Век десятый Отношения Византийской и Римской Церквей при Константинопольском Патриархе-Николае Мистике (906-925 гг.)

Вторжения пап с их первосвященническим абсолютизмом в дела Константинопольской Церкви при достопамятном Патриархе Фотии в IX веке было отражено с замечательной силой этим ревностным борцом за самостоятельность и неприкосновенность прав, принадлежащих Восточной Церкви. Это было великим уроком для пап на будущее время! Но прошли десятки лет, и папы снова возвратились к своей политике вмешательства в дела Восточной Церкви в целях господствования над нею. Это случилось в патриаршество в Константинополе Николая, известного с именем Мистика (имя это указывает на одну из высших государственных должностей, которую проходил он прежде своего посвящения в Патриархи). Но это вмешательство было также отражено без всякого вреда для достоинства и самобытности Константинопольской Церкви. Вмешательство пап в дела Восточной Церкви, или собственно Константинопольской, и на этот раз было делом неправым, как и при Патриархе Фотии, и указывает не стремление Пап к сохранению чести и достоинства Церквей, под предлогом которого всегда происходили подобные вмешательства, но желание, пользуясь обстоятельствами, расширять личные права власти и усилить свой авторитет. Посмотрим на обстоятельства, при которых произошло это папское вторжение в положение Константинопольской Церкви при Патриархе Николае, и мы увидим, могут ли папы себя оправдывать в данном случае апостольской ревностью, которую они себе приписывают, когда вторгаются в чужие дела во имя своего абсолютизма.

Обстоятельства, при которых случилось вмешательство пап, и то положение, которое заняли папы в настоящем случае, не могут их оправдывать и всецело показывают отсутствие в них истинной апостольской ревности. Вот эти обстоятельства.

Греческий император Лев VI, Мудрый, в борьбу с которым пришлось вступить Патриарху Николаю и сторону которого приняли папы, был во многих отношениях недостойным государем. Он принадлежал к числу тех деспотов на византийском троне, которые считали все для себя позволенным, были готовы презирать сами священные права Церкви. Еще до своего столкновения с Патриархом Николаем, которое дало Риму случай вмешаться в дела Константинопольской Церкви, Лев обнаружил свое недостойное поведение. При жизни первой своей супруги Феофании он вступает в незаконную связь с некоей Зоей, муж которой по воле императора был отравлен. Смерть Феофании дает повод императору домогаться законного брака с этой его прежней наложницей. Тщетно Константинопольский Патриарх Антоний II противился браку. Нашелся один священник, который не отказался благословить брак императора с Зоей, за что Патриархом и лишен был сана. Произошел соблазн в Церкви, которому положила конец только смерть Зои, последовавшая спустя год и 8 месяцев после ее брака с императором. Женолюбивый император, однако, на этом не остановился. Он вступает в третий брак с Бвдокией. Но и этот брак был непродолжителен, императрица умерла при рождении первого ребенка. Уже второй и, в особенности, третий брак сами по себе считались в Церкви того времени делом непозволенным, в особенности когда в подобный брак вступало лицо священное, каким считался император. Но что же? Сластолюбивый император позволяет себе вступить в открытую связь с другой Зоей Карвонопси-ной. Рождение Зоей ребенка Константина (порфирородного, впоследствии императора) вызывает Льва на новые преступные намерения. Желая иметь в незаконнорожденном ребенке преемника себе на троне (от законных браков император не имел детей мужского пола), он начал требовать, чтобы ребенок был крещен с царскими почестями В это время Патриархом уже был Николай Мис тик. При таком незаконном требовании Патриарх после совещания с другими иерархами, решился не сразу крестить ребенка, а в особенности с царскими почестями, но когда Лев выразит намерение навсегда расторгнуть свою связь с матерью царе-вича. Неразборчивый на средства император, видя непреклонную решимость Патриарха не исполнять незаконного его желания, прибегает для достижения своей цели к постыдному обману. По-видимому, совершенно искренно император неоднократно дает Патриарху обещание, что он оставит Зою, если ребенок будет крещен с царскими церемониями. Доверяя словам императора, Патриарх дозволяет крестить ребенка, что и исполнено. Когда крещение царевича было совершено, тотчас же оказалось, что слова императора о прекращении незаконного сожития с Зоей со стороны Льва были чистейшей ложью. Не прошло и трех дней со времени крещения ребенка, как император с царскими почестями вводит во дворец Зою, которая и стала вести себя по-царски857. Намерение Патриарха, допустившего торжественное царственное крещение ребенка, состояло в том, чтобы царевич оставался при императоре, услаждая его отеческие чувства, а мать навсегда была бы отпущена, не лишаясь, однако же, средств содержания от императора. Но Лев не думал удовлетвориться тем, что уступала ему патриаршая снисходительность. Он захотел, чтобы и мать ребенка пользовалась всеми царственными почестями. Достигнув одного, Лев не замедлил перейти к новым притязаниям. Император вздумал обвенчаться с Зоей и возложить на нее царскую корону. Венчание совершил, вопреки воле Патриарха, придворный священник Фома. Одновременно с этим произошло следующее: император, не довольствуясь тем, что захотел иметь Зою законной женой, решился еще короновать свою невесту. Но так как ни Патриарх и никто из архиереев не дерзали на такой поступок, то Лев осмелился сам своими руками возложить царский венец на свою невесту и был при таком необычайном действии, по выражению Патриарха Николая, и женихом, и архиереем, так как сам освящал венец, сам и возлагал его на главу. Вот до чего дошел император в своем презрении к церковным законам. Такие деяния взволновали не только церковный клир, но и весь Константинополь: все находили, что императором поругана вера3^0.

Таким образом, из этого противоцерковного поведения императора видно, что Лев явил себя и как человек нецеломудренной жизни, и как человек, нарушивший церковные правила в домогательстве и посягательстве на четвертый, совершенно незаконный брак. И как человек, преступивший клятву, данную пред Церковью Константинопольской, и как человек, дерзнувший принять на себя отправление одного из богослужебных действий. Как должен был отнестись благочестивый Патриарх Николай ко Льву — презрителю церковных законов и требований совести? Патриарх употребляет все роды увещаний, чтобы побудить императора расторгнуть беззаконное и соблазнительное сожитие с Зоей. Но тот и знать ничего не хотел. При таком положении вещей Патриарх решился на крайнюю меру в отношении к императору. Он отлучил его от Церкви. Между тем и император не оставался в бездействии. Он решился обратиться для разрешения своего спора с Патриархом к Папе в Рим. Нужно думать, Лев рассчитывал, что в данном случае Рим не будет притязателен, т.к. Риму давалась возможность до известной степени восторжествовать над Константинопольской Церковью. И император не обманулся в своих расчетах. Римские легаты, присланные в Константинополь Папой Сергием III, оказались готовыми потворствовать императору. Недаром еще до прибытия римских легатов император, по словам Патриарха Николая, разглашал, что они придут в Константинополь не за чем другим, как именно затем, чтобы одобрить и утвердить его брак. Явившись чрез 8 или 9 месяцев после события венчания Зои, римские легаты охотно разрешили императору его незаконный четвертый брак. Пусть практика Западной Церкви дозволяла четвертый брак, но являясь со своими правилами к услугам императору, отлученному от Церкви, запятнавшему себя клятвопреступлением и дозволившему себе собственноручно, вопреки правилам, возложить царский венец на свою незаконную жену, тем самым вносила в Константинопольскую Церковь соблазн вместо ее умиротворения, ни во что не ставила права и законы, которыми в своей практике руководствовалась Константинопольская Церковь. Легаты поощряли императорский произвол и попрание со стороны императора чести и достоинства Церкви. Они, как видно, были руководимы иными соображениями, нежели благом Церкви. Мало думали о том, к чему ведет льстивое их снисхождение императору — преступнику священных церковных правил. Для них была дорога возможность властно вмешаться в дела Константинополя. Об остальном они мало заботились, как это всегда было в обычае у пап.

Заручившись таким согласием легатов на утверждение своего брака, Лев, как истинный деспот, сослал твердого Патриарха Николая в ссылку/ избрал на его место Евфимия, человека хороших правил, но уступчивого. Указанное потворство легатов в отношении к императору, хотя и не сопровождалось никакими выгодными последствиями относительно задушевных желаний пап, однако ж имело своим исходом печальное разделение в Византийской Церкви. Защитники церковных правил между представителями иерархии и угодливые императору защитники четвертого брака долгое время своим взаимным несогласием нарушали церковный мир. Вот плоды иерархического вмешательства Рима в дела Константинопольской Церкви. Если папские легаты являлись в Константинополь с целью водворения в нем порядка, как это было ранее при Фотии, и теперь, то они приносили не мир, а разделение — и только разделение.

Ссылка ревностного Патриарха Николая, однако ж, не навсегда разлучила его с Константинопольской Церковью. Совесть, хотя уже в конце жизни, у императора пробудилась, и, умирая, он раскаялся в своих грехах и возвратил достойного пастыря константинопольской пастве. Это было уже в 912 г. Возвращенный Патриарх имел возможность с замечательной силой обличить недостойное поведение папского престола в его отношении к Константинопольской Церкви. В лице Николая явился новый Фотий, обличитель папских притязаний. Гергенретер, характеризуя Патриарха Николая, замечает: «Благороднейшая сторона Фотиева духа продолжала жить и в его ученике Николае, который более, чем другие, осуществлял в себе идеал патриарха, указанный Фотием». Эти слова Герген-ретера имеют всю свою справедливость, когда мы рассматриваем благородное мужество и замечательную энергию, с которой Патриарх Николай дает заметить папскому престолу о тех безобразиях, которыми последний себя являл, вторгаясь в дела Константинопольской Церкви и действуя не в целях сохранения священных прав Церкви, а лишь в целях мирских и своекорыстных.

До нас сохранилось несколько писем, с которыми Патриарх Николай, по своем возвращении на Константинопольскую кафедру, обращается в Рим, защищая права Церкви, поруганные римскими легатами. В особенности замечательно одно из них, адресованное Папе Анастасию III (Сергия же, виновника константинопольских смут, уже не было в живых). Впрочем, не одно осуждение и обличение Рима было целью этого письма, — то была только одна сторона. Патриарх имел в виду пробудить чувство справедливости в Папах и призвать их в лице легатов в Константинополь для исправления погрешностей, допущенных Римом к соблазну Константинопольской Церкви. Уже начальные слова послания Николая, с которыми он обращается к Папе Анастасию Ш, показывали, с человеком какого духа приходится иметь дело папскому престолу. Папство со своими притязаниями нашло в Николае сильного обличителя и достойного противника: «О чем буду писать тебе? Должен ли я сокрушаться о страданиях, которые претерпела наша Церковь, или должен благодарить Бога за благодеяния, за то, что Он помиловал нас? Или же должен я обратиться к вам с братским порицанием за все, что мы претерпели»• Затем Патриарх Николай, после разъяснения прискорбных событий, сопровождавших четвертый брак императора Льва, переходит к критике поведения римских легатов в их бытность в Константинополе. Появление их с папскими полномочиями, по которым они могли постановить решение, не согласное с определениями Константинопольской Церкви, вызывает справедливые укоры со стороны Патриарха Николая. Показывая несправедливость подобных притязаний, Николай писал в Рим: «Тяжело переносить для нашей Церкви, когда возвещается, что будто принадлежащая ей издревле власть, утвержденная святыми отцами, передается в руки других, что запрещено и осуждено канонами. Разве это законно, разве это сообразно с устройством Церкви, что мы лишаемся дарованной нам от Бога власти, а другие дозволяют себе делать то, что запрещено канонами? Хотя император и говорит, что легаты пришли для того, чтобы снять с него запрещение, но на это нет позволения в канонах». Что позволительно или не позволительно по церковным правилам, на это легаты мало обращали внимания, но, действуя в своих интересах, они в то же время действовали вопреки благосостояния Константинопольской Церкви. Они желали лишь угодить императору и мало помышляли о действительной пользе Церкви. «Римляне пришли как бы для того, — говорит Патриарх, — чтобы объявить войну против нас». И действительно, они объявили войну Патриарху и его стремлениям поддерживать достоинство Церкви против узурпации. Патриарх говорит: «Хотя дело шло о том, что епископ без всякой другой причины, кроме той, что он не захотел (т.е. сам Николай) через страшное нечестие позорить не только Церковь, но и все христианство, почему он и решился претерпеть ссылку и обрек себя на жизнь, в которой желательнее была бы смерть. И хотя дело шло именно об этом, однако легаты вместо того, чтобы встать на стороне справедливости, охотнее встали на сторону тех, кто тиранически и насильственно выражал свою власть. Они дали свое согласие на тираническое с нами обращение (с Патриархом), и уж не знаю, чем они руководствовались в этом, потому что я не хочу сказать, что они были подкуплены деньгами от власть имеющих и, таким образом, были побеждены. И это мало. Наслушавшись от врагов ложных известий, они возвратились в Рим, дали такие сообщения о деле, о котором хорошо знали, что ничего подобного вовсе и не было. Нелегко сносить, прибавляет Патриарх, когда двое или трое обманываются по каким-либо причинам, но насколько тяжелее видеть, когда целая Церковь введена в ошибку ложными объяснениями». А, по его словам, именно так и было с Константинопольской Церковью благодаря неискреннему образу действия легатов. «Ибо, — продолжает Патриарх, — слыхано ли было когда-либо о таком решении, с которым в ваши дни в лице своих легатов Римская Церковь выступила против меня, или, лучше сказать, на срам и позор для самой себя? Но да не оскорбят вас мои слова. Что худо, то достойно осуждения, и если слова будут молчать, сами дела будут себя порицать».

Очертив поведение римских легатов в Константинополе по вопросу о браке императора Льва, Патриарх вскрывает перед нами и частности неблаговидного поведения этих представителей Рима. Прежде всего, легаты уступили императору в вопросе о незаконном браке потому, что желали сделать ему угодное. Разбирая этот мотив в деятельности легатов, Патриарх с ясностью доказывает, как нелеп подобный мотив. С точки зрения римских легатов, выходило: «Так как император желает четвертого брака, то должно уступить царскому желанию». В опровержение такого рода воззрений, которыми руководились легаты в целях своекорыстного господства в Константинопольской Церкви, Патриарх говорит: «Неужели честь и достоинство императора состоят именно в том, чтобы быть безнравственнее и греховнее всех прочих. Не значит ли это обращать больше внимания на чистоту ног, чем на чистоту лица. Должно повиноваться государю, но только тогда, когда он распоряжается, как истинный государь, когда его повеления справедливы и нравственны, но не тогда, когда они противны и совести и разуму. Нечестивых приказаний императора слушаться не должно. Подданные принимают правителя в образец, поэтому его обязанность состоит в том, чтобы указывать им путь к добродетели и тем больше побуждать чтить Бога, чем больше он сам Его почитает». В этих словах Николай показал хвалящемуся своей апостольской ревностью Риму, что истинная ревность не в том, чтобы уступать злой воле правителей, а в том, чтобы истину и справедливость ставить превыше всего. Какое жестокое изобличение политики Рима, которая, при случае идя навстречу страстям земных владык, тем самым хотела привлекать их к признанию авторитета Римской курии!

Но с особенным интересом читаем слова изобличения, с которыми обращается Патриарх к Римскому епископу, когда последний с забвением истинных прав Вселенской Церкви утверждал, что Рим имеет власть все разрешать, в том числе и вопрос о четвертом браке императора. Римский епископ действовал в силу своей власти. Патриарх по этому поводу пишет: «Что ты говоришь? Ужели римляне могут дозволить, чтобы преступающий закон оставался без наказания, чтобы нечистыми руками можно было прикасаться к святыне, чтобы изгоняемый от священной ограды за скверные дела, не отложив скверны, мог быть принят туда, откуда справедливо изгнан? В таком случае ты обладал бы великой властью, такой властью, которой не имел и Сам Вземлющии грехи мира, не только кто-либо из Его святых учеников или из прочих учителей Церкви». «Откуда ты, — спрашивает Патриарх, — взял такое нелепое послабление, которое не облегчает тяжести греха, а делает его тягчайшим, не спасает, а предает погибели, не очищает, а еще более прибавляет нечистоты». Римляне хвалились, что в силу авторитета, принадлежащего Римской кафедре, папы обладают церковным всевластием. Папе принадлежит высшая власть в Церкви, какой не дано никакому другому лицу и никакой Церкви в христианском мире. Но в чем же проявляется это полновластие Римского престола? В отрицании и презрении самых основных религиозных понятий. В настоящем случае Патриарх как бы говорит: «Уж не в том ли проявляется и состоит высшая власть пап, что они самому незаконному делу придают вид законного? Если так, незавидное же полновластие!» Внося своим вмешательством в дела Константинопольской Церкви соблазн и разделение, Римский престол в свое оправдание по вопросу о дозволенности беззаконного дела императору, кроме своей власти разрешать все, еще указывает на ничего не показывающий пример римского императора Валентиниана I, по сказанию истории, позволившего себе при живой жене вступить в новый брак. Для Римского престола в его целях всякий пример, как бы ни был он недостоин, однако казался уважительным, как скоро им можно воспользоваться к своей выгоде. Эту точку зрения, на которую встал Рим, защищая поведение своих легатов в Константинополе, теперь и опровергает Патриарх в своем письме. Поучая Рим, Патриарх говорит: «Вместо того чтобы безрассудно говорить: поскольку тот и тот жил не благочинно или по-человечески увлекался к делам безрассудным, потому и мы дозволяем себе что-нибудь худое. Вместо этого было бы лучше думать и говорить следующее в подобном случае: так как тогда делали худо, то нам надлежит поступать иначе. Итак, зачем приводить в пример Валентиниана? Если действие его похвально, будем и мы подражать ему, чтобы сделаться наследниками равных похвал; если же оно бесчестно и порицается, в таком случае зачем повелеваешь мне делать то, что и тебе и нам приносит порицание? Да и для чего поставлены законы гражданские и божественные, если без осуждения можно подражать всему, что было прежде?» Поучающий тон Патриарха показывает Папе, с какой твердостью и сознанием своего достоинства охранял он право своей Церкви иметь независимое от Римской Церкви суждение. Если Папа являлся со своим мнением в Константинопольскую Церковь как с мнением, которому непременно нужно было следовать, то Патриарх, считая нисколько себя не связанным в подобном случае, критически разбирает воззрение Папы и его отвергает. И как бы противопоставляя авторитет своей Церкви авторитету Церкви Римской, в конце своего письма Патриарх даже требует, чтобы эта Церковь, напротив, усвоила ту практику в вопросе о числе дозволенных браков, которой держалась Церковь Восточная. Патриарх говорит: «Обратите внимание на самих себя и поймите нелепость того, что случилось, произнесите осуждение на вашу доктрину, послабляющую человеческим немощам, мудрствуйте так, как надлежит для славы Церкви и веры. Бойтесь, чтобы потомки не сочли вас учителями на худое дело, и обратитесь к лучшему. Нет ничего худого в том, если вы измените свои убеждения к лучшему. Нет ничего удивительного в том, если вы по-человечески впадете в заблуждение. Напротив, было бы удивительно, почему вы, принимая на себя обязанность наставлять на путь истины других, однако ж, сами не стремитесь к нему идти».

Вопрос о том, сколько браков с христианской точки зрения нужно считать позволительными для одного субъекта, Николай Мистик поднял в Церкви не первый. Этот вопрос с древних времен занимал умы богословов. Но и его решение также с древних времен было не одинаковым на Востоке и Западе. Восток в этом, как и во многих других вопросах, вырабатывает практику, которая существенно отличалась от практики западной. Обыкновенно Восточная Церковь в решении церковных дисциплинарных вопросов являлась более строгой, чем Церковь Западная. Так было и в вопросе о повторных браках. На второй брак отцы и учители Восточной Церкви смотрели снисходительно, но что касается до третьего и четвертого брака, то им это дело представлялось омерзительным, как блу-додеяние и прелюбодеяние. Замечательно, что более древние отцы и церковные учители на Востоке являлись менее строгими в отношении к повторению браков, чем позднейшие. Климент Александрийский говорит о повторных браках в духе снисхождения. Он пишет: «О втором браке апостол пишет: если разжигаешься, то женись. Ради страстности и во избежание нецеломудрия апостол из предосторожности позволяет второй брак. Ибо, по Священному Писанию, не грешит тот, кто вступает во второй брак, — это не запрещено законом. Он только не стремится к тому совершенству, которое указуется Евангелием». Но уже Ориген относится строже к повторению брака. Он говорит, что многажды женящийся исключается из Царствия Бо-жия. Впрочем, под Царством Божиим Ориген здесь разумеет не вечное спасение и не церковное общение с верующими, но высшую степень христианского совершенства. Вот его слова: «Что должно сказать о втором, третьем и четвертом браке, о дальнейших умалчиваю; не неизвестно вам, что такие браки удаляют вас от Царства Божия». Хотя в III веке уже встречаются такие строгие суждения о повторных браках, однако же это были частные мнения. Церковь еще не полагала никаких наказаний на позволявших себе повторный брак. Иначе было с IV века. Строгость перестает высказываться на словах, она переходит в церковную практику. Собор Лаодикийский (правило 1) требует, чтобы вступающие во второй брак на короткое время подвергались епитимий, состоящей в усиленных молитвах и постах. Отцы Церкви IV века начинают высказываться с большей и большей строгостью относительно повторных браков. Ам-филохий Иконийский считает позволительным второй брак только для вдовы и притом в случае, если у нее нет детей от первого брака. Еще строже говорит о повторных браках Василий Великий в своих так называемых канонических посланиях. Эти послания замечательны тем, что они легли в основу дальнейшего канонического развития по данному вопросу. Св. Василий считает подлежащими церковному покаянию даже второбрачных. Он говорит: «Второбрачные отлучаются от причащения на год, иногда на два, троебрачные на три года и на четыре». В Кесарийской Церкви, где епис-копствовал Василий, был обычай даже отлучать троебрачных на пять лет. Он говорит, что подобные браки нельзя называть браком, но многоженством и наказанным блудом (правило 4). Иоанн Златоуст в сочинении «О том, что ие должно повторять» со всех сторон рассматривает неудобства повторных браков, хотя и не считает их прямо недозволенными. В развитии церковной практики по отношению к вопросу о повторных браках, особенно важное значение имеют канонические определения Патриарха Константинопольского Никифора (IX в.). В его правилах читаем: «Второбрачный не венчается (т.е. на него не возлагают венцов) и наказывается тем, что в продолжение двух лет не может приступать к Таинству Евхаристии. Троебрачный в продолжение пяти лет исправляется (т.е. отлучается) и только тогда принимается» (правила 10, II). Отсюда видно, что Патриарх Николай, вооружаясь против допускаемого латинянами четвертого брака, имел достаточные основания для борьбы, основания, заключающиеся в многовековом развитии вопроса о браке в истекшее время Восточной Церкви.

Рассматривая четвертый брак, дозволяемый Римской Церковью, как положительное блудодея-ние, Патриарх в том же самом письме к Папе писал: «Вы не уважили чести Церкви, достоинства веры и неприкосновенности священных правил. Вы ввели блужение в святой народ христианский и не захотели размышлять, что апостолы в начале своего проповедания возвещали воздерживаться от блуда. Также сколько раз заповедует сосуд избрания, т.е. апостол Павел, не жить блудно? Кто не знает этого не только из клириков, но и мирян, разве только таковый совершенно чуждый Церкви и не знакомый с писаниями апостольскими?»Установив точку зрения, с которой он хочет обсуждать четвертый брак, допускаемый в Римской Церкви, Патриарх входит в разбор оснований для подобного брака, которые высказывались римлянами или лично Патриарху, или, что еще вероятнее, в каких-либо их сочинениях. «Говорят (римляне), что этот четвертый брак есть брак, а не блуд. Но какой же это брак, когда он вами учреждается не по закону, данному от Бога, а по закону, неизвестно где написанному? Разве можно назвать браком соединение с четвертой женой ради чрезмерной похоти? Где ты нашел подобный брак, откуда вводишь его в народ христианский — это Царское Священство? В каком Евангелии, в каком апостольском правиле, в каком древнем предании Церкви получил начало такой брак? Великий Павел говорит: честен брак и ложе нескверно (Евр. 13,4). Но если это сказано о твоем браке, то почему же священные постановления изгоняют из Церкви впавших в такое беззаконие? Если это дело есть брак и может называться браком, то почему же такое смешение именуют они скотским и чуждым человеческой природы?3″ Правда, вы говорите, что у вас позволен четвертый брак, что у вас дозволено брать не только четвертую жену, но и пятую, и шестую, а когда шестая умрет, то можно вступать в новый брак, потом и еще; но ведь это поблажка сладострастию, простирающаяся до гроба. В оправдание своей поблажки вы приводите слова апостола: лучше вступить в брак, нежели разжигаться (1 Кор. 7,9). Вот удивительная мудрость, подобным образом понимающая слова апостола! Так-то хорошо вы умеете испытывать ум Павлов! Учитель Вселенной, Павел, вот как говорит, научая нас должным образом удовлетворять своей чувственной страсти: «Проходит образ мира сего, имеющие жен должны быть как не имеющие и желаю, чтобы все были, как и я». Что же касается даже второго брака, то апостол не позволял его мужчинам. Об этом свидетельствуют его слова: безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть посягают. Итак, вдовам дозволяет апостол Павел второй брак ради их слабости, но вдовцам никаким образом не дозволяет. И только о невдовых, т.е. еще не вступивших в брак, говорит: лучше вступить в брак, нежели разжигаться (1 Кор. 7, 1; 7, 9-31). Итак, замечает Патриарх, четвертый брак — не брак, не блудодеяние даже, а хуже блудодеяния — нечестие. Да и послушаем, пишет он, что говорит св. Климент (епископ Римский), ученик и слушатель апостола Петра; «единобрачие сообразно с природой и законом, двубрачие после обещания незаконно, не вследствие совокупления, а вследствие лжи. Третий брак — признак неумеренности. Что же касается до брака после трех первых, то подобный есть очевидное блудодеяние и открытое невоздержание». «Светила Церкви, — присовокупляет к этому Николай, — которых светоносное учение и дела просияли во всей вселенной, называют его скотским и чуждым нашей природе, а вы повелеваете людям пользоваться, как браком, таким сожитием? Никто без святости не узрит Господа; но каким образом будет сохраняться эта святость, если будут повинны в нечистом блудодеянии».

Папы, привыкшие к повиновению на Западе, с неохотой выслушивали этот твердый и решительный голос Патриарха Николая, этот голос напоминал им о ненавистном для Римской Церкви Фотии. Из письма Николая Мистика Папы должны были узнать, что все, что случилось при императоре Льве под руководством легатов, все это Константинопольская Церковь считает просто за узурпацию, за хищение чужих прав, за соблазн, достойный сожаления. Разумеется, не это желали слышать от пред-стоятеля Константинопольской Церкви Папы, считая в своем самомнении Константинопольскую Церковь дочерью, со стороны которой желательно было повиновение и послушание. Этим обстоятельством, быть может, и объясняется то, что Рим отвечал Патриарху на его послание глубоким молчанием.

Переписка Патриарха Николая с папским престолом, однако же, на этом не окончилась. Решительное отвержение четвертого брака, происшедшее на Константинопольском Соборе в 920 году, и радостное событие воссоединения с Церковью почти всех тех, кто до этого из числа иерархов стоял на стороне императора Льва и защищал четвертый брак, побудили Патриарха Николая писать к Папе в надежде восстановить прерванный мир с Римской Церковью. Впрочем, Патриарх нисколько не думал уступить Риму в спорном пункте церковной дисциплины. Желая церковного мира, он в то же время не хотел покупать этот мир ценой своих убеждений, из-за которых ему пришлось немало вытерпеть. Два письма, написанные Николаем после вышеупомянутого нами Собора, ясно доказывают желание Патриарха восстановить прерванный с Римом мир и его стойкость в убеждениях. В том и другом письме Николай просит о присылке в Константинополь легатов, разумеется, с тем намерением, чтобы Римская Церковь, виновница соблазна в Константинополе, сама же стала и умиротворительницей. Но, с другой стороны, Патриарх не думал делать уступки римской доктрине в вопросе о четвертом браке. Так, в одном письме Патриарх писал Папе Иоанну X: «Уведомляем тебя, брат наш, дабы и ты радовался с нами о мире, и потом, чтобы с прекращением причины соблазнов возобновилось и взаимное общение, наконец, чтобы в священных диптихах возносилось и ваше священное имя. А это будет тогда, — замечает Патриарх, — когда сделанное в пользу четвертого брака будет объявлено незаконным». В другом письме к тому же Папе Патриарх Николай так говорит о константинопольских событиях, связанных с вопросом о четвертом браке: «Виной соблазна в Константинопольской Церкви частью сама Церковь Константинопольская, но частью и те, кто прежде восседал на Римской кафедре». Патриарх не молчит об этом щекотливом для папской амбиции вопросе и прямо говорит, что римские легаты должны затем прийти в Константинополь, чтобы «вместе с нами осудить нечестие четвертого брака и чтобы он нигде не мог иметь места между христианами».

Желание Патриарха восстановить церковный мир с Римом наконец осуществилось. Патриарх Николай вместе с римскими легатами, прибывшими для этой цели в Константинополь, предали проклятию соблазн, произведенный в Константинопольской Церкви четвертым браком императора Льва VI.

Та ким образом, Патриарх Николай вышел из этого нового столкновения Константинопольской и Римской Церкви полным победителем. Римская Церковь должна была уступить Церкви Константинопольской и осудить свое собственное деяние!

В заключение зададим вопрос: был ли этот спор Константинополя с Римом важным вкладом в те неприязненные отношения, в которые со времен Фотия становятся Рим и Константинопольская Церковь? Хотя при дальнейших столкновениях (при Патриархе Михаиле Керуларии) ни та, ни другая сторона (ни Римский Папа, ни Константинопольский Патриарх) не приводят на память это событие, однако можно думать, что оно значительно увеличило то нерасположение, которое в особенности со времен Фотия к Римской Церкви питал Константинополь. Во всяком случае, после этого спора Константинополь не мог не быть более подозрительным к действиям Рима и тем охлаждать к нему свои чувства.