкви, “да не скажут пишущие на святую нашу веру латиняне и прочие еретики, что в Москве патриарший престол устроился одной царской властью”.
Патриарх Иоаким согласился предложить этот проект Собору Греческой Церкви.
В 1587 г. в Москве узнали о согласии патриархов Константинопольского и Антиохийского, но ожидались еще ответы от патриархов Александрийского и Иерусалимского. В 1588 г. Иеремия II, патриарх Константинопольский, приехал в свою очередь в Москву, где поднялся вопрос о переселении его самого во Владимир в качестве патриарха Всероссийского. Проекту этому помешали незнание языка и русских обычаев, а кроме того, выбор его МОГ быть обидным для митрополита Московского Иова.
Наконец, 26 января 1589 г. из трех кандидатов: митрополита Иова Московского, архиепископа Александра Новгородского и архиепископа Варлаама Ростовского Собором выбранный Иов был посвящен в патриархи. Карамзин так описывает торжство этого избрания: “28 января 1589 г., после вечерни, сей наименованный первосвятитель в епитрахиле, в омофоре и в ризе пел молебен в храме Успения со всеми епископами, в присутствии царя и бесчисленного множества людей; вышел из алтаря и стал на амвоне, держа в руке свечу, а в другой письмо благодарственное к государю и духовенству. Тут один из знатных чиновников приблизился к нему, держа в руке пылающую свечу, и сказал громко: “Православный царь, Вселенский патриарх и Собор освященный возвышают тебя на престол Владимирский, Московский и всея России”. Иов ответствовал: “Я раб грешный; но если самодержец, вселенский господин Иеремия и Собор удосуживают меня столь высокого сана, то приемлю его с благодарением”. Торжественное посвящение совершилось 31 января на литургии. Когда патриарх, отпев литургию, разоблачился, государь собственною рукою возложил на него драгоценный крест в Животворящим Древом, бархатную зеленую мантию с источниками, или полосами, жезл св. Петра-митрополита и в приветственной речи велел именоваться главою епископов, отцом отцов, патриархом всех земель северных, по милости Божией и воле царской” (Карамзин. “История Государства Российского”, т. X, гл. 2).
Заметим, что, в отличие от епископов, восточные патриархи имели следующие знаки отличия: посох, поллиставрии, саккос, стихарь с гаммами и треугольниками.
Патриарх дал звание митрополитов архиепископам: “Новгородскому, Казанскому, Ростовскому и Крутицкому (в Москве); шесть епископов стали архиепископами: Вологодский, Суздальский, Нижегородский, Смоленский, Рязанский и Тверской.
Только в июне 1591 г. митрополит Терновский привез Иову утвержденную всеми патриархами грамоту на Московское патриаршество, в которой Москве отводилось пятое место, после Иерусалима вместо папы Римского.
Царские послы в Литве повествовали об этом событии так: “Из давних лет на семи Соборах уложено быть в Риме — папе греческой веры, а в греческом государстве — четырем патриархам. Но когда Евгений, папа Римский, составил суемысленный восьмой собор (Флорентийский), то с этого времени папы римские от греческой веры отстали. Если бы по сие время в греческом государстве были благочестивые цари христианские, то патриархи поставили бы папу в греческом государстве, а теперь они, все четыре патриарха, советовались со всем вселенским собором греческих государств, дабы вместо папы Римского поставить Вселенского патриарха Константинопольского, а на его место поставить четвертого патриарха в Московском государстве” (“Дела польские”, № 21, с. 82).
Разумеется, это объяснение послов было весьма вольным трактованием иерархии древней Церкви и самой схизмы, но назначение Иова патриархом вызвало всеобщее облегчение на Юго-западе. Зато латинское духовенство было этим разгневано до крайности.
Назначенный согласно новым правилам не епископатом, а королем, Киевский митрополит Онисифор всемерно старался потворствовать католикам, забывая о своих священных обязанностях. В 1585 г. этому нерадивому пастырю галицкие дворяне написали с сейма следующую грамоту: “Великому несчастью своему приписать должны мы то, что во время вашего пастырства все мы страшно утеснены, плачем и скитаемся, как овцы, пастыря не имущие. Хотя Вашу Милость старшим своим имеем, однако Ваша Милость не заботитесь о том, чтобы словесных своих овец от губительных волков оборонять, нисколько не заботитесь о благочестии. С жалобою на всякия несправедливости, нам соделанныя, мы приехали на сейм в Варшаву, в надежде на ваше обещание явиться туда же, чтобы вместе бить челом королю, защищать права и вольности закона нашего греческаго. Но Ваша Милость не хотите исполнять своих обязанностей, не хотите быть деятельным при таких великих бедах, больше которых не было и не будет. Во время вашего пастырства вдоволь всякаго зла в законе нашем сталось: насилия святыни, замыкание Св. Тайн, запечатание церквей святых, запрещение звонить, выволакивание от престола из церквей Божьих попов, как злодеев, запрещение мирским людям молиться в церквах; таких насилий не делается и под погаными царями (т.е. турецкими государями), и все это делается в пастве Вашей Милости. Но этого мало: рубят кресты святые, захватывают колокола в замок, отдают их распоряжение жидам; а Ваша Милость листы свои открытые против Церкви Божьей жидам на помогу даешь.
Из церквей делаются костелы иезуитские, имения Церкви Божьей данныя — теперь к костелам привергнуты. Но что еще хуже: Ваша Милость поставля один епископов, без свидетелей и без нас, братии своей, что и правила запрещают, вследствие чего негодные люди становятся епископами… Наставилось епископами много, на одну епархию по два — оттого и порядок сгиб.
Мы по обязанности Вашу Милость остерегаем, молим и просим: Бога ради, вспомни святых предшественников своих, архиепископов Киевских, и возревнуй благочестию их, а на нас не прогневайся — жаль нам души и совести вашей: за все ответ Господу Богу должны вы отдать”.
Начинали сказываться последствия коварных антиправославных мер, продиктованных латинскими патерами королю Стефану Баторию.
К счастью, возвращаясь из Москвы в 1589 г., после посвящения Иова, Константинопольский патриарх Иеремия II посетил Литву и деятельно занялся устройством тамошних церковных дел. Онисифор, обвиненный в двоеженстве, к великому неудовольствию поляков, был отправлен в монастырь; на его место патриарх посвятил Минского архимандрита — Михаила Рагозу. Понимая пользу братской деятельности, Иеремия II учредил Виленское братство при церкви Св. Троицы, поручив ему особо печись о школьном образовании, книгопечатании и благотворительности. Он также расширил права Львовского братства (см. § 3).
Князь Константин Константинович Острожский выхлопотал у короля Сигизмунда III (преемника Батория и близкого друга и воспитанника иезуитов) окружную грамоту, подчиняющую патриарху Иеремии иерархию и дела Православной Западной Церкви. Это позволило Иеремии оздоровить церковную жизнь, возмущаемую латинянами, осудить и низложить несколько недостойных пастырей и восстановить древнее правило избрания в архиереи исключительно монахов.
Патриарх до отъезда из Литвы назначил своим “экзархом” для надзора за западнорусской паствой с правом суда епископа Луцкого — Кирилла Терлецкого. Этот выбор не понравился некоторым, особенно Рагозе и епископам Дионисию Холмскому и Леонтию Пинскому. Недовольство это вскоре стало известно иезуитам, которые умело воспользовались им для усиления нажима на епископов, доказывая им, что патриарх-де не имел права распоряжаться в Литве столь своевольно. Соответствующий нажим был ими сделан и на короля, что вызвало новые меры против “схизматиков”. Пропаганда унии достигала повсюду огромных размеров, тем более, что иезуиты и Ватикан опасались вмешательства нового патриарха Иова, поставленного в Москве.
Любопытно, что, когда умер Стефан Баторий в 1586 г., некоторые круги выдвинули кандидатурой на польский престол1 царя Феодора Иоанновича. Царским послам в Варшаве были по этому поводу заданы следующие вопросы: приступит ли Феодор к вере римской? Будет ли он послушен папе? Будет ли причащаться опресноками? Соединит ли Церковь Греческую с Римской?
Послы категорически ответили, что государь останется в православной вере, но папу уважать будет; он не станет препятствовать ему в управлении польским духовенством, но не дозволит вмешиваться в дела Православной Церкви. При таких условиях паны сказали послам, что кандидатура Феодора невозможна (С.Соловьев, т. VII, гл. III, с. 569).
Неудачный выбор Кирилла Терлецкого в качестве патриаршего экзарха весьма скоро сказался на церковной жизни. Видя усиление гонений, сопровождаемых иезуитской пропагандой, смущавшей умы, епископ Львовский Гедеон Балабан и Терлецкий стали уговаривать митрополита Рагозу созвать СОБОР в Бельзе, но без участия мирян, для обсуждения нестроений. Михаил созвал Собор в г. Бресте в июне 1590 г. На соборе присутствовали: митрополит Михаил, Мелетий, еп. Владимирский (Хребтович), Кирилл Луцкий (Терлецкий), Леонтий Пинский (Пельчинский), Дионисий Холмский (Збируйский) и Гедеон Львовский (Балабан). Приглашен был также Адам Поцей, Брестский каштелян и все соборные клирики. Собор разобрал притеснения, творимые латинянами, и деятельность некоторых братств, решив собираться в Бресте ежегодно в июне месяце.
Однако незадолго до Собора, тайно от митрополита, в Бельзе совещались уже епископы Кирилл, Гедеон и Леонтий, между собой согласившиеся принять унию. На Соборе эти архиереи жаловались на притеснения; они добились посылки от имени митрополита Сигизмунду III грамоты, прося его прекратить гонения. Прошение это только усугубило преследования.
В 1591 г. к королю обратились с признанием унии как единственного средства избавиться от бед епископы Кирилл, Гедеон. Леонтий и Дионисий, обходя митрополита Михаила. Ренегаты признавали власть папы, но просили Сигизмунда гарантировать им неприкосновенность церемоний, служб и порядков Святой Восточной Церкви. Грамота эта была послана в величайшей тайне, паствы этих епископов оставались в полном неведении. Ничего не говорилось об этом и в грамоте, отправленной Львовским братством Константинопольскому патриарху от 6 февраля 1592 г.
В том же году на место умершего епископа Мелетия Владимирского выбран был Ипатий Поцей, бывший каштелян Адам, ревностный сторонник унии. Заметим, что Поцей, воспитанник Краковской иезуитской коллегии, был сперва кальвинистом, затем перешел в Православие и теперь снова тайно ратовал за романизм. Ипатий сразу сошелся с тайными униатами-архиереями и сделался главным деятелем в пользу Рима; очевидно, этот ученик иезуитов издавна играл роль очередного “троянского коня”, пущенного для разложения в ряды православных пастырей.
Сигизмунд III не сразу ответил епископам, но, по совету латинян, в январе 1592 г. запретил светским лицам вмешиваться в церковные дела. Только 18 марта он выслал им свою “привилегию” следующего содержания: “Мы, господарь, им самим, епископам, пресвитерам и всему духовенству Церкви Восточной и религии греческой — обещаемся сами за себя и за потомков наших, что если кто-нибудь из патриархов и митрополитов наложил на них клятву, то эта клятва им и всему духовенству их ни в чем не будет вредить. Обещаем ни по каким обвинениям и клятвам не отнимать у них епархий и другим при жизни их не отдавать; обещаем приумножить к ним ласку нашу, придавая им и каждому, кто склонится к унии, свобод и вольностей в той же мере, в какой имеют их и римские духовные, что обещаем и другими привилегиями нашими утвердить”. Грамота эта ясно доказывает творимый в государстве произвол над православными; из нее видно, на какие приманки пошли ренегаты-епископы тайком от остальных. Ответ им Сигизмунда также оставался пока секретным.
В июне 1593 г. кн. Острожский стал советовать Поцею сговориться с митрополитом и другими архиереями, чтобы они поехали в Москву просить царя и русское духовенство “стараться, чтобы больше Церковь Христова смуты, а народ русский такого гонения и ослабления, не терпели” и рассказать в Москве каким крайностям подвергается Православие от латинян. Князь был до такой степени потрясен бедами Церкви, что одно время даже он допускал мысль об унии, при непременной гарантии прекращения безобразий с церковным имуществом и сохранения обрядов Православия. Естественно, Поцей отклонил предложение князя ехать к царю.
Только в мае 1594 г. еп. Терлецкий сбросил маску и объявил своей изумленной пастве, что уния уже состоялась и что Поцей и он, по приказу Сигизмунда III, едут в Рим к “Апостольскому Наместнику Папе”. Это вызвало всеобщее возмущение.
В следующем году Гедеон Львовский созвал у себя собрание архиереев, посвященное вопросу о принятии унии. Это заседание снова состоялось тайком от митрополита, от братства и от мирян, в частности от кн. Острожского и другого ревнителя Церкви Скумина.
Послан был королю новый акт, “наказ”, датированный декабрем 1594 г., изъявлявший согласие епископов на признание власти папы, но при следующих условиях:
” 1. Чтобы церкви главные, епископии наши, остались навеки нерушимо в своих набожествах и церемониях.
2. Владычество и церкви русские, монастыри, имущества, пожалования и все духовенство должны оставаться навеки в целости, по стародавнему обычаю, под властию. благословением и жалованием епископским, во всяком послушании обычном.
3. Все дела церковные, служба Божия, церемонии и обряды остаются нерушимыми и отправляются по старому календарю.
4. Чтобы был нам на Сейме почет и место в Раде, дабы, находясь под благословением святейшего пастыря Римского, мы тешились и веселились (курсив наш).
5. Чтобы проклятие патриархов нам не вредило.
6. Чтобы монахи из Греции, которые приезжают сюда грабить нас и которых мы признаем шпионами, никакой власти больше над нами не имели.
7. Чтобы уничтожены были все привилегии, данные патриархами братствам, и другие, ибо через них размножились разные секты и ереси.
8. Каждый новый епископ посвящается митрополитом Киевским, а митрополита посвящают все епископы с благословения папы Римского и без всякой платы2.
9. Чтобы все эти артикулы королевская милость подтвердил им своими грамотами, одной на латинском, а другой — на русском языке.
10. Чтобы и святейший папа также подтвердил эти артикулы”3.
Этот акт собственноручно подписали епископы: Ипатий Владимирский, Кирилл Луцкий, Михаил Перемышльский, Гедеон Львовский и Дионисий Холмский.
Михаил Рагоза официально не был в курсе всех этих тайных переписок с королем и продолжал внешне вести себя, как ревнитель Православия. Судя по некоторым источникам, митрополит еще сильно колебался относительно принятия унии.
Тем временем, не подозревая еще этого коварного замысла, кн. Острожский заметил, что Поцей крайне странно ведет себя в своей епархии, и написал ему несколько вразумительных посланий.
Поцей лицемерно ответил, что виной всему польские гонения и невозможность добиться помощи от патриарха. Поведение же другого тайного униата, Гедеона Львовского, заставило митрополита привлечь его к церковному суду, который удалил архиерея в монастырь.
В марте 1595 г., судя по письмам Рагозы к кн. Острожскому, митрополит уже знал о заговоре епископов, и виновником оного считал Терлецкого. Он пишет князю:
“В то время, как я обращал все внимание на обнажение этого скрытного фальша, случилось очень кстати, что в монастыре Слуцком нашел я владыку Львовского (Гедеона), от которого, думаю, не встанет этот пожар, вредный Церкви нашей Восточной и всему православному народу. Он ничего не знает о предприятиях других епископов, совершенно противен их злому умыслу, присягу в том на Евангелии дал и обещал сторожить, что будет делаться в этом отношении в Польше, обо всем давать знать мне и вашей княжей милости. Вследствие этого, счел я нужным уничтожить определение духовного суда, против него выданное. Особенно вашей княжей милости, как православному оку церковному, всяким способом надлежит выведывать об унии; остерегайтесь также этого змея райскаго и лисицы хитрой, о которой я вам говорил (Терлецкаго)”.
Как видно, высшая иерархия считалась с влиятельным и богатейшим вельможей Острожским, ценя его положение в государстве, несмотря на приверженность князя к гонимой Церкви.
Раскусив заговор, кн. Острожский открыто обвинил Рагозу в соучастии, что видно из грозного окружного письма, писанного им епископам 24 июня 1595г. Оно гласит: “От преименитых благочестивых родителей, смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и теперь Божьей помощью укрепляем пребываю, известился о Божьей благодатью и уверился в том, что, кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукаваго дьявола, самые главные истинной веры нашей начальники, славою света сего прельстившись и тьмою сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, в волков претворились. Св. Восточной Церкви отвергшись, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили, к западным приложились, только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, закрывая в себе внутренняго волка, не открываются, тайно согласившись друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самыя пагубныя и скрытыя писания их объявляют.
Но Человеколюбец Бог не попустит в конец лукавому умыслу их совершиться, если только Ваша Милость в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном имении и погибающим богатстве, но о вечной жизни, о безсмертной душе, которой дороже ничего не может быть, так как многие из обывателей здешней области Св. Восточной Церкви послушники, меня начальником Православия в здешнем краю считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому в Православии стоящему, то из боязни, чтобы не взять на себя вины пред Богом и пред Вами, даю знать Вашим Милостям о предателях Церкви Христовой и хочу с вами за одно стоять, чтобы с помощью Божьей и вашим старанием они сами впали в те сети, которыя на нас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дела? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились, пастырей своих, святейших патриархов, которыми поставлены, отверглись и, считая нас всех — православных — бессловесными, своевольно осмелились от истины отрывать и за собою в пагубу низвергать! Какая нам от них польза? Вместо того, чтобы быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру нерушимо, то с не большим ли правом должны сохранять свою веру мы — истинные христиане, если только все будем в соединении и за одно стоять будем.
А я, как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами на пользу братией моих служить обещаю”.
Православный народ пришел в негодование и начались громкие протесты против зачинщиков обмана. Испуганный Гедеон Львовский публично отрекся от унии и написал в свое оправдание, что его обманул Кирилл Терлецкий; его примеру последовал еп. Михаил Перемышльский.
Князь Острожский, обрадовавшись решению еп. Львовского, попросил Львовское братство примириться с Гедеоном, что и произошло.
Справедливо опасаясь, как бы народная реакция не скомпрометировала бы их — зачинщиков унии — в глазах Сигизмунда и папы, Поцей иТерлецкий осенью 1595 г. поспешили отправиться из Кракова в Рим; предварительно в свою очередь иезуиты, испуганные тем, что может сорваться в один миг вся их работа в пользу унии, убедили короля публично объявить 24 сентября о соединении церквей.
Папа Климент VIII (1592-1605) принял Поцея и Терлецкого в частной аудиенции в ноябре, а в декабре в их честь был устроен блестящий прием в присутствии курии и послов. Грамота об унии была оглашена по латыни и по-русски и папа сказал им: “Не хочу господствовать над вами, но хочу немощи ваши на себе носить”. Поцей и Терлецкий вручили папе акт, в котором признавались ими все определения Тридентского Собора. На Рождество оба архиерея сослужили папе в храме св. Петра. Мнимое воссоединение Русской Церкви с Римом было папой ознаменовано особой медалью с надписью “Ruthenis receptis” (“Воссоединение русских”). Бароний описал все это в своих “Анналах”.
В это время в Вильне царило возмущение по поводу объявления унии, и православное духовенство написало Скумину послание, обвиняя в предательстве митрополита и епископов. Заметим по поводу Рагозы, что еще 1 сентября в своем окружном послании, он взывал к духовенству и мирянам: “Стойте твердо при своей Восточной Церкви! Не позволяйте себе колебаться, как тростинка, ветром бурливым, а я обещаю при ваших милостях до смерти стоять”.
Про митрополита продолжали ходить противоречивые сведения и многие отрицали его причастие к измене Поцея и Терлецкого.
Против унии написал нашумевшую книгу “Книжница на римский костел” священник Стефан Зизаний, бывший учитель Братской школы во Львове, переселившийся в Вильну.
Православное дворянство Литвы отправило в начале 1596 г. своих делегатов на Варшавский сейм, приказав им:
1. Добиваться лишения сана епископов, отступивших от Церкви.
2. На их место просить назначить православных епископов,
согласно лостановлению 1573 г. и жалованным грамотам прежних королей, подтвержденными присягой самого Сигизмунда III.
Король, друг и слуга иезуитов, конечно, на это не согласился. Тогда кн. Острожский и депутаты торжественно объявили королю и сейму, что епископы-ренегаты не будут признаны ни ими, ни русским населением.
Вместе с этим они составили официальный протест против творимых притеснений православной веры. Кн. Острожский настоял на внесении протеста в актовые книги сейма, заклеймив предательство Поцея и Терлецкого.
Однако манифестом от 29 мая 1596 г. Сигизмунд III известил всех православных о совершившемся соединении церквей, утвердил сан Поцея и Терлецкого и принял на самого себя ответственность за состоявшуюся унию. Несмотря на это, волнения в стране все усиливались.
Наконец, в начале октября 1596 г. в Бресте был созван Собор для церковного решения вопроса об унии. Прибыли туда: экзарх Константинопольского патриарха Никифор; экзарх Александрийского патриарха Кирилл Лукарис4; митрополит Михаил с семью русскими епископами, многими архимандритами, игуменами и священниками. Среди православных делегатов были, кроме того: Макарий, архимандрит Афонского Симонопетрского монастыря, делегат епископа Паисия Венчацкого (Сербского); Матфей, архимандрит Пантелеимонского Афонского монастыря; делегат Амфилохия Мукачевского (русского архиерея Венгрии). Всех было больше ста человек. К архиереям следует еще причислить Луку, митрополита Белградского, бежавшего от турецких гонений. Из мирян прибыли кн. Острожский с сыном и многочисленные дворяне с вооруженной свитой. Брест, окруженный шатрами и пушками, имел вид военного лагеря, ожидающего нападение.
Среди делегатов-католиков выделялись Петр Скарга с тремя иезуитами и три вельможи, королевские послы.
Православные представляли большинство, что очень испугало приверженцев унии. Кн. Острожский торжественно обещал, что спокойствие в Бресте не будет нарушено, и сдержал свое слово.
Первое заседание было назначено на 6 октября, но Собор сразу же разделился на два лагеря: православных и униатов, что помешало устройству одного общего собрания в церкви, как было принято.
Заметим, что митрополит Рагоза, на которого рассчитывали как на хозяина съезда, в это время где-то скрывался.
Униаты стали заседать под председательством католического Львовского архиепископа Соликовского в городском соборе; православным же Поцей, к епархии которого принадлежал Брест, запретил доступ в городские храмы и им пришлось расположиться в частном доме. Председательствовал на Соборе экзарх Никифор. Посредине лежало Евангелие. После обычных молитв еп. Гедеон Львовский произнес речь по-русски, которую переводил на греческий язык иеродиакон Киприан. Он сказал, что все собравшиеся намерены до смерти стоять за православную веру и что отрекшиеся от нее и изменившие патриарху поступили незаконно.
Постановили послать за митрополитом Михаилом и четырьмя униатскими епископами, но ни на одно из трех сделанных призывов они не явились. Митрополит сперва ответил, что он намерен “подумать” с католическими епископами, а затем прибудет на Собор, но не явился. На следующий день ответ был более ясным: “Напрасно нас ждете: мы к вам не придем”. Наконец, третий ответ рассеял всякое сомнение: “Что сделано, то сделано; хорошо ли, дурно ли мы сделали, поддавшись Римской церкви, только теперь переделать этого нельзя”. Так до конца Рагоза не решился открыть своей игры, пока не принял унию.
На вопрос экзарха, когда начались хлопоты об унии, Киево-Печерский архимандрит Никифор Тур ответил: “Патриарх Иеремия, узнавши о беззакониях Рагозы, отлучил его от Церкви, грозя, если не исправится, конечным низложением; он и задумал отступить и отступил”. Очевидно, судя по этому свидетельству, Рагоза действовал двулично, пока в Бресте не скинул маску.
Собор опросил делегатов-мирян о данных им наказах. Оказалось, что повсюду требовали только одного: не отступать от Восточной Церкви. Узнав, что в том же доме иезуит Петр Скарга старался склонить к унии кн. Острожского и его сына, экзарх Никифор сказал: “Пусть Скарга придет на Собор и спорит с людьми учеными; зачем в углу стараться убеждать людей, в богословии несведущих?” Скарга на Собор не рискнул показаться.
На четвертый день, 9 октября, Собор, отвергши и проклявши унию, объявил лишенными сана митрополита Рагозу и епископов Владимирского, Луцкого, Полоцкого, Холмского и Пинского за самовольное отступление без ведома Великого Собора и отказ явиться на Собор.
Униатский Собор, со своей стороны, выдал декрет о лишении сана и проклятии епископов Львовского и Перемышльского, прося короля их низложить с кафедр и утвердить унию.
По инициативе экзарха Никифора, Собор,-доведя до сведения ренегатов свои решения, попросил Сигизмунда III назначить на их кафедры других епископов, а в грамоте от 11 октября 1596 г., разосланной повсюду, Никифор повелел поминать, до избрания нового Киевского митрополита, патриарха Константинопольского Гавриила.
Король, игнорируя православный Собор, утвердил унию, окрещенную Брестской, и с тех пор православная вера стала для правительства вне закона и как таковая подверглась уже официальным гонениям, а храмы — грабежам. Цель латинян, наконец, была достигнута.
Добавим, что отлученный от Церкви Рагозой за мнимую ересь смелый проповедник Православия о. Стефан Зизаний был оправдан православным Собором, вместе с двумя братскими священниками, с ним осужденными. Постановление Собора от 8 октября гласило: “Так как митрополит в послушании у Церкви Восточной не хотел быть, то и клятву свою на этих священников положил ни за что другое, как только за книжку, сочиненную на Римскую церковь” (С.Соловьев, т. X, гл. I, с. 1445-1449). Экзарху Никифору дорого обошелся Брестский Собор: в начале 1597 г. король велел схватить его как шпиона и бунтаря, и его удавили в Мариенбургской крепости.