Нестроения второго патриаршества Игнатия и восстановление Фотия в патриаршем достоинстве. Папы Адриан II и Иоанн VIII

У большинства ученых утвердилось мнение, что в Византии и Византийской империи епископы были в полном рабском подчинении императорам, что Церковь была послушной слугой государства, что воля светских властителей была законом для иерархов. Для обозначения этих отношений светской и церковной власти в западной науке употребляется варварское слово: «цезарепапизм», которым указывается, что будто в Византии императоры в то же время были и первосвященниками, т.е. такими же полновластными распорядителями в делах церковных, как и в делах светских и гражданских.

Такой взгляд на отношения Церкви и государства в Византии образовался отчасти вследствие непонимания тех тесных, близких отношений между светским и церковным правительством, которые существовали в Византийской империи. И одним из сильных доказательств неосновательности разбираемого взгляда служит история патриаршества Фотия.

Бели бы гражданская власть была действительной руководительницей Церкви, то низвержение Фотия с патриаршества, происшедшее по воле императора Василия Македонянина, не должно бы было вызвать никаких нестроений в Византии: смена одного патриарха другим, как дело обыкновенное, была бы принята равнодушно и без противодействия. Но это ли видим в действительности?

Вскоре после Собора император Василий и Патриарх увидели, с какими затруднениями приходилось бороться Константинопольской Церкви, при тех ненормальных отношениях, в которые ее поставил Римской Собор 869 года. Да и сами Папы вскоре доказали, что не об охране благосостояния Церкви и церковной дисциплины они хлопотали, когда с такой готовностью восстанавливали Игнатия на патриаршей кафедре.

Если обратимся к тем двум письмам, которые были посланы императором и Игнатием спустя немного времени после Собора, то увидим, что тот и другой еще продолжают обращаться в Рим в прежнем, чрезвычайно лестном для папского самолюбия, роде. В этом отношении чрезвычайно интересно письмо Игнатия написанное во второй половине 871 года. Начиная свое письмо указанием на известный сон Навуходоносора об истукане и раздроблении его оторвавшимся от горы камнем, изображающим Христа, Игнатий затем в витиевато-византийском вкусе играет словами «камни», чтобы поставить в некоторую параллель с этим сном значение Римской кафедры, к вящему прославлению римских первосвященников. Вот его слова: «Издревле славный и знаменитый великий город ваш Рим через те святые камни, которые от Востока сюда прикатились, я говорю о Петре и Павле, сделался славнейшим первенствующим апостольским центром. Этот город, впрочем, и в ваши дни не перестал быть знаменитым и превосходным через тех, в чьих руках была первосвященническая власть, через такие святые и драгоценные камни, как блаженный Папа Николай и твоя святость. Как бы с какого-то возвышенного места, вооружаясь против начинаний несправедливости и лжи, вы докатывались до самого нашего града, через свои премудрые письма и свои решения, и как святейшие и любезнейшие Богу охранители своего места, обращаете в прах все махинации и твердыни противящихся истине».

Из содержания императорского и Игнатиева писем далее узнаем, что благодаря слишком ревностному исполнению папских предписаний возникло немалое церковное неустройство на Востоке• Множество чтецов во всех округах Константинопольского Патриархата принадлежало к числу лиц, посвященных Фотием, а потому, сообразно с папской волей, не имело права на повышение в церковных должностях; меж тем являлась настоятельная потребность в возведении чтецов в священный сан. Таким образом, в Константинопольском Патриархате не стало достаточного числа пастырей Церкви- В такое-то странное и печальное положение пришла Константинопольская Церковь при своем решении следовать папским распоряжениям! При всем том Игнатий не отваживается ни на какой смелый шаг в данном отношении, а смиренно испрашивает папского решения: как поступить в рассматриваемом случае. Игнатий писал Папе, как епископ» подчиненный епископу высшего ранга, следующим образом: «Просим твою отеческую святость написать нашему смирению относительно тех чтецов, которые были пострижены рукою Фотия и которых бесчисленное множество во всех местностях и городах нашей Церкви. Необходимость понуждает посвятить некоторых из них во священники. Поэтому мы хотим относительно этого предмета знать вашу волю и ваше распоряжение: достойны ли они возведения в высшие церковные должности или нет». В том же роде писал Папе и император.

Казалось, Папе оставалось только благодарить судьбу, дававшую ему случай показывать свою власть на Востоке, не упуская благоприятных обстоятельств, но Папа, к своей же невыгоде, начал заходить в своих притязаниях слишком далеко и этим необыкновенно быстро поставил себя по отношению к Востоку во враждебные отношения. К тому же нестроения, возникшие в Константинополе вследствие папских распоряжений, еще раз побудили Константинополь поумерить свои симпатии к Западу. Переворот в отношениях Востока к Западу произошел еще при том же императоре Василии Македонянине. Но, прежде чем перейти к разъяснению этого последнего события, досмотрим, с какими новыми притязаниями и требованиями — как мы сказали — обращаются Папы на Восток, к своей собственной невыгоде?

Ответ Папы Адриана на письма Игнатия и Василия Македонянина от 10 ноября 871 года не соответствовал желаниям ни Патриарха, ни императора. Видя внимание и даже покорность, с которыми к нему обращались представители духовной и светской власти в Константинополе, Папа нашел удобным потребовать уступок от Константинополя, которые должны были повести к расширению папской юрисдикции Рима. Мы говорим о папском требовании, теперь особенно ясно предъявленном Константинополю, относительно уступки Болгарской епархии в пользу папской юрисдикции* Так как этого вопроса мы еще не касались, то считаем нужным войти в некоторые подробности относительно предмета, чтобы дело было вполне ясным.

Еще во времена первого патриаршества Фотия, при жизни Папы Николая между Римом и Константинополем возник спор: должна ли Болгарская страна принадлежать папской юрисдикции или же юрисдикции Константинопольского Патриарха? Этот вопрос на практике решался самим болгарским народом, но этим не всегда был доволен Константинополь, и еще менее — Рим. Болгары, принявшие крещение во времена первого патриаршества Фотия, позволяли себе подчиняться юрисдикции то Константинопольской Церкви, то Римской; отсюда являлась возможность для каждой из этих Церквей заявлять свои притязания по отношению к болгарам. В сущности, спорный болгарский церковный вопрос возник следующим образом. До IX века, до времени царя Бориса в Болгарии, в этой стране, как кажется, не было систематического миссионерства ни со стороны Востока, ни со стороны Запада. Правда, и до этого времени здесь были христиане, и христиан немало, но это были христиане, случайно обратившиеся к евангельской вере. Так дело шло до царя Бориса, который решился принять христианство сам и окрестить весь народ. Рождался вопрос: от кого именно принять христианство — от греков или латинян? Христианство болгар до этого времени не сблизило этой страны ни с Византией, ни с Римом. Вопрос, однако, решен был в пользу греков. К грекам болгар обратили случайные обстоятельства. Болгарию постиг страшный голод. Поиски хлеба заставили болгар с оружием в руках вторгнуться в пределы Греческой империи. Нападение было удачно; но когда готовившиеся отразить болгар греки предложили мир, царь болгарский, согласившись на мир, в то же время выразил желание принять вместе со своим народом христианство. Решившись креститься тотчас же на самом месте мирных переговоров, он был крещен в присутствии византийского императора Михаила III, который стал его крестным отцом, в знак чего Борис принял христианское имя Михаила. Вероятнее всего, крещение совершил Патриарх Фотий. Это случилоеь или в 864 или 865 году. Таким образом, болгарский народ на первых же порах признал юрисдикцию Константинопольской Церкви. Но вскоре дело изменилось. Царь Борис так же быстро отступается от подчинения Константинопольскому Патриарху, как быстро и неожиданно крестился по восточному обряду. Прошел год или два со времени его крещения, как он вдруг обращается к Римской Церкви, хочет к ней присоединиться и подчиниться ее церковной юрисдикции. Можно полагать, что болгары устрашились зависимости, в которую они могли стать к Греческой империи. Греки из желания полнее господствовать над болгарами не хотели дать им не только отдельного митрополита, но даже и епископов и хотели посылать от себя только священников. Это показалось оскорбительным для болгар и опасным для их государственной самостоятельности, и потому Борис решился обратиться к Папе. Не получив удовлетворения своим требованиям от греков, Борис имел полное право рассчитывать на большую уступчивость со стороны Рима, потому что Рим должен был воспользоваться этим случаем, чтобы привлечь Болгарию на свою сторону. Сношения Бориса с Римом относятся к 866 году. Со своей стороны, Папа присылает в Болгарию для утверждения в ней христианства двух епископов и священников и решается на первый раз дать одного епископа на всю страну. Началось обращение болгар к Латинской Церкви.

Таким образом, Болгария по стечению обстоятельств подчинилась и Латинской Церкви, и Рим, очевидно, получил возможность претендовать на подчинение себе Болгарской Церкви, как и Константинополь. Сама Болгария сделалась местом борьбы греческого и латинского духовенства, присланного сюда с той и с другой стороны. Все это происходило во времена Папы Николая и первого патриаршества Фотия. Но проходит время, и болгары отпадают от Латинской Церкви и снова ищут общения с Церковью Константинопольской. Это случилось вследствие того, что болгары обманулись в своих надеждах на Папу, ради которых они обратились к латинянам. Папа Николай не хотел дать Борису в епископы Болгарии тех лиц, которых хотелось царю, а предлагал ему кандидатов, которые не были по сердцу Бориса. Переписка Бориса с Папой по этому поводу была продолжительна. Упорство Папы раздосадовало Бориса, и он снова решился присоединиться к Византийскому Патриархату. Дело было скоро улажено, лишь оставалось придать ему вид законности’”‘. Собор 869 года дал к тому желанный случай. Болгарский церковный вопрос рассматривался не на самом этом Соборе, а на заседании добавочном, происходившем во дворце. На этом заседании, впрочем, присутствовали все главные представители Собора 869 года. Дело происходило так: на заседание были вызваны послы от болгарского царя Бориса, очевидно, нарочито прибывшие в Константинополь с целью достигнуть соборного утверждения союЕа болгарского народа с Константинопольским Патриархатом• После приветствий болгарские послы заявили: «Еще недавно мы (болгары) были язычниками, а теперь удостоились благодатного христианства. Не желая впасть в заблуждение в каком-либо отношении» мы просим представителей патриарших кафедр разрешить наш вопрос: какой Церкви (Патриархату) мы должны принадлежать и подчиняться?» Папские легаты сказали: «Конечно, Римской, ибо ваш царь со своим народом отдал себя Римской Церкви. Да и через одного из вас Папа дал указания относительно христианской жизни вашего народа, от Папы же получили вы епископов и священников». Болгарские послы на это сказали, что они воздают Папе всякую честь, и затем прибавили: «Мы просим, чтобы папские легаты с другими представителями патриарших кафедр рассмотрели: какому Патриархату ОНИ (болгары) должны принадлежать по законам? Легаты на это сказали: «Мы не имеем права решать этого вопроса, нам не дано от Папы указания на этот предмет; но во всяком случае несомненно» что вы должны быть подчинены Римской Церкви». Уполномоченные Патриархов спросили болгар: «Кому принадлежала страна в то время, когда вы ее заняли, и какие здесь были тогда священники, греческие или латинские?» Болгары заявили: «Эта страна отнята нами у греков, и здесь мы встретили греческих священников». Тогда представители Патриархов сказали: «Значит, болгары принадлежат Константинопольскому Патриархату». Это показалось папским легатам неубедительным, и они представили несколько оснований, по которым болгары должны подчиняться авторитету Папы. Они указывали на папские декреты, из которых будто бы открывается, что папская власть раньше простиралась на те страны, в состав которых входит и Болгария. Далее они ссылались на то, что болгары сами добровольно подчинились Римской кафедре и папской власти. Наконец, они не преминули указать и на то, что просвещение христианством болгар стоило папской кафедре многих трудов, что уже более трех лет Римская Церковь утвердила свою власть в Болгарии, и что в настоящее время там находится латинский епископ Гримоальд, как хорошо знают это и сами послы болгарские. Представители Восточных Патриархов хотели было критически разобрать каждое из этих оснований, которые привели легаты. Но последние не позволили им этого сделать. Они с гордостью сказали: «Апостольская кафедра (Римская) не выбирала вас своими судьями. Вы ниже Папы и судить его вам не пристало. Да и мы сами не станем этого делать, потому что один Папа имеет право судить все другие Церкви. К тому же нам не дано поручения рассматривать этого дела, предоставим решение Папе. Он имеет достаточно документов, чтобы защитить свои права, и конечно, он с такой же легкостью обратит в ничто ваши притязания». В этих словах легатов заключалась явная укоризна и порицание в адрес представителей Восточных Патриархов. Последние, понятно, остались недовольны таким тоном и словами легатов и захотели заплатить им той же монетой. Они сказали; «Неприлично, что вы (рим* ляне), отпадшие от союза с Греческим царством и отдавшиеся во власть франков, пользовались правом поставлять епископов и прочих духовных в Греческой империи. Мы объявляем, что так как Болгария принадлежала к Греческой империи, то она должна находиться в подчинении Константинопольскому Патриархату». Это окончательно вывело из себя папских легатов, и они закричали: «Вас никто не призывал в судьи, вы произносите суждение, как гордецы и люди пристрастные. Ваше суждение мы объявляем во имя Святого Духа лишенным всякого значения». Затем, обращаясь к Патриарху Игнатию, легаты сказали: «Тебя, Патриарх Игнатий, именем Бога и Его Ангелов заклинаем, чтобы ты, сообразно с посланием Папы Адриана, который восстановил тебя в должности, не вмешивался в дела Болгарии, не посвящал никого для этой страны и не посылал туда кого-либо из духовных, принадлежащих твоему ведению. А если ты считаешь указанные притязания имеющими основательность (чего мы не думаем), то обратись за разрешением к Римской Церкви, твоей защитнице». При этом легаты вручили Игнатию папское послание, касавшееся Болгарии. Но Игнатий, приняв письмо, не стал тотчас его читать и отвечал следующей, очень неопределенной фразой, что он будет остерегаться всего такого, что может послужить к оскорблению Римской Церкви и что он не так молод и не так стар, чтобы позволить себе несообразное со справедливостью. На этом и кончились прения. Очевидно, каждая сторона считала себя правою: Византия — себя, а Рим — себя. Но нет никакого сомнения, что права Константинополя на управление Болгарской Церковью гораздо тверже, чем права Рима. И это с полным беспристрастием можно легко доказать. В самом деле, болгары были первоначально крещены византийцами; затем они по собственному желанию приняли епископов и священников латинского обряда, но ненадолго; наконец, болгары безо всякого принуждения снова переходят от Церкви Латинской к Греческой. Очевидно, желание Папы господствовать над Болгарией было прямым насилием над христианской совестью болгар. Папы никак не хотели понять, что нельзя народу, самостоятельно ведущему свою политическую жизнь, навязать священников, которые ему неугодны.

При всем том Папы не могли отказаться от своих надежд подчинить себе Болгарию, особенно когда видели, что Византийская Церковь со вступлением на императорский престол Василия и с возвращением Игнатия на патриаршую кафедру стала более чем в дружественные отношения к папству. Удовлетворенный в других отношениях Собором 869 года, Папа со стороны этого Собора видел себя оскорбленным, когда этот последний присоединил к Византийской Церкви Болгарию, духовную власть над которой Папа всячески хотел удержать за собой. Обращение Василия и Игнатия с письмами в Рим, в которых они испрашивали папских милостей и снисхождения для клириков-фотиан, подало Адриану II случай решительно заявить о своем желании, чтобы Болгария была присоединена к Римской Церкви. До нас дошло ответное письмо Папы только к императору Василию. Папа говорит здесь с большим сознанием своего достоинства и выражает требование, чтобы Константинопольская Церковь держала себя вполне сообразно с папской волей. Особенное негодование Папы возбуждала церковная юрисдикция Константинополя над Болгарией, хотя, как мы сейчас указали, права Константинополя в отношении к Болгарии были гораздо основательнее, чем права Рима. Но Папа знать не хотел действительных прав, в данном случае он хотел воспользоваться правом сильного, каким он себя считал. После обычных вежливостей и любезностей в письме к императору и после некоторых укоризн ему же за непредусмотрительность, с которой из Константинополя были отправлены папские легаты, бывшие на Соборе 869 года, далее Папа переходит к вопросу о Болгарии и говорит: «Как ни велики были знаки благосклонности, которые прежде показывал император к папскому престолу, теперь они готовы совсем стереться. Соепископ наш Игнатий дерзнул, – – говорит Папа, — посвятить предстоятеля в страну Болгарскую, чему мы удивляемся, а вы со своей стороны тому благоприятствуете, чем мы изумлены. Поэтому просим вас, — говорит Папа, — увещевайте Игнатия отказаться от юрисдикции в Болгарии. Иначе и он сам не избежит законного отмщения, да и те, кто поставлен им в эту страну в качестве предстоятелей или с каким-либо другим 10 А-57Э именем и обязанностями, и они, уже теперь лишенные от нас общения, будут низвержены из своего сана». Интересно бы знать, на чем Папа основывал свои притязания на Болгарию? Но Папа в рассматриваемом письме об этом молчит, как будто бы права его на Болгарию были вполне несомненны. Дальнейшая часть письма посвящена вопросу: можно ли клириков-фотиан возводить в священные степени, вопросу, с каким обращались Игнатий и император к Папе. Очень может быть, при других условиях Папа был бы сговорчивее и разрешил бы предложенный вопрос к удовольствию константинопольских властей положительно. Но теперь, когда Константинополь утвердил духовную власть над Болгарией и не хотел от нее отказаться, Папа счел долгом быть упорным и тем стеснить Константинопольскую Церковь в надежде, что такая настойчивость заставит Константинополь уступить Риму в вопросе о Болгарии, т.е. Папа за уступку со своей стороны как бы требовал уступки со стороны Константинополя. Вероятно, поэтому-то Папа и отвечал отказом на просьбу константинопольских властей разрешить посвящение в священные должности клириков-фотиан. «Мы не можем (поп possumus), — говорит Папа, — отступить от того, что уже постановлено, мы не можем постановить чего-нибудь противоположного. В особенности относительно лиц, посвященных Фота-ем, нам не свойственно, — говорит не без гордости Папа, — утверждать то да, то нет. Если бы мы разрушили, что уже построили, то явилась бы преступниками закона. Что одобрила Церковь, утвердил Вселенский Собор, то пусть и сохраняется неизменным. Если нас и просят о разрешении того, что положено, мы, однако же, не согласны ни на какие изменения, никаким образом мы не будем склоняться то направо, то налево. Не в наших нравах по своей воле так или иначе распоряжаться определениями отцов». Из письма Папы Адриана к Игнатию, написанного по тому же вопросу и в тоже время, сохранился лишь отрывок, из которого видно, что Папа и к Игнатию обращался с теми же требованиями относительно Болгарии, с которыми он обращался к императору.

Из этих писем, нужно сказать с Гэтэ, хорошо можно понять, что Рим, заботясь о восстановлении Игнатия, преследовал не любовь к справедливости, но выискивал только случай утвердить свое господство и на Восток. Игнатий в глазах Папы стал настолько же виновным, как и Фотий, когда он не хотел подчиниться папской власти”0″.

Восток на папские требования относительно Болгарии отвечал молчанием, но Папы, естественно, не хотели уступить Константинополю. Умер Папа Адриан II, и его преемник, Иоанн VIII, продолжает снова и снова требовать от Константинополя уступки власти над Болгарией. Первые два письма, с которыми обращался в Константинополь новый Римский первосвященник, до нас не сохранились. История знает лишь третье письмо, с которым по данному вопросу Иоанн обращался-в Константинополь. Повод к этому письму был дан самим императором Василием. Тяжело чувствуя тот разлад, который господствовал в Константинопольской Церкви, вследствие того, что большая часть духовенства, приверженного к Фотию, оставалась под опалой, и однако же продолжая стоять на прежней, усвоенной им со времени Собора 869 года точки зрения на папство, император хотел, чтобы папство, создавшее подобный разлад в Константинопольской Церкви, само же и уврачевало эту Церковь, водворив мир и любовь между игнатианами и фотианами. По крайней мере, думаем, в этом именно смысле нужно понимать просьбу, заключающуюся в несохранившемся до нас императорском письме к Папе. В нем император просит, чтобы Папа прислал в Константинополь легатов для умиротворения Церкви этого города и восстановления порядка в делах Константинопольского Патриархата. Мы уже видели, с какими затруднениями должна была бороться Константинопольская Церковь, как скоро она стала в такие отношения к Риму, в которые поставила ее политика Василия и Игнатия. Эти затруднения продолжали действовать до того времени, к которому относится указанное письмо императора (около половины 877 года). Император не видел возможности направить дела Константинопольской Церкви на добрый путь иным способом, кроме примирения сильной партии фотиан с игнатианами. Этого он надеялся достигнуть не какими-нибудь домашними средствами, но при помощи Пап, которые поставили в Константинополе во враждебные отношения названные две церковные партии. Опыт должен был убедить императора, что следовало вызвать из угнетенного положения партию Фотия — сильную и многочисленную, — но как это сделать? Восстановить Фотия на Константинопольской кафедре, пока жив Игнатий, было нельзя. Это бы значило повторить времена Михаила III. Оставалось только одно средство: при помощи Папы, в авторитет которого император, по-видимому, продолжал еще верить, воссоединить партию фотиан с игнатианами, дав им равные права в Церкви. Этого, как кажется, и желал император, обращаясь с вышеуказанным, не сохранившимся до нас письмом к Папе Иоанну VIII. Как же повел себя Папа в этом случае? Папа послал в Константинополь требуемых императором легатов, но, как кажется, и сам не знал, зачем именно в Константинополе понадобились римские легаты. Письма Папы Иоанна к императору, посланные с легатами в Константинополь, вращаются в общих фразах, в которых выражается желание умиротворить Церковь Константинопольскую и болезнование о ее неустройстве. Одно в этих письмах Папа ясно высказывает, что он естественный владыка во всех Церквях, прибежище для них, вообще высказывается довольство таким отношением, в которое император ставит Константинопольскую Церковь по отношению к Риму. «Мы, — говорит Папа, описывая свои заботы о Константинопольской Церкви, — призваны нести бремя всех обремененных, или, лучше, в нас несет оное блаженный Петр, потому что во всех наших попечениях он покровительствует нам и заботится о нас, его наследниках». Затем Папа высказывает надежду, что его легаты «своей старательностью возвратят мир Церкви Константинопольской, отнимут от нее дух сварливости и утвердят справедливость». Но им чается заботиться не о том, какими бы способами в самом деле достигнуть умиротворения в Константинопольской Церкви, а о том, чтобы расследовать, «что совершено в Константинополе в это время против воли Божией (конечно, в папском особенном смысле), что совершено против преимуществ Римской кафедры (sic!) и вопреки обычаям, положенным Римской Церковью». Папа, собственно, заботился о себе и своих интересах, о чем он прямо и заявляет в письме к императору, когда говорит: «Император, если чего и желает, так именно того, чтобы в особенности увеличивать славу (decus) Римской Церкви». В чем именно Папа видит это увеличение славы Римской кафедры — это открывается из письма Папы к Игнатию. Оказывается, Папа ни о чем другом не думает и не заботится, кроме возвращения Болгарии под духовную юрисдикцию Рима. Как будто бы от этого обстоятельства зависело само благосостояние Константинопольской Церкви. Это письмо Папы к Игнатию еще раз показывает, что папы в своих сношениях с Константинополем руководились единственно своекорыстными целями, а не любовью к справедливости, которой они хотели лишь щеголять. В самом деле, что общего между вопросом об умиротворении Константинопольской Церкви и вопросом о духовной юрисдикции над Болгарией? Ровно ничего или, если угодно, только то, что за уступку Болгарии папскому престолу, быть может, Папа сделал бы со своей стороны какие-либо уступки в вопросе относительно игнатиан и фотиан, как это и стало ясно впоследствии. Но разве это значило руководствоваться любовью к справедливости? Только об уступке Болгарской Церкви папству и только об этом говорит Иоанн в письме к Игнатию. Прежде всего, Папа внушает Игнатию, чтобы он довольствовался одним своим Константинопольским Патриархатом, не преступая его пределов. Он говорит: «Уже дважды я письмами увещал тебя, чтобы ты довольствовался Константинопольским диоцезом, который дан тебе в силу авторитета Римской кафедры (sic!), и пределов этого диоцеза не должна переступать твоя нога». Но «ты, делая укоры Игнатию за Болгарию, — говорит Пада, — закрыв глаза, безрассудно попрал определения святых отцов; своей благодетельнице, Римской Церкви, заплатил неблагодарностью, со своим серпом вторгся на ниву другого, присвоил себе древнюю Римскую епархию (?) в стране Болгарской. Уже за это, — продолжает Папа, — ты вполне заслужил лишения церковного общения, но ради снисхождения (какая доброта!) мы в третий раз обращаемся к тебе письменно и увещеваем тебя: пошли тотчас же способных мужей в Болгарию, которые находящихся там духовных лиц, рукоположенных самим тобой или подчиненными тебе епископами, возвратили бы в Константинополь, так чтобы в течение тридцати дней ни одного епископа, ни одного духовного, посвященного тобой или тебе подчиненными, епископами, не оставалось уже в стране Болгарской». Затем Папа присоединяет угрозы на Игнатия. Папа говорит: «Если же в течение тридцати дней все посвященные тобой или твоими епископами не покинут страны и ты не откажешься от власти над страной, то спустя два месяца, начиная от получения этого письма, ты будешь отлучен от Евхаристии и будешь оставаться в таком положении столько времени, пока наконец не послушаешься наших декретов. Но если же, несмотря и на это, пребудешь упорен и непокорлив, не сделаешь требуемого, то, по суду нашего апостольского авторитета, лишишься своего Патриархата и общения нашей любви и потеряешь все права священства». Вот тот церковный мир, который хотел даровать Папа Константинопольской Церкви. И Игнатий, о котором с таким пафосом отзывался Папа Николай и отчасти Адриан, сделался ненавистным для Папы, не хуже Фотия, как скоро он не хотел слушаться папских велений! Если папы выражали ненависть против Фотия, считая его незаконно поставленным прямо из мирян, то чем, какими канонами они оправдают себя, когда и Игнатия, который всегда считался в Риме Патриархом законным, они также унижали и порицали, как и Фотия, как скоро он не хотел быть их послушным орудием?

Неизвестно, к чему бы повели эти сношения Константинополя с Римом (предположительнее всего к тому, что между Римом и Константинополем установились бы неопределенные, натянутые отношения, в которых ни одна сторона не имела бы в виду уступить другой), если бы важные цер-ковно-иеторические события в Константинополе не дали отношениям Константинополя с Римом совсем другого оборота, утешительного для истинных сынов Православной Церкви.

В 877 году 23 октября умер престарелый Патриарх Игнатий, и через три дня после его смерти Фотий снова сделался Патриархом в Константинополе. Священное и достопамятное для Восточной Церкви имя Фотия само по себе уже ручалось, что Константинопольская Церковь теперь откинет от себя ту нерешительность, с которой она стала относиться к папству, и что дела примут совсем другое течение, чем при Игнатии. Фотий, ученый, энергичный, глубоко понимавший потребности Церкви, уверенный в чистоте и святости своих антипапских идей, мог быть только врагом папства, но не из любви к раздорам (да не будет!), а из любви к истине. Факт возведения Фотия на Константинопольскую кафедру вместо Игнатия является с первого взгляда совершенно неожиданным и малопонятным, а потому мы считаем нужным войти в объяснение этого факта, тем более что он имеет большое значение в истории Восточной Церкви: им условливался тот переворот в отношениях Кон-стантинопольской Церкви к Западу, который навсегда с тех пор определил и установил истинный взгляд на папство и его притязания на Восточную Церковь.

Кто бы мог предсказать, что тот же Фотий, при том же самом императоре Василии Македонянине снова взойдет на патриарший Константинопольский престол и снова начнет поражать с него гордыню Ватикана? Это событие нужно рассматривать по истине как дело Высшего смотрения!

После Константинопольского Собора 869 года Фотий потерял всякое значение в Церкви: его патриаршество объявлено незаконным, сам он был выставлен человеком очень невысоких нравственных правил, правительство было явно против него. Его прежним многочисленным приверженцам, по-видимому, ничего не оставалось делать, как подчиниться императорской воле. Но этого не случилось. Фотий и его приверженцы из числа духовенства хорошо понимали, в чем можно и должно уступать светской власти и в чем уступать не должно. Партия Фотия была одушевлена, как это было раскрыто раньше, такими интересами, отступиться от которых она не могла, потому что эти интересы были дороги для Церкви; отказаться от них — значило забыть, что епископы должны служить благу Церкви до самоотвержения. Эта партия, одушевленная сознанием блага Церкви, ни в чем не хотела уступать требованиям и желаниям правительства того времени. И светское правительство наконец увидело себя лишенным возможности бороться с партией фотиан, во всем уступило этой последней. Фотиане восторжествовали. Посмотрим, при каких обстоятельствах это произошло.

После завершения Собора 869 года сам Фотий был поставлен в такое стеснительное положение, что, смотря со стороны, можно было подумать, что теперь для него все потеряно. По императорскому приказу Патриарх был сослан в Стенос, гавань на европейском берегу, где было немало монастырей. Здесь его держали так, как держат государственных преступников. Свое тягостное положение он описывает в письмах. В одном письме он писал: «Не говорю о чем-либо ином, я требую просто, чтобы соблюдались в отношении ко мне права человека. Варвары и греки, желая наказать человека, лишают его жизни; но если кому они даруют жизнь, то не стараются голодом и тысячью других бед убивать этих же людей. А моя жизнь хуже смерти. Я заточен, разлучен с родственниками, друзьями, лишен слуг> отнято у меня всякое “эловеческое утешение. Когда апостол Павел был в узах и веден на смерть, ему оказывали помощь друзья и ученики. Язычники, враги Христовы не отказывали ему в сострадании. И давно уже — не говорю — епископ, но ни один преступник не переносил столько, сколько я. Отняты у меня сами книги — вот новое, доселе не известное наказание, изобретенное собственно для меня. И зачем это? Затем, чтобы я не мог читать Слова Божия». Ввиду своего тягостного положения Фотий находит, что для него смерть была бы лучше этой несчастной жизни. В другом письме, излагая жалобы на свое грустное положение, Фотий пишет, что 30 дней он лежит больной, и всякая просьба о присылке к нему врача остается без удовлетворения. Не лучше было положение и духовенства, твердо державшегося стороны Фотия. Фотий в самых мрачных красках изображает состояние епископов, разделявших с ним кару, положенную Собором 869 года и усугубленную византийским правительством. Но с течением времени положение Фотия, а с ним и всех его приверженцев улучшается. Не уступчивостью добивается Фотий ТАКОГО изменения, а твердостью и верностью своим началам. Уступает не Фотий, а светское византийское правительство. Немало времени ожидал византийский император, что сам Фотий и приверженные к нему епископы подчинятся определениям Собора 869 года, что, по крайней мере» большинство фотианских епископов войдут в единение с Патриархом Игнатием, признав себя виновными и испрашивая милости и пощады от Патриарха. Ничего такого не было видно. Все епископы, прежде державшиеся стороны Фотия, и по его низвержении остались ему верными. Из всех епископов, которые были возведены им в сан, ни один от него не отпал, не увлекся какими-либо расчетами честолюбия и выгод. Почти все они оказывали решительное сопротивление несправедливым распоряжениям правительства. Даже епископы, некогда посвященные самим Игнатием, но потом перешедшие на сторону Фотия, не изменили Фо-тию со вторичным восшествием Игнатия на патриаршую кафедру. Ни один из всех перечисленных епископов не дерзал возводить каких-либо обвинений на Фотия. Соборное против него осуждение нисколько не изменило их отношений к низверженному Патриарху. Большинство епископов и других духовных лиц Константинопольской Церкви оставалось, вопреки ожиданиям, на стороне Фотия. Этому факту не могут не отдавать справедливой дани удивления и современные нам замечательнейшие римо-католические писатели, при всем их нерасположении к личности Фотия. Известный католический ученый Гефеле с удивлением замечает, рассматривая времена уничижительного положения Фотия, что «ни один из всех епископов, посвященных Фотием (а таких было множество), не перешел на сторону Игнатия». Также и другой, еще более знаменитый католический ученый Гер-генретер, при всем желании унизить Фотия, не может умолчать о том обаянии, которое производил Фотий, и о той привязанности, которой пользовался он в среде большинства епископов во дни своего несчастья. Названный ученый говорит: «Во дни своего благополучия Фотий умел настолько привязать членов своей партии друг к другу, что и во дни своего несчастья не только мог противодействовать разложению своей партии, но даже находил средства еще более укреплять связь между ее членами». «Фотианская (?) Церковь, — замечает он, — представляла собой хорошо организованное иерархическое общество». В самом деле, достойно удивления, какую великую деятельность развивает Фотий в ссылке, как он сумел сгруппировать около себя своих приверженцев, насколько верными они ему оставались. «Он с самых первых пор своего заточения мог хвалиться, что из всех епископов, которых он посвятил и которые, подобно ему, были в изгнании, ни один от него не отступился, ни один ни увлекся обстоятельствами времени, почти все они оказали решительное сопротивление (воле правительства). Даже из тех епископов (что казалось особенно непонятным, по замечанию того же Гергенретера), которые были посвящены Игнатием и его предшественником Мефодием, — и из них большая часть оставалась на его стороне, и казалось, что сами его враги теперь хотели переходить на его же сторону». По суждению Гергенретера, во всем этом выразился «поистине чудный дар Фотия пленять людей». Но такого объяснения факта совершенно недостаточно. Правота дела Фотия в его отношениях к Западу — вот что, без сомнения, влекло к Фотию сердца епископов, для которых была дорога независимость Восточной Церкви. В Фотии они видели борца за правду и страдальца за истину. Без сомнения, и Гергенретерово объяснение факта имеет свое значение: Фотий обладал действительно удивительным талантом привлекать к себе сердца своими отношениями к подчиненным. Сохранившиеся до нас его письма к епископам свидетельствуют о необыкновенном такте, с которым он вел себя в отношении к своим приверженцам во время своей ссылки. Он и в изгнании не переставал быть средоточием, центром своей партии. Император Василий, принизивший Фотия и его партию, должен был понимать, что борьба с ним не под силу и византийскому императору, который считал себя прямым наследником древнеримских государей. Власть царская чувствовала себя вынужденной сдаться и уступить требованиям гонимой партии. К этой мысли византийское правительство должно было приходить все больше и больше. Оно видело, чем была партия Игнатия, как мало она походила на партию фотиан. Положение Игнатия было жалкое, несмотря на то что он был утвержден в Патриаршестве мнимо-Вселенским Собором, несмотря на всякую поддержку, которую оказывала ему гражданская власть. Он решительно был не в состоянии искоренить церковные нестроения и умиротворить Церковь. Хорошо организованная и проникнутая духом своего вождя партия Фотия не только отказывала Игнатию в подчинении, но и не соглашалась со своей стороны ни на какие сделки, ни на какие уступки. Она ясно заявляла о своих правах, столь несправедливо попранных правительством. Игнатию оставалось только болезновать, что большая часть его избранного стада отделилась от общения с ним. В Константинопольском Патриархате возникли прискорбные беспорядки. Во многих городах явилось по два епископа, из которых один принадлежал к партии Фотия, другой был поставлен Игнатием и признавал его авторитет. Между ними происходили распри из-за кафедры, соблазнительные для пасомых. Даже те немногие епископы, которые стояли на стороне Игнатия, были нерешительны поддавались колебаниям: для них становилось ясно, что положение Игнатия в Константинопольской Церкви было плачевно. Умирали один за другим более ревностные из приверженцев Игнатия в духовенстве, а их места некем было пополнить, потому что новое поколение находилось под сильным влиянием Фотия. Вот что представляла собою партия Игнатия, стоявшая у кормила церковного правления. Император Василий не мог не видеть, что так дела идти долго не могут. Игнатий и его приверженцы оказались ниже той задачи, совершить которую они были призваны обстоятельствами времени. Василию должно было представляться такое соображение: если Игнатия с его союзниками считать действительно Церковью, то выходило бы, что Церковь умаляется и вымирает, а это противоречило понятию Церкви.

В таком-то положении в Константинополе находились две церковные партии после Собора 869 года. Фотиева, всячески отбивавшаяся от посягательств Запада на права Восточной Церкви, и Игнатиева, слабая, легко уловляемая папскими сетями. Рано ли, поздно ли, партия Фотия должна была взять верх: она была сильна, могущественна, между тем как партия Игнатия представляла постепенно разрушавшийся организм. Фотий ясно понимал положение дел и был одушевлен надеждою своего торжества. Поэтому, еще будучи в ссылке, Фотий, ободряя в письме одного из своих приверженцев, с полной уверенностью прилагал к партии Игнатия слова псалмопевца: Видех нечестивого превозносящаяся и высящаяся, яко кедры ливанские, и мимо идох, и се не бе, и взысках его и не обретеся место его (Пс. 36, 35, Зб). При таких обстоятельствах не удивительно, что с течением времени и сам император Василий увидел, что устроенный им переворот в церковных делах мало соответствовал благосостоянию Церкви и государства. Он нашел себя вынужденным более и более сближаться с партией Фотия. Он понял, что мира в Византийской Церкви не будет, пока многочисленная партия Фотия остается в уничижении. «Император Василий, — говорит Гефеле, — надеялся, что после приговора над Фотием, произнесенного на Соборе 869 года, и после ссылки Фотия его партия в скорости исчезнет и в государстве водворятся церковное единение и спокойствие. Но когда он встретил противное своим ожиданиям, когда он заметил удивительную стойкость фотиан, их крепкую привязанность к своей главе и их взаимную привязанность и не охладевающую ревность к своему делу, тогда он счел за нужное в государственных интересах оставить путь страсти, с которой доселе относились к этой партии и которая ни к чему не привела, и принял противоположный путь кротости». Другими словами, император решился стать на сторону Фотия. Притом же политический интерес» который побуждал императора Василия доселе придерживаться партии Игнатия», уже перестал существовать. Василий надеялся при помощи Папы, с которым состояла в связи партия Игнатия, достигнуть некоторых выгодных для себя отношений к государям Запада. Но надежды императора не сбылись. Он не только с ними не сошелся, но вместо того даже еще рассорился с императором Людовиком II, вступив с ним в спор из-за титула «Римского императора». Таким образом, желание императора поддерживать дружественные отношения с Папой в политических целях при таком положении дел исчезло, а вместе с тем должны были порваться его связи и с самой партией Игнатия. Напротив, сношения Константинопольской Церкви с Папой по болгарскому вопросу грозили новыми спорами с Римом. Но кто, кроме Фотия, мог с успехом взяться за это дело, с его талантами и познаниями, с его ревностью в сохранении прав Константинопольской Церкви, с его искусством, так необходимом в данном случае. Да притом же, по основательному замечанию одного немецкого историка, *срам, который был нанесен Византийской короне и Церкви Собором 869 года, следовало в корне уничтожить, а для этого нужен был человек со способностями, и таким человеком был один Фотий».

Для правительства открывалась вопиющая необходимость так или иначе и чем скорее, тем лучше содействовать коренному изменению в течении церковных дел. И Василий, без сомнения, хорошо понимал, что нужно сделать для блага Византийской Церкви, — вопрос был лишь о том, каким образом совершить саму перемену, и этот вопрос, как увидим впоследствии, разрешился благополучно.

Кроме вышеуказанных обстоятельств, дававших понять византийскому правительству, что Фотий и приверженные к нему епископы должны быть выведены из того унижения, которому они были подвергнуты, к этой же цели склоняли и споры Константинопольской Церкви с папами из-за Болгарии. Болгарский церковный вопрос, возникший незадолго перед этим, успел наделать много неприятностей для Константинопольской Церкви и не только не распутался во время второго патриаршества Игнатия, но еще более запутался, и Игнатий был не в состоянии помочь его благополучному разрешению. Наконец, в препирательстве с папами из-за Болгарии Игнатий изнемог. И это хорошо понимал император Василий. Было ясно, что для успешной борьбы с притязаниями пап нужен муж более энергичный, опытный, умный, нежели был Игнатий. Но кто же мог взяться за это дело, кроме Фотия? И вот, таким образом, болгарский вопрос, слишком обострившийся, мог побуждать Василия Македонянина снова призвать к патриаршей власти Фотия.

Мы перечислили те обстоятельства, которые заставили императора Василия обратить свои взоры на Фотия и его партию. Император нашел себя вынужденным более и более сблизиться с партией опального Патриарха. Он сам переходит на сторону Фотия. Это дело начинается возвращением Фотия из заточения. Василий дает ему для проживания Магнаврский дворец в столице, поручает воспитание и образование своих детей. Не довольствуясь этим, Фотий открывает школу и для детей высшего византийского общества, становясь в ней учителем. Он собирает библиотеку и, как и раньше, делается центром научного просвещения в Константинополе. Прежние враги быстро делаются его друзьями. Его авторитет, кажется, еще более возрос. Эта перемена в положении Фотия относится ко второй половине 876 года. Но император не хотел на этом остановиться. Он видел, как необходимо призвать к деятельности на пользу Церкви и всех фотиан, помирив их с Игнатием, разумеется, на условиях, которые были бы почетны и легко приняты первыми. Но нужно сказать, что в Константинополе весьма трудно было поправить положение церковных дел, испорченных Собором 869 года. Ведь был еще жив Игнатий. Каким же образом приблизить фотианскую партию и в особенности Фотия к кормилу церковного правления, не устранив и не унизив патриаршее достоинство Игнатия? Вообще трудно сказать, куда бы пошло вышеуказанное намерение императора, если бы Игнатий вскоре не умер и этим не развязал всем руки.

Смерть Игнатия, глубокого старца, смерть благочестивая, закончившая его благочестивую жизнь, невольно примиряет с теми ошибками, увлечениями, недальновидными поступками в управлении Церковью, которые он не раз являл в продолжение многолетнего двукратного патриаршества. Вот трогательные по своей простоте подробности смерти Игнатия, передаваемые его биографом, Никитой Пафлагонянином. «Восьмидесятилетний Игнатий на смертном одре. Была полночь. Келейник, обязанный читать молитвословия при постели болящего Патриарха, громким голосом возгласил: «Благослови Владыко». Игнатий был так слаб, что вместо ответа осенил крестом свое чело и тем дал знать, чтобы начиналось чтение. Затем едва внятным голосом спросил: «Какого святого сегодня празднует Церковь?» Ему отвечали: «Иакова, брата Господня, твоего друга». Патриарх поправил говорящего: «Не друга, а моего владыки». Спустя некоторое время он сказал: «Живите благополучно», и умер со словами: «Благословен Бог наш всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь». Заметим, что Игнатий высоко чтил память Иакова, брата Господня, так как из Иерусалима во время второго патриаршества ему были присланы омофор и некоторые иные священные одежды, по преданию принадлежавшие св. Иакову.

Смерть Игнатия положила конец затруднениям, с которыми приходилось бороться Византийской Церкви в ее стремлении к лучшему устройству и водворению мира. На третий день по смерти Игнатия Фотий снова появляется на Патриаршей Византийской кафедре. Событие это в то время едва ли могло кого-либо поразить. Все смотрели на Фотия как на самого достойного преемника Игнатия. Все, и во главе всех император Василий, хотя поздно, но понявший, какую ошибку он сделал, низвергнув Фотия с патриаршества несколько лет тому назад. Не разделяли общей радости по случаю восшествия на патриаршество Фотия лишь лица, беззаветно преданные Игнатию; но таких было очень мало. Снова начались сношения между Константинополем и Римом, и цель этих сношений была более определенна, чем в конце правления Игнатия. Теперь искали, чтобы Рим признал Фотия законным Патриархом Византии и чтобы это признание было совершено торжественно, в том же Константинополе, где несколько лет назад тот же Фотий если не торжественно, то с претензиями на торжественность был осужден.

Восстановление Фотия на Константинопольской Патриаршей кафедре было новым торжеством Востока над происками пап. Но хотя возвращение Фотия на Патриаршую кафедру и совершилось, однако же это его восстановление по некоторым причинам не могло обойтись без согласия Папы. В самом деле, Собор, осудивший Фотия в 869 году, был в живой памяти народа. Фотий, по крайней мере, для строгих приверженцев Игнатия, был Патриархом, анафемствованным Церковью. Нужно было ослабить значение этого Собора, и поэтому нужно было привлечь на свою сторону Папу, который принимал в указанном Соборе самое деятельное участие. Сам император Василий мог представляться для общественного мнения в очень невыгодном свете, когда он, подписав и утвердив своим авторитетом деяния Собора, осудившего Фотия, потом явился первым нарушителем соборных решений. Словом, до известной степени нужно было примирить прежнее осуждение Фотия с его теперешним восстановлением в патриаршем достоинстве. И вот, когда умер Игнатий и совершилось восстановление в патриаршем достоинстве Фотия, император отправляет посольства как к Восточным Патриархам, так и к Папе Иоанну VIII (878 г.), через которые у них испрашивалось снятие с Фотия осуждения, тяготевшего над ним со времени Собора 869 года и соблазнявшего некоторых в Константинополе при новом восшествии Фотия на патриарший престол. В Константинополе было решено собрать Собор, который должен был восстановить честь Фотия и на котором желательно было присутствие папских легатов. Отправленное к Папе посольство должно было примирить Палу с совершившимся в Константинополе церковным событием, хотя это событие и не могло быть приятным для Римского первосвященника. Посольство доставило Иоанну письма от Фотия и императора. Фотий в своем письме к Папе извещает, что его вторичное избрание не есть дело его личных желаний, но, скорее, уступка требованию императора и всей Восточной Церкви, утверждает, что только уступая единодушному желанию императора, клира и народа, он решился снова взойти на патриаршую кафедру, что все епископы стоят на его стороне и только немногие оказываются недовольны его избранием. Насколько можно судить, письмо было написано в таком тоне, из которого было видно, что Фотий ни сколько не сомневался в подтверждении его избра ния Папой. Что касается до письма императора, то оно говорило об общем желании, чтобы Папа вошел в церковное общение с Фотием, через что Константинопольская Церковь достигнет желанного мира. Император просит, чтобы Папа прислал своих легатов на Собор, который должен собраться в Константинополе, для утверждения избрания Фотия.

Нужно заметить, что, вообще, эти письма по своему тону далеко не могли быть приятными для папского самолюбия и благоприятными для папских притязаний. Тем не менее, Папа Иоанн VIII решается на сей раз уступить Константинопольской Церкви и императору и признать Фотия Патриархом. Со стороны Папы признать Фотия Патриархом было делом нелегким. Решиться на этот шаг значило решиться на многое: значило отнять значение у тех декреталий, которыми Папы Николай и Адриан всячески поражали Фотия; значило попрать авторитет Собора 869 года, которым проклят Фотий и который считается на Западе Восьмым Вселенским; значило разорвать связи с Игнатиевой партией, на которую опирались Папы в своих притязаниях; значило чуть ли не авторизовать тех проклятий, которыми громил Фотий Папу Николая. Словом, всей многолетней политике пап в отношении к Востоку дать совершенно другой оборот: прежнего нечестивца и црезрителя законов, т.е. Фотия, теперь нужно было назвать достойным Патриархом, своим истинным братом* Все это должно было полагать препятствия для признания от Папы Фотия Патриархом. И, однако же, Иоанн VIII решается сделать шаг, который, конечно, осудили бы его предшественники — Николай и Адриан, — войти в общение с Фотием и примириться с фактом его восстановления в патриаршестве. Делая такой шаг, Папа мог утешать себя таким соображением, что Игнатий умер, следовательно, Константинопольская кафедра сделалась вакантной, и, следовательно, на нее имел право взойти новый Патриарх, — будет ли то Фотий или кто другой — все равно, но за Фотия хлопочет император византийский, а потому он и должен быть признан в патриаршем достоинстве. Таким соображением мог утешать себя Иоанн в своем поступке, которого он, однако же, по чистой совести не мог одобрить. И все же в деятельности пап являлось противоречие. Его преемники апостола Петра (как величали себя Папы), присвоившие себе главенство в Церкви, не могли допускать со спокойной совестью. Признать Фотия Патриархом Папу побудила не уверенность, что дело его восстановления вполне законно, а своекорыстные расчеты. Однако Папа посчитал себя вынужденным поступиться своими правилами, своими идеалами и притязаниями ввиду тяжелых обстоятельств, в которых в это время находилась Папская область. Политическое положение Папы представляло жалкий вид. Сарацины почти завладели Италией. Некоторые влиятельные итальянские династии также грозили самостоятельности папских владений. Иоанн искал себе помощи во Франции, но обманулся в своих надеждах. И куда на Западе ни обращался Папа за помощью, везде встречал лишь бессилие, беспорядки, анархию. Папа было пробовал уже откупиться от нападений сарацин деньгами, но это помогло лишь на время. В мае и июне 879 года папские владения подверглись новым опустошениям. При таких условиях Папа решается купить союз с Византией какой угодно жертвой. Иоанн надеялся, что император Василий окажет ему помощь войсками в вознаграждение за его уступчивость и склонность исполнить желания Константинополя. Притом Папа льстил себе надеждой, что за такую уступку император отблагодарит его возвращением Болгарской страны под юрисдикцию Римской Церкви. И наконец, по суждению Неандера, Иоанн «хорошо понимал, что в случае папского отказа признать Фотия Патриархом император и без Папы исполнит желаемое, и его голос, если он и будет неблагоприятен Фотию, останется бессильным». И вот Папа ради земных расчетов решается пожертвовать традициями Римской кафедры.

Свой ответ на вышеуказанные письма императора и Фотия Папа, по обстоятельствам времени, успел отослать только в августе 879 года. Посмотрим, что и как писал Папа в Константинополь при таких исключительных условиях. В письме к императору Папа ясно и решительно высказывает свое согласие на вступление Фотия на патриаршую кафедру: «Достопочтеннейшего Фотия мы признаем в патриаршем достоинстве и объявляем ему наше общение с ним». При этом Папа делает легкий намек, что нехорошо сделали в Константинополе, что Фотий «воспринял на себя запрещенные ему обязанности без согласия папского престола», но пеняет на это лишь между прочим, как говорится, для очистки совести. Решаясь на такой шаг, Папа старается в рассматриваемом письме дать некоторое объяснение своего поведения, своей уступчивости в отношении к Константинополю. Он то указывает на обстоятельства времени (temporis necessaritate), как будто бы истина и справедливость могут изменяться вместе со временем, то в свое оправдание ссылается на согласие признать Фотия Патриархом со стороны иерархов Александрийского, Антиохииского и Иерусалимского и всей Константинопольской Церкви, то просто ссылается на свою власть вязать и решить. «Все мы можем вязать, но все, без сомнения, мы можем и решить». Не то ли хотел сказать этим Папа, что он может выражать свое благоволение или неблаговоление, подчиняясь — единственно — своему произволу? Как бы то ни было, Пала считает все высказанное достаточным, чтобы признать Фотия Патриархом вопреки своим предшественникам. Затем в письме к императору Иоанн хотя и не прямо, но ясно указывает, под какими именно условиями он хочет авторизовать вторичное возвышение Фотия в Патриархи. Папа указывает, что ему было бы желательно получить духовную юрисдикцию в Болгарии. «Византийский Патриарх, — говорится в этом письме, — должен отказаться от всяких притязаний относительно Болгарии, которую Папа Николай обратил к христианству (?), он не должен ни посвящать духовных лиц для этой страны, ни посылать туда епископов. А те греческие священники, которые там находятся, должны быть оттуда отозваны, и страна всецело должна подчиниться Римской кафедре». Как бы взамен того, в заключение письма Папа напрашивается со своими услугами в отношении к тем, кто откажется принять в Константинопольском Патриархате сторону Фотия. «Те, — писал Папа, — кто не захочет вступить в общение с Фотием, должны быть два или три раза увещеваемы, если же и после того пребудут упорными, в таком случае чрез папских легатов на Соборе они будут лишены общения, пока не возвратятся к своему Патриарху». В письме к Фо-тию Папа говорит в тоне дружелюбия и любви, которого Фотий еще доселе не слышал со стороны Рима. Папа говорит: «Мы теперь узнали твое настроение и вполне убеждены, что нам теперь ты совершенно предан». И это совершенно внезапно! Далее Папа дает Фотию заметить, чтобы он смотрел на себя как на облагодетельствованного им. «Ты должен оправдаться перед Собором и, по обычаю, испрашивать его снисхождения, и тогда наше благоволение явится над тобой». Иоанн не забывает напомнить Фотию и о Болгарской Церкви и притом в таких словах, которые указывают, что Папа смотрел на возвращение ему Болгарии как на возмездие за милости с его стороны к Фотию. «Как ты со своей стороны домогаешься своего, то и мы хотим, чтобы нам с возможной скоростью была возвращена Болгарская Церковь, Силою апостольского авторитета мы запрещаем на будущее время всякое церковное посвящение для Болгарии со стороны Константинопольских Патриархов. Должно позаботиться, чтобы оттуда были выведены все епископы и духовные лица низших степеней. И если фотий не послушается, то будет подлежать церковному осуждению». Значит, Фотию снова могла грозить опасность, но уже по другим причинам.

Весьма характерным для определения папских отношений к Востоку представляется теперь же отправленное от Папы грозное письмо сторонникам Игнатия в константинопольском обществе. В этом письме Папа угрожает игнатианам отлучением в случае, если они откажутся от послушания Патриарху Фотию. Они выставляются главными виновниками раздора и соблазнов, доселе господствовавших в Константинополе. Они третируются как злые преступники, разрушающие единство Церкви. Что же касается до того, что они прежде сообразно с папскими желаниями заявили себя прямыми противниками Фотия, то Папа советует им этим не смущаться и все-таки переходить на сторону Фотия, так как «Церковь Христова получила власть разрешать всякие узы». Этот документ чрезвычайно интересен в том отношении, что он еще раз и самым наглядным образом показывает, что Римская Церковь в своих отношениях к Константинопольской руководствовалась не желанием восстанавливать якобы попранную здесь справедливость и каноны, а становилась просто из чисто житейских расчетов то на сторону Игнатия, то на сторону Фотия. И вот та самая партия Игнатия, представителей которой папа Николаи называет исповедниками и мучениками, эта же самая партия вдруг, без всякой с ее стороны вины, становится в глазах Папы Иоанна крайне преступной. Этот документ настолько дескридитирует «апостолическую» кафедру, что Гергенретер готов бы заподозрить его неподлинность, если бы это было возможно. Вот та восхваляемая папами любовь к справедливости и соблюдению канонов!