Сношения Византии и Рима с начала патриаршества Фотия до Собора 861 года

Византия последних веков своего существования часто была местом беспорядков и неустройства. Это давало ее врагам готовое средство пользоваться ее положением в своих интересах. Таких элементов, благоприятствующих подобным враждебным замыслам, в особенности много накопилось в царствование Михаила Ш. И правительство, и Церковь представляли довольно элементов внутреннего разъединения, которые мешали правильному государственному и церковному строю. Михаил Ц взошел на престол путем революции (856 г.). До этого в связи с его несовершеннолетием государством правила его мать Феодора и, кажется, не без успеха. Но Михаил, уставший от опеки матери, при содействии Варды, брата Феодоры, низвергает мать и провозглашает себя правителем государства, хотя ему было лет 15 или 16. Отсюда, естественно, общество должно было разделиться на две партии: одна сочувствовала низверженной Феодоре и держалась ее стороны, другая, напротив, по тем или иным причинам примкнула к новому правительству. Такое разъединение общества могло благоприятствовать интригам со стороны, если почему-либо подобные интриги казались нужными. С течением времени эта вражда двух сторон не только не могла иссякнуть, но должна была возрастать, потому что общество не могло быть довольным ни самим Михаилом, ни его главным советником в делах Вардой, впоследствии сделавшимся по воле Михаила кесарем. Михаил, получивший небрежное воспитание, больше знал• толк в играх цирка, качествах вина, породах лошадей, чем в управлении государством. Его кутежи и мотовство делали его в высшей степени ненавистным для народа. Варда, со своей стороны, хотя и отличался любовью к наукам и военными успехами, был не меньше нравственно испорчен, и его правление государством вместо Михаила делало его в глазах народа узурпатором. Таким образом, в государстве являлось брожение умов, которым можно было воспользоваться желающим. Со своей стороны, Церковь также в своей среде носила элементы смут. Патриарх Фотий был возведен на Константинопольскую кафедру вследствие низвержения Патриарха Игнатия (857 г.), по воле Михаила III и Варды. Игнатий имел многие достоинства, которые делали его низвержение достойным всякого сожаления, и это имело следствием то, что число его почитателей было довольно велико и после того, как Игнатий был лишен престола. Эта партия должна была стать во враждебные отношения к новоизбранному Патриарху, хотя Патриарх Фотий имел все достоинства, чтобы быть замечательным пастырем Церкви. Тяжелые гонения, которым правительство подвергло Игнатия, увеличивая симпатии Игнатиевой партии к низверженному Патриарху, разжигали ее нерасположение к новому. Вина правительства без всяких достаточных оснований переносилась на личность главы церковного управления. Партия Игнатия являлась непримиримой в отношении к Фотию. Таким положением византийского общества вздумал воспользоваться в своих интересах Папа Николай I, подобно тому, как он пользовался в подобных же интересах и подобными обстоятельствами на Западе. Государственные и династические смуты при преемниках Карла Великого давали средства этому Папе громко заявлять на Западе, что он не только глава Церкви, но глава над всеми царями земли. Личный характер Николая, твердый и решительный, позволял ему с полной последовательностью идти к своей цели и отступать только тогда, когда истощались все средства к достижению желаемого. Николай, из всех пап до его времени, наиболее поработал в видах возвышения папского могущества на Западе. И пусть даже в частных случаях он оставался ни при чем, но важно то, что идея папской власти, в ее средневековом величии, в его лице созрела и передалась его преемникам уже в готовом виде. Западные хронографы именно так и смотрели на современного им Папу Николая. Один из них говорил: «После блаженного Папы Григория Великого не восставало подобного Николаю; ибо он повелевал царями и тиранами с такой властью, что поистине можно было принять его за владыку вселенной». И другой позднейший писатель, из членов иезуитского ордена, говорит о Николае, восхваляя его в том же отношении: «В девятилетнее свое правление он вознес первосвященническую власть гораздо выше, нежели когда-либо, особенно в отношении императоров, королей, князей, патриархов и епископов, обращаясь с ними, в тех случаях, когда полагал, что они нарушают преимущество его престола, гораздо круче, нежели кто-либо из его предместников». Автор известного сочинения о Фо-тии Гергенретер также находит, что Николай был истинным носителем папской идеи. Он говорит: «Николай — муж более дела, чем слова, как истинный ратоборец Божий, управлял Церковью вполне победоносно, являя ее Вселенской и с полным авторитетом», и это потому, что Николай был исполнен сознания величия папской власти. «Привилегии Римской Церкви (главенство) — было твердым убеждением Папы — спасительное средство для всей Церкви. Он — оружие против каждого вторжения несправедливости». Таков был Папа Николай I, современник византийского императора Михаила III и первых лет патриаршества Фотия. Последовательный в проведении своей папской теории и влиятельный на Западе, Папа хотел приложить свою теорию и к практике Византийской Церкви. Смуты, которыми пользовался Папа на Западе, были, как мы видели, и в Византии. Оставалось только воспользоваться удобным случаем. Казалось, нужно было встать на сторону той или иной из византийских политических партий,, так или иначе подействовать на нее, войти в связь с одной из церковных партий, овладеть ей и, при помощи таких средств, начать пропаганду своей папской власти в среде Византийской Церкви, доселе столь упорной в борьбе с папскими притязаниями- Было выгодно перетянуть на свою сторону партию, держащую в своих руках государственную власть, и войти в достойные Папы сношения с правящим Церковью представителем высшей иерархической власти в данную минуту, а в случае неустойки можно попри держаться, на случай, и партий, лишенных власти…

Но Папа жестоко ошибся в своих расчетах. Византийская Церковь, со своей стороны, противопоставила ему борца в лице Патриарха Фотия, и Папа должен был разочароваться в своих надеж-дах. Фотий принадлежит к замечательнейшим личностям в церковной истории и имел все качества, чтобы сокрушить рог римской гордыни. Он отличался такой глубокой ученостью, которой в его время не отличался никто другой на всем Востоке и Западе. Это было важным преимуществом Фотия, лишавшим Папу возможности сражаться с этим врагом его же оружием. Патриарх был вполне сведущим в светских науках, какие входили в круг образования того времени, проводил целые ночи над изучением книг, со всех сторон им собираемых. В этом отношении «он превосходил не только всех своих современников, но и мог поспорить со знаменитейшими учеными прежних времен». Его ученость для своего времени казалась чем-то сверхъестественным, демоническим. Его глубокая светская ученость притом восполнялась замечательно серьезным знакомством с богословскими науками. В то время богословское образование в Византии входило в понятие образованности вообще: нельзя было считаться образованным, не будучи сведущим в богословии. Словом, со стороны образования никакой папа тех времен не мог стоять на одном уровне с ученейшим Фотием. Этот Патриарх отличался необыкновенным даром привлекать к себе умы. Его нравственное влияние на своих учеников — так как его дом был «академией», куда стекались юноши для изучения наук, — было велико еще прежде того, как он занял Константинопольскую кафедру. По его описанию, ученики любили его более, чем сыны своих отцов. Отсюда, с принятием патриаршего жезла, его влияние на общество должно было быть сильным. Церковь, в лучших своих членах, скорее должна была слушаться и внимать голосу своего пастыря, чем мнимого преемника князя апостолов. Близость ко двору, прохождение им до патриаршества высших государственных должностей (государственного секретаря и начальника лейб-гвардии) делали его знакомым с настроением, господствовавшим в высших правительственных сферах государства. И если борьба Византийской Церкви против папских притязаний в это время идет так успешно и к такой невыгоде для папства, то в этом случае Церковь обязана Фо-тию, который умел пользоваться своим знанием настроения, господствовавшего в правительственных сферах, или даже создавать настроение, благоприятствующее его благородным стремлениям. Наконец, Фотий отличался такой же энергией и силой воли, как и Папа Николай. Раз усвоив себе идею, он умел удержаться с ней при всех обстоятельствах, был последователен до упорства. Борьба с Николаем есть величайшее выражение силы воли Фотия: он оставался верен своей миссии хранителя прав Восточной Церкви, и ничто никогда не изменяло принятого им пути. Все это в совокупности сделало память Фотия священной для Восточной Церкви, но в то же время сделало его настолько ненавистным для Римской Церкви, что и до настоящего времени ни один церковный писатель-папист не может равнодушно говорить о Фотии Папа Николай и Фотий были достойными соперниками, сошедшимися в судьбах истории в знаменитой взаимной борьбе.

Избрание Фотия в патриархи якобы незаконным образом было поводом к борьбе Римской и Византийской Церквей при императоре Михаиле. Новое правительство Михаила III, низвергшее императрицу Феодору, вскоре, по неудовольствию на Патриарха Игнатия, низвергает и его (в конце ноября 857 г.). Низвержение Игнатия оставляло Константинопольскую кафедру праздною. Нужно было избрать человека, который своей личностью и качествами примирял бы византийское общество с утратой прежнего Патриарха, — человека высокой нравственной жизни. Выбор двора пал на Фотия, хотя не бывшего до этого клириком, но занимавшего весьма высокий государственный пост и обладавшего редкими достоинствами. Нельзя думать, чтобы выбор состоялся по инициативе императора Михаила, который, вследствие беспечности, едва ли много заботился о том, кто сменит Игнатия. Эта инициатива скорее принадлежит Варде, дяде императора, заправлявшему ходом государственных дел вместо Михаила и, при всех своих нравственных недостатках, отличавшемуся просвещенными стремлениями и любовью к науке. Можно думать, что Барда высоко ценил необыкновенную образованность Фотия и хотел дать последнему более обширное поприще для его деятельности, чем представляла, хотя и высокая, государственная служба этого му-жа. Сан патриарха тогда стоял почти на уровне с достоинством императора. Фотий, исполненный стремления служить пользам своего отечества, принял предложенное место, хотя чувствовал, как много ему придется перенести от нерасположения к нему Игнатиевой партии, в чем и убедился впоследствии на горьком опыте. Впрочем, воля двора не насильственно дала Константинопольской Церкви Фотия в патриархи. Избрание двора было подтверждено еще до посвящения Фотия Собором епископов. Этот Собор был замечательно единодушен. Только пятеро решительных приверженцев Игнатия отказались признать его Патриархом; остальные же члены Собора, и в том числе расположенные к Игнатию, согласились избрать Фотия в патриархи на условии, что последний будет обращаться с первым с сыновней почтительностью. Ради религиозных интересов Константинопольская Церковь не могла долго оставаться сиротствующей, и посвящение Фотия произошло быстро. В продолжение шести дней он постепенно получил посвящение в монаха, чтеца, иподиакона, диакона, священника и, наконец, в праздник Рождества Христова был облечен патриаршим достоинством (857 г.). Но недолго новый Патриарх наслаждался церковным миром. Раздраженная гонениями правительства, партия Игнатия порвала союз общения с Фотием, произнеся на него отлучение. Константинопольская Церковь, оберегая честь Патриарха, со своей стороны ответила таким же отлучением на нерассудительных приверженцев низ-верженного Патриарха.

Ближайшим обстоятельством, послужившим, как показалось Папе, удобным случаем вмешаться во внутренние дела Константинопольской Церкви, было окружное послание Фотия, отправленное, по церковному обычаю, наряду с другими Церквами, и к Церкви Римской, и извещавшее о вступлении нового Патриарха на престол. Отправка послания почему-то опоздала сравнительно с посвящением Фотия в Патриарха и, если верна дата, указываемая Гергенретером, константинопольское посольство прибыло в Рим уже в 860 г. По какой причине посольство так опоздало — неизвестно. Во всяком случае, не потому, что Фотий боялся заявить о своем вступлении пред грозным судом Папы, как думает Гергенретер, ибо, вместе с замедлением отправки посольства в Рим, та же отправка замедляется и к другим Патриархам, которых Фо-тию уже вовсе нельзя было страшиться, при их полном отчуждении от дел Константинопольской Церкви, по политическому положению их кафедр. Вместе с окружным посланием Фотия к Папе Николаю в Рим было отправлено и письмо от императора, но последнее для нас не сохранилось;’Окружное послание Фотия Папа принял за призыв вмешаться со своей властью и авторитетом в дела Константинопольской Церкви. Хотя это письмо, по отзыву Гетте, «достойное во всех отношениях великого писателя и великого епископа», ничуть со своей стороны не давало каких-либо оснований к подобному шагу. Правда, Фотий в своем письме говорит о тяжести своего положения как Патриарха, может быть, разумея возникшие между ним и партией Игнатия неприязненные отношения, но он говорит вовсе не для того, чтобы искать санкции своему посвящению у Папы. Он ни полусловом не дает знать ни о чем подобном. Из рассмотрения своего положения Фотий приходит только к тому, что он просит у Папы одного — молитвы. «Зачем пишу я это?» — спрашивает себя Фотий и отвечает; «Для того, чтобы чрез ваши молитвы, — поскольку мы видим себя призванными к руководству и управлению вверенным нам стадом, могли развеяться облака затруднений, нас окружающие. Ибо как корабль, движимый попутным ветром, радует кормчего, так и Церковь, преуспевая в добродетелях и совершенстве, радует того, кто ее Предстоятель и вождь, и да мимо идут для него облака нерешительности и печальной задумчивости». Фотии не имеет в виду устанавливать никаких других отношений, кроме отношений взаимной любви, основанной на единстве веры. Отсюда, подробно излагая в послании свое исповедание веры, он замечает: «Лучшее общение есть общение веры, она есть важнейшая основа истинной любви, поэтому я вкратце и излагаю свое исповедание веры, и вы тем с большей теплотою и готовностью удостойте нас своих молитв, чем больше наша к вам склонность». В заключение своего письма Фотий еще раз дает заметить, что он ничего не желает и ничего не ищет со стороны Папы, кроме простого общения, как с епископом, равным с ним по достоинству. «Предложив свое исповедание веры и изобразив в верном описании наше положение, вторично просим, как мы уже и просили, ваших молитв, чтобы Бог был милостив и благосклонен к нашим предначинаниям, чтобы всякий корень соблазна и камень преткновения был устранен от Церкви, и мы могли бы порученное нам стадо добро пасти». Вот и все, чего хотел и просил Фотий от Папы Николая. Мудрая осторожность константинопольского пастыря, встречавшего затруднения в прохождении его высокой должности внутри своей Церкви, не ищет помощи у Папы• Патриарх хорошо понимал, что всякая выпрошенная помощь от Папы дорого обходится ее получающему.

Не так думал Папа Николай. Ему казалось, что Фотий и император Михаил ищут санкции на утверждение Фотиева патриаршества. А потому Николай счел долгом не пропустить случая вмешаться во внутренние дела Византийской Церкви• Папа не замедлил ответом на присланные ему письма Фотия и императора: он отправляет от себя посольство, состоящее из двух епископов: Захарии и Ро-доальда. Этим двум лицам было поручено не более и не менее как исследовать на месте дело о низвержении Игнатия и восшествии на Константинопольский престол Фотия и о том, что окажется, доложить Его Святейшеству, Папе Николаю. Он считал своей обязанностью самому положить решение по такому важному делу. Письмо Николая к императору Михаилу обширнее и богаче содержанием. Письмо же к Фотию состоит лишь из немногих строк и кратко повторяет содержание первого. Письмо к императору с полной ясностью рисует, какими желаниями и интересами был одушевлен Папа, вступая в сношение с Константинополем. Уже первые строки этого письма показывают, что Папа желает, чтобы Восточная Церковь признала его судьей в деле Фотия. Папа исходит из идеи, что апостол Петр есть князь апостолов, что эта власть от него перешла к Римским первосвященникам, и последние — такие же духовные князья всей Церкви, как Петр князь всех апостолов. «Искупитель всех, — так начинает свое письмо Николай, вручая начальство Божественной власти избранным апостолам своим и на твердой вере князя апостолов упрочивая ее твердость, ему предназначил и первую кафедру (Римскую), ибо гласом Господним сказано: ты Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою (Мф. 16, 18). И Петр, получивший имя от твердости камня, который есть Христос, не перестает утверждать здание Вселенской Церкви несокрушимым и пребывающим в крепости веры, чтобы безумие заблуждающихся не могло поколебать правоты веры, и поддерживает тех, кто бестрепетно стоит за нее (Пап?). И вот врата адовы, т.е. кичения умов злых и нападение еретиков, не возмогут сокрушить единства той Церкви». Затем Папа хвалит Михаила за то, что он обратился к Римской Церкви, якобы ища в ней той помощи, которую она раздает повсюду в видах церковного единства. Он находит, что Михаил обратился к нему потому, что так было принято и было нужно: «да не нарушится понимание апостольского предания», т.е. папская идея. И потом прямо говорит, что все случившееся в Константинополе незаконно, потому что совершилось без папского соизволения. Он не позволяет устранить Игнатия от кафедры. Папа говорит: «Не раз святыми отцами положено было узаконение, которое и ими самими соблюдалось, чтобы без согласия Римского престола и Римского первосвященника не происходило осуждения никого из нарушающих законы церковные. А у вас в Константинополе собравшийся Собор, не обращая на это внимания, не побоялся наложить руку на этот закон, ибо этот Собор, без согласия Римского первосвященника, лишил Патриарха Игнатия подобающей ему чести». Что за узаконение такое, на которое ссылается Папа и которое обязывает, в случае суда над епископом, окончательного решения дожидаться от Римской Церкви? Многие историки думают, что здесь разумеются так называемые лжеисидоровы декреталии, во многом самоизмышленный сборник папских определений, благоприятных для папской системы, только что появившийся во времена Николая. Его лживость для современной нам науки не подлежит сомнению. Но в темное время истории средних веков они нашли себе применение и пользовались большим авторитетом. Понятно, как мало подобные декреталии могли иметь смысла в приложении к Константинопольской Церкви и ее делам. Это со стороны Папы была попытка привлечь под свою власть и Константинопольскую Церковь. Но желание Папы, как показали последствия, в отношении к Константинополю было тщетным. Отвергая в своем письме к императору, на указанном основании, устранение Игнатия от Константинопольской кафедры и таким образом принимая это дело в свои руки, Николай, с другой стороны, хочет взять в руки и Фотия и с этой целью старается доказать, что как Игнатий неправильно низложен, так и Фотий неправильно возведен на кафедру, ибо он возведен прямо из мирян, что Папа считает непозволительной дерзостью, явным нарушением законов. «Также незаконно, — рассуждает Папа, — что управлявший толпой, одевавшийся в мирские одежды избирается в пастыри. О, несказанная дерзость! Как будет управлять божественным стадом тот, кто не научился господствовать над своей душой? Ибо кто не умеет управлять своей жизнью, как слишком скоро проведенный по церковным степеням, каким образом, вдруг избранный, может управлять жизнью других? И в преподавании светских наук никто не получает имени учителя, если не станет ученым, проходя степени наук. А Фотий вдруг становится ученым, прежде чем быть учащимся. Он возжелал быть учителем, прежде чем считаться учеником. Прежде должно быть слушателем, а потом наставником, а этот, напротив, принимая кафедру учителя, счел лучше сначала учить, а потом учиться, сначала освящать других, потом освящаться, сначала просвещать, а потом просвещаться». Затем Папа, в доказательство недозволительности посвящения из мирян, ссылается на множество авторитетных постановлений западного происхождения. Он, например, цитирует постановления Пап: Целестина, Геласия, Льва и Адриана. Но эти доводы, конечно, не могли иметь никакого значения для Константинопольской Церкви. Все эти авторитеты имели не больше силы, чем согласие самой Константинопольской Церкви на избрание Фотия из мирян. Только с признанием за Папой высшей духовной авторитетности над всеми Церквами папские аргументы могли иметь смысл в отношении к действиям Константинопольской Церкви. Что же касается того, что Папа находил Фотия недостаточно подготовленным к своей должности, то если бы и сам Папа пришел учиться к Фотию, и он нашел бы, как мало основательности имеют его сетования о неподготовленности будто Фотия к своему сану. Впрочем, на этот пункт прекрасно отвечает Папе сам Фотий, о чем мы скажем ниже.

Итак, по воззрению Папы, Игнатий лишен достоинства неправильно, – не по чему другому, как только потому, что это совершилось без согласия папского престола, а Фотий незаконно возведен на Константинопольскую кафедру. Чего же хочет Папа при этих обстоятельствах? Он хочет дело каждого из них требовать на свой суд, и от его праведного суда, по его мнению, должно было зависеть: должна ли Константинопольская Церковь стать на стороне Фотия или Игнатия. Требование немалое! Последовать воле Папы значило бы для Константинопольской Церкви отказаться от своей самостоятельности и автономии. Вот в каких словах в данном случае Папа высказывает свое решение относительно Фотия: «Признать посвящение Фотия мы не можем (non possumus), пока наши послы, которых мы отправили к вам, не разузнают обо всем, что произошло по церковным делам в Константинополе, сообразно ли дело шло и ведется ли с правилами, и пока они не доведут обо всем до нашего сведения». Спрашивается: зачем же было Папе медлить своим приговором над Фотием, если ему было хорошо известно, что он посвящен из мирян, чего не позволяют» по папскому суждению, каноны? Верил ли сам Папа в те каноны, какими он опровергает посвящение Фотия? Или, скорее, не хотел ли он лучше узнать состояние церковных дел в Константинополе и, если Фотий будет найден лицом, готовым исполнять папские веления, признать его Патриархом, хотя бы каноны и говорили против его избрания, а если Фотий будет найден не соответствующим стремлениям Николая, затормозить дело и азять противоположную сторону. Мы думаем, что указанное решение Папы по делу Фо-тия имеет именно подобный смысл: иначе о чем и говорить, зачем и медлить судом, если каноны безусловно нарушены?

Мы привели папское требование относительно Фотия, теперь посмотрим, что им определено относительно Игнатия. Он хочет, чтобы Игнатий предстал пред лицом его послов Захарии и Родо-альда и пред лицом Константинопольского Собора и объявил: почему им сложено достоинство Патриарха и почему он не послушался требований предшествующих Пап, Льва и Бенедикта, желавших, чтобы он представил им на рассмотрение дело одного отлученного епископа, Григория Сиракуз-ского. «Обо всем, что совершится здесь по этому случаю, должно дать знать нашей власти, и мы положим свое определение». Из рассмотрения положения, принятого Папой, открывается, что оно было чрезвычайно выгодно для папских интересов. Если бы все случилось так, как желал Папа, дело бы всецело переходило в непосредственное ведение Николая. И отсюда можно было извлечь великие выгоды для авторитета папской власти.

В заключение письма к императору Папа, как будто бы между прочим, проводит мысль, что хорошо бы было, если бы такой «заботящийся о церковных делах император», как Михаил, отдал папскому престолу некоторые провинции, в которые и стали бы впредь поставляться папами епископы, — это весьма обширные иллирийские провинции, отторгнутые Львом Иеаврянином от папства и переданные власти Константинопольской Церкви: собственно Иллирию, Эпир, Македонию, Фессалию, Ахаию, Дакию, Мизию и Дарданию. Кроме того, Папа требовал, чтобы его кафедре возвращены были так называемые патримонии — калабрийские и сицилийские провинции, отнятые у Пап тем же императором Львом Иеаврянином. О последних Папа замечал: «Вашей уступчивостью да возвратятся нам эти патримонии, ибо неразумно, что* бы церковное владение, назначенное на просвещение и на дела церковные» отнималось властью земною». Папские притязания на указанные провинции и патримонии не были достаточно основательны. Во-первых, Иллирия при императоре Гра-циане была присоединена к Восточной империи, а потому и в церковном отношении должна была принадлежать Константинопольскому Патриархату. Во-вторых, Феодосии Великий издал указ, прямо повелевавший, чтобы Иллирия подчинялась Константинополю”. Если же Иллирия и была отнята Львом Иеаврянином от Рима, однако же папы должны были сознавать, что если они и владели некогда Иллириком, то только по милости византийских императоров. Больше прав имел Рим на Калабрию и Сицилию, но и здесь также не без права управлял Константинопольский Патриарх, так как эти страны принадлежали Восточной империи, а гражданская принадлежность данной местности по древнему обычаю обусловливала и церковную принадлежность. Впрочем, Папа выпрашивая себе у императора Михаила духовную власть над иллирийскими провинциями и калабрийской и сицилийской патримониями, не особенно рассчитывал на свои права в данном случае. Он хотел получить их как подарок за утверждение status quo византийских дел, за признание Фотия Патриархом; отсюда-то и происходило его промедление с осуждением Фотия, несмотря на то что его посвящение, по суждению Папы, было безусловно незаконно и антика-нонично. Таким образом, хотя Папа в своем письме и говорит об указанных провинциях как бы мимоходом, однако же этот вопрос для него тесно связан с общим ходом византийских патриарших затруднений. По крайней мере, в этом именно смысле понимали вопрос об иллирийских и других провинциях сами современники. В этом случае весьма замечательно письмо Фотия к кесарю Варде, которое дает повод к подобной догадке, ибо в мюм письме он говорит, не наименовывая, впрочем, лиц, что нет справедливости в тех, которые готовы признать его законным Патриархом, если уступит половину своей церковной области, и не находят его достойным, если будет за собой удерживать всю.

Итак, вот с чем в первый раз Папа Николай обратился в Константинополь. Во всем этом не видно главного, что можно и должно бы находить, если бы Папа в самом деле действовал по глубоким нравственным побуждениям, как защитник законности и попранной справедливости, но мы не находим ясного и открытого стремления стоять за это. Все письмо говорит или о том, что не следует судить епископа без воли Папы, или о том, что Папа желает навязаться со своим судом в Константинополь, или о том, что Папа желает получить взятку и потом успокоиться… И много ли могло быть благодетельного для Константинопольской Церкви оттого, если бы в самом деле Фотий стал дожидаться над собой будущего суда Николая, не считая себя без этого законным Патриархом, в то время как Игнатий уже был устранен от кафедры? Константинопольская Церковь оставалась бы без пастыря, все посвященные Фотием в церковные должности лица должны были бы признать себя незаконно поставленными. Что, спрашивается, кроме смут готовил Николай своими требованиями, с которыми обращался в Константинополь? Это ли действие пастыря, проникнутого идеей высокой власти? Не дух Христов, а дух мира сего руководит Папой, когда он входит в сношения с Константинопольской Церковью по делу Фотия и Игнатия. Вместе с письмом к императору Михаилу Папа Николай, как мы сказали, отослал письмо и к Фо-тию. Это письмо есть простое сокращение письма к императору и по своему характеру отличается такой же раздвоенностью, рассчитанной нерешительностью и уклончивостью, как и предыдущее. Папа не называет здесь Фотия епископом, а дает ему неопределенный титул «vestra prudentia» (ваша рассудительность, ваше благоразумие) и хочет дать понять, что считает его простым мирянином. Смысл этой тактики ясен: Николай этим хочет сказать, что только папская воля есть раздаятельница епископского достоинства. Только с его позволения епископ может быть епископом и раздавать другим дары священства. Указав на быстрое посвящение Фотия из мирян в патриархи; Николай замечал: «Поэтому мы не можем (non possumus) согласиться с вашим посвящением, пока через наших послов не узнаем о вашем деле и церковном положении, и о том, с каким старанием вы заботитесь о защите кафолической веры. И если найдем все достойным, будем почитать вас как предстоятеля этой Церкви и обнимем вас братской любовью». Что значат эти слова? Если Фотий посвящен неправильно, неканонично, зачем подобная проволочка? Вся эта кажущаяся благоразумная осторожность есть не что иное, как средство высмотреть положение дел и действовать, смотря по обстоятельствам, к своей пользе. О каком старании в защите веры Фотием говорит Папа? Не разумел ли он признания за Папой прав власти, с какими последний навязывался Константинопольской Церкви? Или: не следует ли разуметь стараний о том, чтобы были уступлены папской юрисдикции вожделенные для Папы провинции? — Это ли дух апостольский, носителем которого считает себя Папа!