Не идти на компромиссы с совестью

Беседа с епископом Львовским и Дрогобычским Августином

Преосвященный Августин, епископ Львовский и Дрогобычский, имеет свою точку зрения на столь болезненную сегодня проблему взаимоотношений с католической церковью. Право высказать ее и быть услышанным он, бесспорно, заслужил несением тяжкого креста епископства во Львовской епархии, в условиях непрерывных гонений на Православие со стороны униатов и раскольников.

— Львовская кафедра сегодня едва ли не самая сложная на Украине. Но в то же время отсюда, из этой горячей точки, на многие вещи можно взглянуть под особым углом зрения, что может помочь в их осмыслении. Тем более когда речь идет о наших взаимоотношениях с католиками. Скажите, владыка, принимали ли вы как член Синодальной Богословской комиссии и Председатель Богословской комиссии Украинской Православной Церкви участие в обсуждении Баламандского соглашения? Каково ваше личное отношение к этому документу?

— Весной 1997 года состоялось очередное заседание Богословской комиссии, как было объявлено в июльском бюллетене ОВЦС. На нем анализировалось Баламандское соглашение. В заседании Комиссии приняли участие около 10 человек, хотя всего в составе комиссии около 30 человек. Быть может, это было заседание Президиума комиссии? Я толком так ничего до сих пор и не знаю об этом. Во всяком случае, я не принимал участия в этом обсуждении.

— А вас приглашали?

— Нет. Приглашения не было. Наверное, какие-то обстоятельства заставили устроителей обсуждения провести его в сильно сокращенном составе комиссии. Детали мне неизвестны. Я познакомился с результатами этого обсуждения и синодальными постановлениями относительно итогов работы комиссии. Мне известны также аргументы и тех, кто критически относится к Баламандскому документу. Считаю, что, наверное, каждому епископу нашей Церкви необходимо выразить свое личное отношение к Баламандскому соглашению, так же как следует ознакомиться с материалами как Богословской комиссии, так и тех, кто параллельно занимался рассмотрением этого документа и пришел к другим выводам. Мы должны одинаково внимательно выслушать и апологетов, и критиков Баламанда. Тем более что высказывались мнения о том, что какие-то нюансы связаны с неточностями перевода документа на русский язык. Все это надо бы более тщательно изучить и сопоставить — ведь такую важную проблему нельзя решать наспех, на ходу. Я думаю, нужно до следующего Архиерейского Собора 1999 года более обстоятельно изучить этот вопрос и наконец-то соборно поставить все точки над «i» и вообще поставить точку в этом затянувшемся деле с Баламандским соглашением.

Вообще же, если говорить о моем личном взгляде на этот документ, то я считаю его по меньшей мере недоразумением, а в худшем случае — примером безответственного или легкомысленного подхода к проблеме взаимоотношений Православных Поместных Церквей с католической церковью. На мой взгляд, люди, которые готовили этот документ, переступили допустимую черту, в пределах которой еще можно говорить об икономии или компромиссе. За этой чертой уже, как мне кажется, начинается разрушение Православного Предания.

— Владыка, а стоит ли тогда проводить более глубокий анализ этого документа, если уже при самом общем взгляде на него вскрываются такие его стороны? Несовместимость этого документа с православным учением о Церкви становится очевидной всякому, кто хотя бы в общих чертах знаком с курсом догматического богословия в пределах программы семинарии. Наверное, предварительную оценку Баламандского соглашения вполне мог бы дать непосредственно Архиерейский Собор, а не специальная комиссия?

— Да, пожалуй, не нужно даже семинарию заканчивать, чтобы оценить этот документ первичным образом. Любой православный человек, знакомый с курсом катехизиса, уже уловит в Баламандском соглашении какую-то уступку православных позиций. Но, к сожалению, обсуждать Баламанд на Архиерейском Соборе 1997 года было просто невозможно. Я выступил на этом Соборе с критическим замечанием по поводу этого соглашения. Однако выяснилось, что большинство архиереев просто не имели о нем адекватного представления. У наших епископов не было никакой возможности ознакомиться с текстом этого документа, хотя подписан он был еще в 1993 году. Это, кстати, тоже к вопросу о легкомыслии и безответственности. Почему-то те структуры Патриархии, которые напрямую должны такими вещами заниматься, не позаботились о том, чтобы наш епископат был проинформирован о Баламанде и имел бы на руках текст для его обсуждения. Все это мне не очень понятно. Я мог познакомиться с документом раньше большинства других архиереев только благодаря католическому журналу. Насколько мне известно, на русском языке перевод Баламандского документа публиковался только в неофициальном издании — каком-то экуменическом сборнике, изданном коломенским Бобреневым монастырем. Причем тираж был ничтожно малым.

Но я думаю, что тщательный анализ документа все равно нужен, в том числе и по другой причине. Ведь как это бывает, когда ведут следствие в прокуратуре: даже если есть налицо факт убийства, следствие продолжается по всем статьям — насилие, грабеж и т. д. Должна быть дана объективная картина преступления. Так и с Баламандом. Раз поднят вопрос об этом соглашении, его анализ надо провести по всем возможным параметрам. Ведь говорят же: не бывает худа без добра. Обсуждение Баламанда может нам помочь скорректировать наше православное экклезиологическое сознание на современном этапе. Анализируя Баламанд, мы можем более выпукло увидеть всю пагубность той экуменической линии, которая нас привела к таким печальным результатам. Господь, наверное, не случайно попустил нам совершить эту оплошность, чтобы Церковь, внутренне преодолев соблазн и смущение, посеянные этим сомнительным соглашением, смогла укрепиться в своем православном учении.

Я слышал от некоторых апологетов Баламанда такое мнение, что соглашение это надо рассматривать в качестве дипломатического документа, а не с точки зрения догматики. Но, признаться, мне непонятно, что такое церковная дипломатия. Кажется, Талейран говорил, что язык дипломату дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Но разве может пастырь или архипастырь хитрить и лукавить, оправдывая это благом Церкви? У нас что, введен какой-то двойной стандарт, если в одних документах искаженное догматическое учение Церкви излагается ради дипломатической выгоды, а в других — истинное — для внутреннего пользования? Мы обязаны быть искренними всегда. В том числе и в диалоге с инославными. Ведь даже необходимость участия нашей Церкви в экуменическом движении обосновывалась всегда тем, что мы должны свидетельствовать истину Православия перед всем миром. Так что дипломатия в принципе нам противопоказана. Это всегда было характерно для Запада, для тех же католиков. Для православных слова «дипломатия», «ложь», «фальшь» всегда были синонимами. Мы ради блага Церкви обязаны действовать другими методами.

Это подтверждают, кстати, и результаты Баламандского соглашения. Как его составители ни изощрялись, а никакого примирения с католиками не получилось. Ватикан не отказался от поддержки унии, от своей прозелитической активности на нашей территории. И в нашей епархии, как ни в какой другой, отчетливо ощущается, что нас, православных, в Галичине просто хотят стереть с лица земли. Так что если Баламанд — это дипломатия, то следует признать, что дипломатия бездарнейшая. Этот документ сегодня нас больше связывает по рукам, чем дает какие-то положительные результаты для Православия.

Уже почти пять лет прошло со времени подписания Баламандского соглашения. Пока у нас черепашьими темпами идет его осмысление, Ватикан на практике уже показал, что всерьез ничего из подписанного в Баламанде не принимает. Почитайте папскую энциклику «Да будут все едино». Это, кстати, куда более авторитетный для всей католической церкви документ, он подписан папой, который говорит «с кафедры», а не несколькими кардиналами и епископами, как Баламандское соглашение. В энциклике уже совсем другой тон. Ни о какой «церкви-сестре» там уже, по сути, нет и речи, так как полнота благодати признается исключительно за католической церковью. Энциклика по-прежнему утверждает примат папы и т.д. Никогда Ватикан не откажется от унии как средства приведения православных под власть папы, и это тоже чувствуется из тона энциклики.

А взять хотя бы чисто практические выводы из Баламанда, сделанные здесь, в Украине. В соглашении содержится такой «гениальный» пункт, как рекомендация предоставлять свой храм для богослужения общине «церкви-сестры». Это, конечно, абсурдно само по себе. Никогда такого в истории не было, чтобы вводилось в храмах поочередное служение с инославными. Я не представляю, как это можно канонически обосновать. Ну хорошо, решились все же на такую новацию ради икономии. Так, сначала определите, как ее реализовать. Может быть, стоило сначала подумать, а не поставить ли отдельный престол для «братьев», ведь православным нельзя по канонам на одном престоле служить в один день две литургии. Тем более что Баламандское соглашение признает благодатными таинства обеих «церквей-сестер» (я бы, правда, все же, прежде чем декларировать это, предложил бы обстоятельно обсудить эту проблему соборно внутри Православной Церкви). Стоило бы продумать и многие другие детали. И потом, в соглашении сказано, что подобное предоставление своего храма для служения «соседей» должно происходить только на добровольной основе. А наши местные власти, умалчивая об этом, но ссылаясь на Баламанд, издали соответствующие постановления о принудительном совместном пользовании церковными зданиями. Все решения принимаются на этот счет в административном порядке самими властями. Общину никто не спрашивает. Нет еще ни одного случая, чтобы православным кто-то из греко-католиков предложил: пожалуйста, приходите к нам, служите в нашем храме. Зато к православным приходам повсеместно «подселяют» униатов, даже там, где у них есть собственный храм. В результате рано или поздно происходит конфликт, который, как правило, провоцируют греко-католики. А притом что власти в Галичине почти повсеместно стоят на их стороне, униаты либо отсуживают храм себе, либо судебные тяжбы тянутся так долго, что храм годами остается закрытым, вплоть до вынесения судебного решения. Так что поочередное служение легко стало еще одним удачным методом продвижения католицизма на Восток.

Словом, я бы всю Баламандскую затею признал капитальной проверкой искренности намерений, декларированных Ватиканом в последние десятилетия. Так что главный позитив Баламанда — мы убедились окончательно, что всем красивым словам католиков о любви к «церкви-сестре», о мире и единстве верить нельзя. Так что, может быть, кто-то из наших экуменистов и латинофилов призадумается. Хотя из Москвы многое видится по-другому. Вот если бы почаще поборники дружбы с Римом наезжали к нам, во Львов, они бы другими глазами посмотрели на «сестринские» отношения.

А вообще-то мне кажется, что нам нужно очень серьезно подойти к анализу того, что представляет собой католицизм с догматической точки зрения. Нужно в связи с этим, чтобы весь православный мир четко определился наконец, как мы должны относиться к Римской церкви. Не обязательно для этого проводить Вселенский Собор, да это, думаю, и невозможно. Но есть другие способы определить нашу общую позицию по отношению к католицизму. Потому что я не то что прихожанам своим не могу на многие их вопросы ответить, я и сам порой чувствую полнейшее недоумение. Особенно когда, с одной стороны, читаешь тезисы Баламандского документа, а с другой, например, жития и службы нашим святым, таким, как, скажем, преподобные Афанасий Брестский или Иов Почаевский, священномученик патриарх Ермоген и многие другие. В молитвословиях им католицизм прямо называется «ересью латинской». А ведь наши богослужебные тексты — это часть Священного Предания Церкви. Мы же не протестанты, чтобы отвергать Предание. Нельзя же за богослужением возглашать с амвона одно, а потом ехать на экуменическую встречу и говорить совсем другое, лобызая тех, кого вчера в тропарях именовал «еретиками». Снова двойной стандарт какой-то получается.

Восточные патриархи православные в прошлом веке тоже католицизм называли ересью. А теперь вот, пожалуйста, — «церковь-сестра» и таинства благодатные. Так кто прав? Нужно, чтобы мы все сообща это все обсудили и решили. А не так, чтобы кто-то где-то тишком подписал какую-то бумагу, а нас потом через пять лет известят о готовом результате.

— А каков, владыка, лично ваш взгляд на католицизм в целом?

— Что касается меня лично, то у меня такое мнение относительно католиков. После 1054 г., на мой взгляд, еще можно было какое-то время говорить о католической церкви как о раскольничьем сообществе, которое отделилось от единой Православной Церкви. Но как только католики стали созывать соборы, которые они стали именовать «вселенскими», — все, здесь уже началась ересь.

Здесь уже задетым оказалось православное учение о Церкви. Тем более впоследствии, когда просто лжедогматы католические стали приниматься Ватиканом. Не знаю, почему вообще столько мудрствования вокруг этого вопроса, но, по-моему, в Православной Церкви всегда существовал такой подход: если раскольники что-либо изменяют в догматическом учении Церкви, они уже становятся еретиками. Посмотрите на логику отцов Вселенских Соборов — она была именно такой. Не нужно заниматься казуистикой, утверждая по поводу тех или иных инославных, что ни один Вселенский Собор не осудил, скажем, католиков, или баптистов, или еще какую секту, которых каждый год по десятку новых появляется. Соборы дали нам общий принцип, схему отношения к ереси: нарушивший учение Христово, хранимое Церковью, — еретик. Ведь Спаситель говорил: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает».

Кстати, позиция православного монашества в отношении католицизма всегда отличалась ригоризмом. Уже преподобный Феодосии Печерский называл «латинян» еретиками и очень жестко высказывался против них. Таким же было всегда и отношение афонских монахов. И уж тем более в Почаевской Лавре, той скале, на которой еще держится Православие в наших западных землях. Традиция старцев здесь однозначна — католицизм неприемлем, так как является ересью. О том, сколь враждебным всегда было отношение католиков к Православной Церкви, здесь знают не понаслышке. В истории Почаева — и захват обители униатами в конце XVII века, и бесчинства и кощунства австрийцев в стенах Лавры в годы I мировой войны, и гонения на православных в Польше при режиме Пилсудского. Мнение монашества всегда много значило в истории Церкви, было определяющим. И нам сегодня тоже надо прислушиваться к нему. Я, правда, имею в виду настоящих монахов, а не таких, как вещающий по католическому радиоканалу игумен Иннокентий Павлов.

Беседовал

Владимир ПОЛЯКОВ

(«Радонеж». 1997. №21)