Константинопольский Собор 879-880 годов, именуемый Софийским и иногда признаваемый на Востоке Восьмым Вселенским

Восстановление Фотия в патриаршестве должно было произойти торжественно. Решено было собрать Собор в Константинополе. И действительно, такой Собор собрался в 879 году и был обставлен так величественно, как немногие и из числа даже Вселенских Соборов. Собор открылся в ноябре 879 года, а закончился 13 марта следующего, 880 года. Места для заседания отцов Собора менялись: первое заседание происходило в «Великом се-кретариуме» при Софийском Константинопольском храме, дальнейшие заседания — там же, где и Собор 869 года — в верхней части Софийского храма, называвшейся катехумениями, а одно, именно шестое заседание Собора, имело место в императорском дворце. Председателем Собора был сам Фо-тий. На Соборе заседали папские легаты, их было трое: Павел, епископ Анконский, Евгений, епископ Остийский, Петр, пресвитер Римский и кардинал. Первые двое прибыли еще в 878 году с поручением от Папы к Патриарху Игнатию, но были удержаны в Константинополе до времени Собора. Легат Петр прибыл незадолго до открытия Собора и принес с собой папские письма к императору, Фотию и Собору — документы, имеющие важное значение в вопросе о восстановлении Фотия в патриаршестве. На Соборе присутствовали уполномоченные от лица всех Восточных Патриархов. Уполномоченным от Иерусалимского Патриарха был пресвитер Илия (но не тот Илия, который присутствовал на Соборе 869 года; этот уполномоченный является на самом же первом заседании Собора); уполномоченным от патриаршей Александрийской кафедры был пресвитер Косма (является на Собор со второго заседания); полномочиями от Антиохийского Патриарха был облечен архиепископ Мартиропольскии Василий (прибыл лишь к четвертому заседанию Собора). Все эти апокрисиарии Восточных Патриархов были лицами, действительно снабженными надлежащими полномочиями, а не самозванцами, какими были мнимые апокрисиарии Игнатиева Собора 869 года. На Соборе видим чрезвычайно большое число греческих архиереев в качестве его членов. В числе их было восемьдесят митрополитов и архиепископов. Между ними встречаем и имя Григория Асвесты, престарелого друга Фотия, который теперь был митрополитом Никейским, но который скончался раньше заключения соборной деятельности. Почти половина всех иерархов, членов Собора, принадлежала Ефесскому Экзархату, — это знак того, что эта провинция особенно процветала в церковном отношении. В числе присутствующих на Соборе видим даже епископов не только Илирика, но и нижней Италии (где были греки и греческое духовенство). Всего на Соборе было 383 иерарха. Замечательнейшими ораторами на Соборе были: сам Фотий, уполномоченные Восточных Патриархов, двое ревностнейших приверженцев Фотиевых — Захария Халкидонский и Прокопий Кесарийский. Менее важными ораторами были Иоанн Ираклийский, Никита Смирнский и некоторые другие лица. Папские легаты, свободно не владея греческим языком, говорили на Соборе немного. Вообще Собор был блестящий. Гер-генретер говорит: «Собор, собранный Фотием, в целом представлял поистине величественное явление, какого не видали со времен Халкидонского Вселенского Собора. Никогда еще Патриарх града Константинова не собирал на Собор такого множества иерархов».

Опишем деятельность Собора 879 года, руководясь его актами* День открытия Собора неизвестен, в актах не обозначен день первого заседания. Можно сказать одно: первое заседание происходило раньше 17 ноября, так как в это число произошло второе заседание. Место первого заседания было указано прежде. Когда собрались члены Собора и водворилась тишина, рассказывается в актах, на середину Собора вышел диакон и протонотарий (т.е. старший секретарь) и сказал: «Петр, достопочтенный пресвитер и кардинал, легат Папы Иоанна, и его сотоварищи Павел и Евгений пришли для присутст-вования на Соборе. Из них Петр принес и передал послания Папы Иоанна». Фотий, председатель Собора, отвечал: «Благодарение Богу за то, что он (Петр) невреждеяно и в добром здравии прибыл сюда». (Прочие легаты прибыли в Константинополь давно, как было уже замечено.) «Пусть они войдут», — добавил Фотий. Легаты вошли (очевидно, до этой минуты они оставались за дверями). Тогда Фотий сказал несколько слов в форме молитвосло-вия. «Слава Богу нашему, Единосущной и Животворящей Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков». На это Собор отвечал: «Аминь». Затем Фо-тий произнес какую-то обычную молитву, обнял и поцеловал легата Петра и других легатов и сказал: «Бог благополучно вас привел сюда. Да приимет Господь милостиво ваши труды, да благословит и освятит ваши души и тела, да приимет милостиво заботы и попечения нашего святейшего брата и со-служителя, нашего духовного отца, папы Иоанна». Уже здесь выступает полное различие между этим Собором и Собором 869 года. При восстановлении Игнатия в патриаршестве папские легаты руководят делами Собора и Собор открывают. Здесь же Фотий является главой Собора, он дает разрешение войти легатам на Собор, принимает их как обыкновенных, хотя и почетных членов Собора. Вообще в течение Собора Фотий хотя и говорит с почтительностью о Папе, но всегда дает знать, что он говорит о Папе как о Патриархе, равном с Византийским. Еще одно отличие этого Собора от прежнего: здесь совсем не было императорских сановников, которые имели такое влияние на Соборе 869 года.

На дальнейшие слова легата Петра: «Хвала Богу, что мы нашли вашу святость в добром здравии. Святой Петр взирает на вас», Фотий отвечал: «Христос Бог наш, через апостола Петра, которого ты упомянул, да изольет милость на всех нас и да удостоит нас Своего царствия». Петр сказал: «Папа Иоанн почтительнейше приветствует (προσκυνεί) вашу светлость». Фотий в ответ: «И он (Папа) с нашей стороны тоже почтительнейше приветствуется (αντιπροσκυνειται) от всего сердца». Петр говорит: «Он хочет иметь тебя своим братом, сослужителем и соепископом». Фотий отвечал: «Бог, совершающий все благое, да исполнит, по Своей мудрости, желание Папы. И мы принимаем его как брата, со-служителя и нашего духовного отца».

Легат Петр объявил: Папа прислал Патриарху Фотию письмо, дабы все знали, какую ревность, какую попечительность он — Папа — проявляет относительно Византийской Церкви и с какой любовью и доверчивостью относится к ее архипастырю. Фотий в ответ на это сказал, что и раньше присылки этого письма он из самых дел уже знал об этом, а теперь в письме Папы он видит лишь подтверждение и дальнейшее доказательство своей уверенности. «Папа, — говорил далее Фотий, — подражал Христу, первому и верховному первосвященнику, который, будучи почитаем сонмами Ангелов на небе, не возгнушался принять человеческий зрак, чтобы привлечь к себе отчуждивший-ся и заблудший род человеческий. Ибо Папа, не довольствуясь тем, что его Церковь находится в мире и благоденствии, захотел через своих легатов разведать, где находятся люди, противящиеся истине, и их через увещания отвратить от заблуждения и привести ко Христу, Истинному Богу, воссоединив с Ним». Затем Фотий, еще раз похвалив Папу, спросил у легата о здоровье Римского первосвященника, на что Петр отвечал: «Вашими святыми молитвами (per sanctas orationes vestras) он чувствует себя здравым». Фотий предлагает легату еще вопрос: «Благополучна ли Церковь Римская и благополучны ли в ней епископы и пресвитеры?» — и получает утвердительный ответ, причем легат Петр замечает: «Какую любовь, какое доверие питает к тебе (Фотию) святой отец, этого и пересказать невозможно». На эти слова Фотий отвечал похвалой Папе. Легат Петр, обращаясь ко всему Собору, передал ему привет и выражение почтения от лица Папы, на что члены Собора также отвечали приветом. Тот же легат сказал, обращаясь к Собору: «Братие и сослужители! Как отец любит детей своих, так и святейший Папа, любящий вас, прислал нас и письма к вам для того, чтобы водворить среди вас единение». Легату от лица Собора отвечал Иоанн, митрополит Ираклийский, заявляя, что единение в Византийском Патриаршестве уже восстановлено и что все признают единого пастыря, Патриарха Фотия. Иоанн своей речью, очевидно, хочет ограничить смысл слов легата, приписывающего Папе слишком большое влияние в умиротворении Византийской Церкви. С тем же намерением была произнесена и другая речь Заха-рией Халкидонским. Прежде всего, оратор восхваляет блага мира, выражает сожаление о том, что долгое время в Византийской Церкви мир подвергался нарушениям, останавливается на вопросе, от чего зависело такое печальное явление, и замечает, что причина явления совершенно невероятна и, однако же, вполне истинна. Достойную сожаления причину нарушения мира нужно искать в том, что возвышенные свойства и славные дела Фотия, его необыкновенные познания и учев:ость в духовных и светских науках, чистота его души, врожденная ему мудрость, кротость, благоразумный и умеренный образ действия, его воздержанность, его милосердие ко всем, его смирение, привлекавшее к нему всех и в особенности епископов, его ревность к обращению грешников, еретиков, неверующих — словом, редкие добродетели этого божественного мужа возбудили к нему зависть и ненависть, подобно тому, как Спаситель навлек на себя всю ярость иудеев. Это причинило страдания и Византийской Церкви. Император постарался уничтожить зло. Со своей стороны и Папа Иоанн не захотел оставаться при том, что сделано к вреду Церкви (при его предшественнике). Все, что сделано против Фотия, ничтожно и суетно. Византийская Церковь снова возвратилась к своему архипастырю. Многие сделали это немедленно, другие присоединились к нему впоследствии, и лишь немногие из нерасположения к церковному миру и из самолюбия остаются схизматиками. Бели этих отщепенцев спрашивают, на каком основании они отделяются от Церкви, то в свое оправдание они приводят то, что так хочет Римская Церковь. «Но ведь это все равно, — замечает оратор, — как если бы грабители храмов и убийцы извиняли себя тем, что они совершают зло с дозволения и по указанию римлян. Таким образом, Римская Церковь, которая заботится о водворении мира в других Церквях, по их словам, является виновницей всякого беспокойства, вражды, соблазнов и зла, от которых стонет Византийская Церковь. Положим, это несправедливо, но так утверждают отщепенцы (Захария здесь говорит о том, что лица, не желавшие войти в общение с Фотием, ссылались на то, что Фотий осужден Римскими Папами Николаем и Адрианом). Поэтому-то император, — продолжает оратор, — и призвал римских легатов. Они должны опровергнуть все те обвинения, которые почти со всех сторон сыплются на Рим. Теперь ясно, что этот Собор собрался ради Римской Церкви, для защиты ее чести, чтобы никто из схизматиков с этих пор не считал ее виновницей раздоров. Теперь благодаря начинаниям императора и молитвам Патриарха Фо-тия и Папы Иоанна все пришло в наилучший порядок и не нуждается ни в каких улучшениях. Таков, полагаю, и взгляд Собора на дело». Члены Собора в знак одобрения речи Захарии начали восклицать: «От нашего господина и Патриарха (Фотия), с которым мы с самого начала были соединены, мы не отделялись, но готовы были пролить за него свою кровь, если бы это потребовалось. А те из нас, кто отпадал от него, осуждают свое поведение и признают его от всего сердца и с твердой решимостью первосвященником и архипастырем. Тех же, кто колеблется признать его таковым, мы считаем врагами Церкви и достойными осуждения».

После этого перерыва тот же оратор продолжал: «Схизматики так далеко простирают свою дерзость, что саму Римскую Церковь хотят сделать из свободной рабствующей. Каким же образом? Они говорят: «Определения Папы Николая мы принимаем, равно и определения Папы Адриана нам нравятся, а определений Папы Иоанна мы не хотим принять». Бели их спрашивают: да почему же так? то они отвечают: «Николай и Адриан следовали нашим желаниям, а Иоанн не хочет того, чего хотим мы. Это значит нечто другое, — заявляет оратор, — как то, что эти люди не расположенны следовать определениям Римских Пап, а, напротив, хотят заставить этих архипастырей слушаться их (схизматиков) воли. Ибо они принимают лишь те папские определения, которые и сами постановили. А те из папских определений, которые им не угодны, они отвергают, хотя бы даже подобные распоряжения были повторены римлянами тысячу раз и были вполне согласны с церковными правилами. Вместо подобных определений они придают значение одной своей воле. Отсюда оратор выводит заключение, что Собор должен принять на себя задачу — освободить Римскую Церковь от того бесчестия, которое ей наносят схизматики». Смысл речи За-харии, без сомнения, тот, что Римская Церковь своим, слишком ревностным, вмешательством в дело споров игнатиан и фотиан настолько запуталась, что, в конце концов, ее прежние приверженцы и друзья на Востоке превратились в ее же порицателей. Этим имелось в виду нанести чувствительный удар римским епископам, которые слишком много о себе думали я свой образ действий считали выше критики.

Легат Петр, выслушав речь Захарии, сказал: «Благодарим Бога за все и да совершит Он полезное для всех». К сказанному легатсм прибавил несколько слов Иоанн Ираклийский, в которых выразил мысль, что усилиями Папы, Восточных Патриархов и самого Фотия в Церкви водворился мир. Прокопий Кесарийский и уполномоченный Патриарха Иерусалимского Илия со своей стороны выразили благодарность Богу и императору, созвавшему этот Собор. Илия при этом объявил, что схизматики никогда не находили сочувствия в Иерусалимской Церкви и что с тех пор, как Фотий написал (во второе патриаршество) письмо Иерусалимскому Патриарху, последний оставался с ним в тесном общении. Даниил, митрополит Ан-кирский, сделал еще такое замечание: «Наш Патриарх (Фотий), подражая Христу, тех, кто пришел в единодесятый час, принял и уравнял с первыми, а первых удостоил подобающей чести». Этими словами Даниил хотел сказать, что Римская Церковь с Папой во главе признала Фотия Патриархом после других иерархов Востока, и это однако не воспрепятствовало Фоткю принять это, позднее, заявление со стороны Запада со всей признательностью и вниманием. Опять в словах Даниила заключался некоторый урок надменному Риму.

Легат Петр сказал еще раз, что он и его сотоварищи присланы за тем, чтобы устранить соблазн в Византийской Церкви, и что Папа с Патриархом Фотием так дружественны, что составляют одну душу и одно тело. «В знак своего единения с Патриархом Папа, — объявил легат, — послал ему в подарок святительские одеяния — омофор, стихарь, фелонь и т.д.» Члены Собора потребовали, чтобы легаты в отдельности показали Собору ту и другую из числа подаренных одежд, что тот и сделал. Фотий выразил свою благодарность по случаю папского подарка в таких словах: «Иисус Христос, Бог наш, покрывающий небо облаками, облекшийся в человеческую природу, дабы спасти ее и очистить, да облечет его (Папу) одеждой бессмертия, достойной небесного чертога*. Короткую речь говорит папский легат Евгений Остийский. «Как у каждого человека велико стремление, — говорит он, — к соединению с Богом, так же сильно у Папы Иоанна желание быть в единении с Патриархом Фотием». Собор отвечал на это кратким замечанием, что из самих дел видно, что действительно так.

Легат Петр заявил, что кроме прочих папских писем на Восток он принес с собой и письмо к Патриарху Фотию, но предложил отложить чтение этого письма, так как еще не все епископы собрались для присутствия на Соборе. Фотий со своей стороны к этому добавил, что и легат Петр, утру* дившись от долговременного путешествия в Византию, нуждается в отдыхе, а потому предложил не спешить со следующим заседанием Собора. В заключение заседания легат Петр обратился к Собору со следующим предложением: если кто из числа здесь присутствующих не находится в общении с Фо-тием, пусть они выйдут на середину и объяснят, почему они так поступают. Члены Собора сказали, что между ними таких нет, что они все принимают Патриарха Фотия. Легат сделал другое предложение: «Бели между вами нет таких отступников от общения с Патриархом, то все же существуют такого рода люди. При встрече с ними увещевайте их к миру. Пусть они обратятся к милосердию Фотия, и он да примет их отечески». Собор отвечал: «Противников мира немного, мы будем их увещевать. Но и вы (обращение к легатам), делайте то же, если повстречаетесь с нарушителями единения». Легат Петр еще сказал, что кто из нарушителей мира не послушает ни епископов, ни Собора, ни их, легатов, то этот упорствующий будет отлучен от Церкви. Илия Иерусалимский, как бы делая вывод из этих последних рассуждений Собора, заметил: «Кого Бог прославил, тому не может причинить бесчестия ни один человек. А кто у Бога потерял честь, тому нисколько не поможет честь у людей. Бог прославил Патриарха Фотия, а потому имя его будет прославляться на небе и на земле из рода в род. А если кто ему воспротивится, те покроются стыдом на земле и в будущем мире их жребий с осужденными». Первое заседание закончилось возглашением многолетия императору, императорскому дому, Папе Иоанну и Фотию.

второе заседание Собора происходило 17 ноября более торжественно, чем прежнее. Фотий председательствовал, а легаты занимали второе место. Фотий открыл заседание провозглашением славословия Животворящей Троице, на что Собор отвечал: «Аминь». Легаты на латинском язык тоже произнесли славословие Богу. Легат Петр затем сказал, что Папа прислал своих легатов, дабы утвердить и признать то соединение Церкви, которое совершилось между спорящими в Византии, прибавляя, что об этом просили Папу не только император Василий, но и Патриархи: Александрийский, Аитиохийский и Иерусалимский. Затем легат предложил для прочтения на Соборе письмо Папы к императору. В этом письме, довольно длинном, говорилось: «Прежде всего мы принимаем епископа Фотия в общение с нами и восстанавливаем его в высоком первосвященническом достоинстве и в Патриаршей чести, чтобы Церковь не обуревалась более волнами разделений». То, что Папы могут поступать, сообразуясь с потребностями Церкви, смягчая строгость церковных правил (как поступил Папа с Фотием), доказывается в письме изречениями пап и примерами из времен церковной древности. Далее раскрывается мысль, что если иногда лица, более или менее виновные против церковных правил и осужденные Соборами, потом снова бывали восстановляемы в своих иеоап хических должностях, то тем более должно быть мужей, блистающих правотой веры, достигших славы строгостью и чистотой жизни, не подвер гать, подобно преступникам, бремени покаяния но восстанавливать их в прежнем достоинстве (речь, очевидно, идет о Фотии). После этого Папа очень решительно признает восстановление Фотия в патриаршестве. «Примите его все, – говорится в письме, – – примите безо всякого сомнения; никто не должен ссылаться на Собор, который был против Фотия (речь идет о Соборе 869 г.), никто не должен на основании подписей, сделанных против Фотия (речь идет о том же Соборе), искать предлога к разделению». Другие подробности письма Папы к императору не представляют особенного интереса. По прочтении этого письма Прокопий Кесарийский, выражая мнение Константинопольского Патриархата, сказал, что еще прежде прибытия легатов мы (епископы этого Патриархата) самым искренним образом вошли в единение с истинным нашим архипастырем Фотием. Илия, уполномоченный Иерусалимский, в таком же роде говорил от имени прочих Восточных Патриархов. Он сказал, что надлежит благодарить Бога за то, что древнее и неизменное мнение Иерусалимской Церкви относительно Патриарха Фотия теперь разделяется и подтверждено всеми. Папский легат Петр сказал, выслушав эти мысли: «Папа послал нас утвердить единение Константинопольской Церкви, но если это единение, как открывается из ваших слов, уже совершилось и Фотий принят как Патриарх, то возблагодарим Бога, подателя мира».

Прокопий Кесарийский, принимая во внимание последнее заявление легата, взялся объяснить, почему признание Фотия быстро совершилось на Востоке и медленно на Западе и что было причиной того, что некоторые до сих пор не хотят признавать Фотия законным Патриархом. Он говорит, что восточные епископы, находясь ближе к Византии, могли удобнее узнать и оценить положение дел, чем епископы, живущие далеко (т.е. на Западе). Он замечает, что восточные как бы руками осязали вещи и видели их собственными глазами, а западные вынуждены руководствоваться лишь слухом. Восточные, по словам оратора, все исследовали и все узнали и пришли к той истине, что их спасение и милость Божия для них заключается в единении с Патриархом Фотием. Очевидно, оратор хочет провести мысль, что напрасно западные епископы и во главе их Папа преувеличивают свое значение в деле умиротворения Византийской Церкви. Воссоединение Церкви с Фотием произошло раньше, чем на Западе. В основу его положены факты более веские, чем которыми руководствовался Запад. Запад, в связи с несовершенством своих сведений, слишком запоздал присоединить свой голос к голосу Восточной Церкви. Ясно, что оратор желал нанести некоторый не сильный, но чувствительный удар самомнению западного Первосвященника. Продолжая свою речь, Прокопий возлагает на легатов обязанность не совсем легкую — увещевать отщепенцев, не хотевших общения с фотием. «Немногие, — говорил оратор, — остаются вне общения с Фотием, и пусть их увещевают легаты. Ибо предлогом для упорства отщепенцев служат их подписи под определениями Собора 869 года: не будь этого предлога, никто — ни мал, ни велик, не стал бы отрекаться от общения с Фотием». «Лукавый устроил дело так, — продолжал Прокопий, — что Святой Крест, Символ мира и спасения, в настоящее время сделался для непроницательных людей поводом к соблазнам (т.е. оратор, кажется, указывает на то, что под актами Соборов иногда подписывающие их, как бы для большего скрепления подписанного, ставили кроме своего имени знак креста. Так было, по предположению оратора, и на Соборе 869 года, а в таком случае крест стал предлогом к несогласиям, основанием не принимать Фотия, осужденного на указанном Соборе).

Легат Петр, едва ли понявший все тонкости речи оратора, заявил, что насколько они, легаты, будут в силах, постараются увещевать сопротивляющихся, впрочем, к той же деятельности легат призывает и всех членов Собора. Однако отвечающий на речь Прокопия легат ничего не сказал о Соборе 869 года, который выставлялся восточным оратором как причина упорства отщепенцев. Быть может, ответ легата Петра был найден Собором не вполне удовлетворительным, а потому тот же Про-копий с ударением сказал, что главный повод к отделению для отщепенцев дают те подписи, которые сделаны на Соборе 869 года (против Фотия). Члены Собора подтвердили слова Прокопия, сознавшись, что из числа их некоторые сначала тоже не хотели входить в общение с Фотием из-за Собора 869 года. Желая закончить рассуждения, вызванные письмом Папы к императору легаты спросили Собор: принимают ли его члены это послание? Ответ был утвердительный. Тогда легаты еще точнее поставили свой вопрос и спросили: принимают ли члены Собора все послание Папы со всеми его подробностями? На этот вопрос Собор отвечал тоже утвердительно, но со значительными оговорками: «Все, что касается славы Церкви и признания Фотия Патриархом, мы принимаем; но что относится до дел государственных и императоpa, то мы их решение предоставляем самому императору» . Чтобы понять смысл этих последних слов, нужно принять во внимание, что Папа в письме к императору просил его возвратить Болгарскую Церковь папской юрисдикции. Разрешение этого-то вопроса Собор и объявляет не подлежащим ведению церковной власти815.

После письма Папы к императору было решено прочитать на Соборе письмо Папы к Фотию. Это письмо также дало повод к собеседованиям и прениям отцов Собора. В письме к Фотию между прочим говорится: «Ты пишешь, что Святая Константинопольская Церковь единодушно склонилась к признанию тебя Патриархом и что ты занял кафедру, которая тебе принадлежала. Приносим от всего сердца и всей души благодарность Богу за Церковь Константинопольскую и за твое восстановление в патриаршестве». Папа извиняется в том, что двое папских послов (Евгений и Павел), посланные к Игнатию, не сразу вошли в общение с Фотием. Объясняет, отчего это произошло, и замечает, что это «лишение теперь обильно вознаграждено». «Мы узнали, — пишет Папа, — что у вас (в Церкви) есть некоторые схизматики, которые ищут не спокойствия, а предназначают диаволь-скую борьбу, так что они увлекают за собой простодушных. Как мы радуемся о твоем восстановлении, которое совершил Бог, так и печалимся о случившемся разделении Церкви». Папа выражает надежду, что мудрость и милосердие Фотия положат конец разделению. Тот же Папа советует Фотию выказывать снисхождение к тем из епископов, приверженных к Игнатию, которые признают его (Фотия) Патриархом. Иоанн внушает Фотию, чтобы он возвращал им их должности и епархии, которыми они правили раньше.

По прочтении этого письма легат Петр предложил Фотию вопрос: принимает ли он все, что написано в письме? Фотий отвечал, что он принимает и верно будет следовать тому, что написано сообразно с законами и что касается его лично. Затем легат сделал благоразумное предложение, вытекавшее из некоторых слов папского письма, о том, как поступать на практике с игнатианскими епископами, которые теперь противятся Фотию, а потом пожелают с ним воссоединиться. Он предложил следующее: игнатианские епископы, в случае признания ими Фотия Патриархом, как ранее посвященные в архиереи, должны занять свои прежние кафедры, а те епископы, которые заняли эти места (очевидно, разумеются епископы, поставленные уже Фотием после его восстановления), должны считаться безместными и получать пропитание от этих же Церквей, в которых они были в известное время предстоятелями. Эти епископы должны оставаться в таком положении, пока не займут, в случае вакантности, кафедру в той Церкви, от которой они получают пропитание, или не будут поставлены на другие кафедры. Тот же легат предложил, чтобы епископы-игнатиане, находящиеся в ссылке, были возвращены оттуда и были увещеваемы к единению с Церковью. На заявления Петра отвечал Фотий. На вопрос о том, как поступать с епископами игнатианской партии, воссоединяющимися с Патриархом, Фотий не дал прямого ответа. Вероятно, он это дело предоставил своему личному усмотрению. А относительно епископов, сосланных в ссылку, Фотий заявил, что император подверг этому наказанию только двоих и притом по причинам не церковным, а политическим. Один был зачинщиком, а другой участником в гражданском возмущении. Вина этого последнего, по словам Фо-тия, увеличивалась еще тем, что он в присутствии многих свидетелей позволял себе произносить порицания на Папу Иоанна. Фотий к этому добавил, что если легаты желают, он будет хлопотать перед императором об их помиловании.

Легат Петр удовлетворился объяснениями Фотия относительно изгнанных епископов и завел речь о предмете, о котором не было упомянуто в письме Папы к Фотию, но который очень интересовал Папу.

Имеем в виду церковный болгарский вопрос. Легат заявил, что ему дано поручение потребовать от Фотия, чтобы он не посылал представителей в Болгарию и не посвящал для этой страны духовных лиц. Фотий отвечал, что он высоко ценит мир и предпочитает любовь всему. Со своей стороны он готов все отдать и все подарить. Уверял, что он не хочет пользоваться своими правами и примером других (Игнатия?) и потому не посылал паллиума (т.е. омофора) в Болгарскую страну и не посвящал для нее духовных лиц. Он готов делиться с друзьями даже тем, что составляет его владение, если это зависит от его воли и не противоречит древним законам. Наконец, он говорил, что расширение границ собственного Патриархата для него есть не что иное, как увеличение трудов и забот. Легат Петр, по-видимому, удовольствовался подобным неопределенным ответом и сказал: «Ты правильно мыслишь и правильно поступаешь». Затем Фотий привел выдержку из своего прежнего письма к Папе Николаю, в котором говорил, что не ищет подчинения себе Болгарской страны. Двое митрополитов, Прокопий Кесарийский и Григорий Ефесский, по-видимому, взяли на себя заботу о том, чтобы поскорее закончить речь о Болгарии и дать вопросу такую постановку, при которой дальнейшие рассуждения казались бы излишними.

Они сказали: можно надеяться, что Бог поможет нашему императору подчинить своей власти все страны света, и тогда он сделает новый передел диоцезов (Патриархатов) и удовлетворит желания всех высших иерархов. Собор согласился с заявлением этих ораторов и сказал, что не дело Собора устанавливать границы Патриархатов и что это нужно предоставить будущему времени. Разумеется, на такое решение вопроса нужно смотреть как на искусственный прием, при помощи которого косвенно давался отрицательный ответ на папские требования.

Легат Петр ставит на очередь другой вопрос и просит его разрешения от Собора. Этот вопрос тесно примыкает к главным положениям, высказанным Папой в письме к Фотию. Он сказал: «Святейший Папа Иоанн через нас спрашивает вас, каким образом снова занял Патриарх Фотий Патриаршую кафедру. Ибо мы должны объявить, что он не имел права занять ее до нашего прибытия». Илия, уполномоченный Иерусалимский, на это отвечал, что Фотий постоянно признавался Патриархом со стороны трех Восточных Патриарших кафедр, а также и со стороны почти всех епископов и пресвитеров Константинопольской Церкви. Таким образом, ничто не препятствовало взойти ему на патриаршество. Не найдя здесь, по-видимому, ясного ответа на вопрос, легаты обратились к епископам Константинопольского Патриархата с тем же вопросом. «Братие, — говорили легаты, — объясните, каким образом Фотий снова занял Патриаршую кафедру?» Собор отвечал: с согласия трех Восточных Патриарших кафедр, как сказал Илия Иерусалимский, затем по настоянию и живым увещаниям или, точнее сказать, решительному принуждению со стороны нашего императора и по избранию и мольбам всей Константинопольской Церкви• Легат Петр задал другой вопрос: не путем ли тирании занял Фотий патриаршество? Вопрос несколько странный после только что сделанного заявления и, во всяком случае, обидный для присутствовавшего на Соборе Фотия. Члены Собора справедливо заметили легату: есть большое различие между насилием и увещанием, и откуда мог возникнуть сам вопрос о тирании? Тирания, продолжали свою речь отцы Собора, не рождает теплого чувства к тирану, тирания не создает любви; так же единение Церкви не может возникать из тирании. После этого легат Петр остался доволен объяснениями, данными на Соборе. Он сказал: слава Богу, что все оказалось так, как вами изображено в письмах к Папе: слова оправдались самими фактами. Собор на это заметил: благодатью Христа, содействием нашего благочестивейшего императора, молитвами нашего Святейшего Патриарха Фотия все совершилось без малейшего замешательства. Мы теперь одно стадо, один пастырь, одно согласие, соединены в едино Тело во Христе, Истинном Боге нашем.

Так как эти рассуждения Собора главным образом касались личности Фотия, который частью был ободрен и польщен, частию задет за живое, то Патриарх счел нужным сказать речь, в которой с большой ловкостью, не задевая никого и не нанося никому обиды даже неуместным воспоминанием, он говорил: «Хотя вопрос о том, как я снова занял патриаршество, получил рассмотрение со стороны наших братии и соепископов, тем не менее и я разъясню тот же вопрос, имея пред очами Самого Бога, и полагаю, что никто с подозрением не отнесется к моей речи. Я никогда не домогался патриаршей кафедры, о чем знают присутствующие здесь епископы, если не все, то большинство из них, и у святейших апокрисиариев в данном отношении не должно оставаться сомнений. В первый раз я взошел на эту кафедру по принуждению: ибо принуждал меня император, а епископы своим избранием, помимо моего ведома, усилили и увеличили это насильственное действие. Тогда я взошел на патриаршество к моему глубочайшему прискорбию». Здесь отцы Собора прервали оратора заявлением: большая часть из нас видела это собственными глазами. А другие, если и не видели собственными глазами, то знали об этом от очевидцев или на основании общераспространенных слухов. Мы утверждаем, что было именно так, как говорит Фотий. Оратор продолжал: «Но потом по неисповедимым судьбам Божиим я изгнан со своего места. Я не употреблял никаких стараний, чтобы снова занять патриаршую кафедру, желания быть восстановленным на ней у меня не было. Я оставался покоен, предавшись воле Божией. Да если бы я и желал этого, то у меня не было ни малейших надежд. Но Бог великий и чудный коснулся сердца императора, и он обратил ко мне свою любовь, быть может, не ради меня, а ради многочисленного или, точнее, бесчисленного народа Бо-жия. Я возвращен был из заточения в столицу. Доколе жив был блаженный Игнатий (я называю его блаженным, потому что я вступил с ним в дружбу, — этого отрицать я не стану), я не мог и думать, чтобы занять мою кафедру, хотя к этому многие увещали меня и даже хотели понудить. И больше всего к этому шагу меня могло бы побуждать то, что братья моя и соепископы (архиереи Фотиевой партии) претерпевали заточение, преследование, изгнание. Однако мы не хотели ничего предпринимать, как знают это все присутствующие». Снова перерыв оратора со стороны членов Собора: «Так, верно», говорили они. Оратор продолжал: «Я делал все, чтобы достигнуть мира с Игнатием, и этот мир между нами был заключен, когда он пришел во дворец (где жил Фотий по возвращении из ссылки). Мы пали друг другу в ноги и просили взаимно прощения, если в чем согрешили мы друг против друга. Когда он сделался болен, я навещал его много раз, согласно его желанию, утешал и ободрял его, сколько мог, и настолько приобрел у него доверия, что он просил меня, по его смерти, принять попечения о лицах к нему приближенных, и я исполнил это. Император по смерти Игнатия объявил мне свою волю, чтобы я занял патриаршество. Дважды приходили ко мне уполномоченные от императора звать меня на кафедру, но я не давал своего согласия и просил об одном — освободить из ссылки моих приверженцев. Тогда посетил меня сам император и своими словами принудил меня уступить. Что он тогда говорил, об этом теперь не к чему распространяться. Я нашел подкрепление в своей решимости в Соборных посланиях трех Патриархов и в письме Папы к императору. Таким образом я снова занял патриаршую кафедру, прежде всего по божественному милосердию, затем вследствие неожиданного стечения обстоятельств и наконец по любви к справедливости Папы Иоанна». Собор сказал: «Все так было, как сказал первосвященник Божий• Много, много он претерпел, но Бог чудным образом опять соделал его архипастырем»• Легат Петр по поводу речи Фотия сказал несколько слов, в которых старался оттенить ту мысль, что Фотий обязан своим восстановлением в патриаршестве папской власти. Он сказал: «Римская Церковь и раньше восстанавливала многих епископов, лишившихся своих кафедр, как, например, Флавиана и Златоуста Константинопольских, Кирилла и Полихрония (?) Иерусалимских. Далее Папа Григорий Великий одного епископа в Далмации сначала за одно преступление лишил кафедры, а потом снова восстановил его. Также Папа Николай отставил от должности епископа За-харию (легат Собора 861 года), а Папа Адриан восстановил его, Папа же Иоанн сделал его Римским библиотекарем (почетная должность). Следовательно, Папа Иоанн проявляет не меньшую заботу о пользе Церкви, как и Николай и Адриан» (очевидно, легат здесь собственно разумел участие Иоанна в восстановлении Фотия). Члены Собора сказали: Папа Иоанн достиг тем большей славы, что он подражает Христу, единому Первосвященнику, который пришел на землю, чтобы разрешить все узы неправды. Иоанн стал благим посредником и подражателем Христа и с ревностью занялся тем, чтобы отделившихся от своего пастыря (Фотия) примирить с ним. После этого перерыва легат Петр продолжал, поясняя свою прежде высказанную мысль: «Имея пред глазами подобные примеры, Иоанн возвратил тебя, Фотия, на твою кафедру. Он обнял тебя, как брата и соепископа, и с радостью принял твое общение. Все должны знать, что ты истинный брат Вселенского Папы». Фотий отвечал: «Благодарим Христа Бога нашего, а также Папу Иоанна, ибо он показал себя твердым в борьбе с схизматиками и содействовал общему примирению Церквей». Изложенные речи легата, Фотия и Собора замечательны в том отношении, что легат старался приписать как можно больше значения Папе в вопросе о восстановлении Фотия, а члены Собора старались раскрыть, что участие Папы в этом случае не выходило за пределы основанного на законах участия Римского епископа в церковных делах. Этим заканчивается круг собранных рассуждений, вызванных публичным чтением письма Папы к Фотию.

Дальше на том же втором заседании были прочитаны различные послания Восточных Патриархов по делу восстановления Фотия. Но они, как и естественно, не возбуждают больших прений. Легаты сделали предложение прочесть послания Восточных Патриархов. Прежде всего был введен пресвитер Косма, недавно прибывший в столицу, апокрисиарий Патриарха Александрийского, Михаила II. Он привез два послания, которые и были вручены Фотию. Прежде всего было прочитано послание Патриарха к императору Василию. Содержание его может быть передано в следующих кратких словах. Патриарх выражает величайшую радость, что Фотий опять занял Патриаршую кафедру, заявляя, что снова стал на «свещнице первосвященства» славный муж для того, чтобы «светом речей своей мудрости и науки освещать всю Церковь». Кто не находится в общении с ним и не признает его вполне законным Патриархом, жребий таковых, говорит Патриарх, с богоубийцами (иудеями). Патриарх объявляет, что он всегда считал Фотия своим соепископом. Тот же Михаил II рекомендует с лучшей стороны своего апокрисиа-рия Коему, противополагая его Александрийскому уполномоченному Собора 869 года, архидиакону Иосифу, которого Патриарх порицает и дри-знает самозванцем. По прочтении указанного послания члены Собора сказали: мы знаем, что Восточные Патриархи никогда не отделялись от общения с Фотием. Затем на Соборе было прочитано послание Патриарха к Фотию. В этом послании Патриарх обращается к Фотию с похвалами, в высшей степени лестными для Византийского Архипастыря. Кажется, он сказал в похвалу Фотия все, что только можно сказать. Далее он заявляет, что дело Фотия рассматривалось на Соборе в Иерусалиме и всеми он признан, как действительный и истинный Патриарх столицы. Кто не в общении с Фотием, тот считается отлученным и проклятым от Святой и Животворящей Троицы. Он утверждает, что имя Фотия внесено в церковные диптихи Иерусалимской Церкви на вечные времена. Высказывает мысль, что Фотий предызбран Богом в архипастыри и иерархи еще от чрева матери. Произносит порицания на патриарших уполномоченных, бывших на Соборе 869 года, признает их самозванцами, сообщает, что двое из них — Илия Иерусалимский и «глупый» Иосиф (уполномоченный от Патриарха Александрийского), наказаны Богом смертью и притом заслужили еще смерть вечную. О третьем же представителе от Восточных Патриархов на Соборе 869 года — Фоме Тирском, явившемся сюда от лица Патриарха Антиохийско-го, он замечает, что Фома, не как прочие, принес раскаяние в своем грехе и испросил себе прощение у автора этого письма, самого Патриарха Михаила. При этом последний просит и Фотия простить вину раскаявшемуся Фоме. К своему письму, адресованному Фотию, Патриарх приложил и покаянное письмо Фомы, которое было назначено для ФОТИЯ и было прочитано на рассматриваемом нами Соборе. Члены Собора или Восточные епископы просили Фотия оказать милосердие покаявшемуся Фоме и простить его грех. Легаты со своей стороны тоже высказались за прощение Фоме, но при этом прибавили, что окончательное решение этого дела нужно предоставить Папе, и потому что грех очень велик и есть грех против Самого Бога. Прочие члены Собора, однако же, не согласились и с таким требованием легатов и говорили: хотя грех Фомы Тирского и есть грех против Бога, но ближайшим образом он содеян против Фотия, а поэтому более, чем кому-либо другому, Фотию же и принадлежит право разрешить этот грех. Фотий, присоединяясь к голосу большинства Собора и принимая во внимание ходатайство за Фому Восточных Патриархов, объявил этого самозванца-уполномоченного разрешенным от прегрешения. Но при этом прибавил: «А если и Папа Иоанн даст разрешение покаявшемуся Фоме, то это будет и еще лучше». В ответ на эти слова Фотия легаты сказали: «Папа Иоанн не хочет расходиться во мнении с Фотием, но хочет подтверждать его суждения». После писем Александрийского Патриарха на Соборе было прочитано письмо Патриарха Иерусалимского Феодосия к Фотию. Это письмо, по словам Фотия, уже было известно членам Собора и теперь читалось только для формы, для того, чтобы можно было дать ему место в актах Собора• Письмо не богато содержанием. В нем сказано по вопросу о Фотии: «Кто тебя, Фотия, не признает Патриархом, тому анафема и да будет он отлучен». В письме Патриарха Феодосия апокрисиарий его Илия назван «столпником». Собор, выслушав послание, повторил его слова относительно анафемы на лиц, не принимающих Фотия.

В заключение было прочитано послание последнего из Восточных Патриархов — Антиохийского. Патриарх Антиохийский, по имени Феодосии же, писал Фотию: «Три Патриарха собственноручно писали тебе о том, что они признавали тебя Патриархом, по Божьей милости, не только теперь, но и прежде. Мы устно и письменно возглашаем: кто тебя не признает Патриархом, тот проклят от Отца, Сына и Святого Духа». Подобно Патриарху Александрийскому, и этот Патриарх говорит о раскаянии Фомы Тирского, выдавшего себя за Анти-охийскаго апокрисиария на Соборе 869 года, и испрашивает ему у Фотия прощения. По прочтении этого письма члены Собора сказали, что власть разрешать грех Фомы принадлежит Фотию, так как сам грех совершен против него. Легаты и уполномоченные Восточных Патриархов выразили радость по случаю восстановления мира в Церкви, кявг?

воздали хвалу Папе Иоанну и Патриарху Фотию. Многолетие императору закончило второе заседание Собора.

Третье заседание Собора происходило 19 ноября в присутствии тех же лиц, как и предыдущее заседание. Оно открывается предложением со стороны легата Петра, чтобы было прочитано послание Папы Иоанна, адресованное на имя епископов Константинопольского церковного округа и прочих Восточных Патриарших округов. В письме говорится, что Папа приемлет и объемлет Фотия. Мысль о содружестве Папы с Фотием здесь выражена с особой энергией, а именно сказано: «Кто Фотия не приемлет, тот не приемлет части с нами (Папой), а кто приемлет его, тот приемлет и нас». В письме Папа затрагивает два вопроса: о подавления епископов прямо из мирян и о церковной юрисдикции над Болгарией.

Относительно первого вопроса Папа приблизительно рассуждает так: бывали случаи избрания прямо из мирян в епископы; так был избран Тара-сий, Патриарх Константинопольский, так же был избран Фотий. Осуждать подобного рода избрание названных лиц не следует, ибо они оказались пастырями с высокими достоинствами. Но все-таки это дело, противное церковным правилам, должно быть на будущее время строго воспрещено. О Болгарии речь Папы коротка: над Болгарской Церковью должна быть признаваема исключительно римская юрисдикция.

Легат Петр спросил: принимает ли Собор то, что написано в письме Палы? Собор отвечал, что все принимают Фотия Патриархом. Тогда легат сказал: все ли будет исполнено так, как написано в письме? На этот новый вопрос епископы, конечно, не могли отвечать утвердительно. На Востоке, или, точнее, в Константинополе, были не расположены поступаться Болгарией и уступать духовную власть над ней Риму. Поэтому члены Собора дали такой же ответ, который был дан ими раньше, относительно этого же самого вопроса. Они говорили: «То, что относится к славе Церкви, все это мы приемлем и будем хранить всегда, а то, что касаться иных дел, подлежащих не нашему, а императорскому ведению, то и предоставляем их его воле». Легат Петр, не удовлетворенный этим замечанием, снова заговорил о письме Папы и притом в похвальном тоне. Он сказал: «В послании нет ничего неосновательного». Поднялся Прокопий Ке-сарийский и сказал речь, в которой доказывал, что нельзя порицать обычая иногда избирать епископов из мирян. Значит, оказался и еще пункт в послании, с которым не желал согласиться Собор. Прокопий говорил так: «В послании сказано, что допускают себе дело постыдное те, кто позволяет избирать епископов из мирян. Но на это, — говорил оратор, — нет церковного запрещения. Запад-ные ссылаются на правила Сардикийского Собора (IV века), но в этих правилах запрещается избирать в епископы лишь тех мирян, которые обременены богатствами или проходят адвокатскую должность, а таких лиц Восточная Церковь никогда не возводила в епископское достоинство- Да если бы какое церковное правило и запрещало всех без исключения мирян избирать в епископы, то такое правило должно быть утверждено не поместным, а Вселенским Собором, чтобы иметь силу закона. В таком случае правило имело бы обязательную силу для тех Церквей, где обычай утвердил иную практику, ибо часто драно обычая заменяет правила. Отсюда вытекало, что если в Византии не держатся правила ее избирать епископов из мирян, то в этом нет ничего постыдного• Притом же, — рассуждал Лрокопий, — нет никакой пользы предпочитать клирика или монаха, ведущего жизнь несообразную со своим званием, мирянину, живущему по евангельским предписаниям. Разве может естественное ращение волос (речь идет о мирянине, из чего видно, что тогда клирики и монахи, в отличие от мирян, наголо или почти наголо стригли себе волосы) быть прет пятствием возведению мирянина в должность пресвитера и епископа? » Длинную речь по тому же вопросу — об избрании епископов, произносит Заха-рия Халкидонский. Он начинает свою речь выражением уважения к Папе Иоанну и его легатам, хвалит Римскую Церковь за то, что она, в потребных случаях, показывает ревностную полечите льность, и затем ставит себе вопрос: какие основания принимаются во внимание при запрещении избрания епископов из мирян? «В этом случае, — разъясняет Захария, — имеется в виду опасность избрать на духовную должность такое лицо, которое недостаточно преуспело в добродетели, не усовершилось в нравственном отношении. Значит, нет препятствия избирать в епископы такого мирянина, который отличается добродетелями и преуспел в нравах. То, что это действительно так, видно из деятельности Второго Вселенского Собора, который возвел во епископы Константинополя Нектария, только что получившего крещение, возвел, имея в виду его нравственные достоинства. Есть и другие примеры в подобном роде. При подобных же обстоятельствах избран Амвросий Медиоланский, Ефрем Антиохийский, Евсе-вий Кесарийский (правильнее Самосатскии), да и вообще, таких примеров можно найти великое множество. Нужно вспомнить и то, что писал Василий Великий Амфилохию Иконийскому: «Можно, — писал он, — избирать в духовную должность и недавно крещенного, если такое лицо в положении оглашенного проводило жизнь благочестивую». Далее избранные в епископы из мирян отличались такими высокими достоинствами в своей пастырской деятельности, что они в состоянии отъять всякое бесчестие в Константинопольской Церкви, позволявшей себе указанную практику. Сама Римская Церковь признавала их законными епископами. Мало того: Римская Церковь и в своей среде имела епископов, избранных прямо из мирян, — это лучше нас знают папские легаты». Затем оратор повторяет аргумент, который был приведен Прокопием Кесарийским, а именно, что Сардикийское правило не всех мирян без исключения устраняет от епископства, а лишь тех, которые были адвокатами, а с этим Константинопольская Церковь вполне согласна. Что касается, в частности, Патриарха Фотия, то, говорил оратор, он далеко держал себя от треволнений, соединенных с занятиями адвоката. Если он, ради своих достоинств, был принят в число славных членов сената, то, однако же, он не искал почета и в такой мере был проникнут стремлением к высшим благам (духовным), что даже и живущие в горах аскеты ничто в сравнении с ним. К этому еще нужно прибавить: многие клирики и монахи, для замещения кафедры Константинопольского Патриарха, были поставлены кандидатами наряду с Фотием, но он тогда был предпочтен всем. «Да и скажите, — спрашивал оратор, — к чему нужно заставлять человека, украшенного добродетелями, прежде пройти низшие церковные степени для получения епископства, как скоро добродетели, которые он должен был бы приобрести путем низших церковных степеней, уже раньше им приобретены?» В заключение речи оратор распространяется о Патриархах Тарасии и Фотии, доказывая, что хотя и они на епископство взяты прямо из мирян, однако заявили себя замечательной деятельностью против еретиков и успехами в распространении христианства среди язычников.

По какой-то непонятной причине папские легаты не сделали никаких возражений ни одному из ораторов — ни Прокопию, ни Захарии. Легат Петр сказал только, по-видимому, выражая согласие с тем, что он только что выслушал: «Апостолы хотели избрать Иосифа, именуемого также Варнавой, на место Иуды, для восполнения своего лика, но благодать Святого Духа предыизбрала на это место св. Матфия, так что избран был апостолами этот последний• Нет несообразного и в том, что и вы с помощью Божьей благодати избрали Фотия, а Римский епископ признал его избрание и подтвердил ». Очевидно, прения по вопросу, выдвинутому папским посланием, не привели ни к каким строгоопределенным заключениям.

По предложению легатов далее было прочитано письмо Иерусалимского Патриарха Феодосия к императору Василию. Содержание письма не представляет ничего особенного. Патриарх желает императору разрушить царство сарацин, а Фотия признает законным Патриархом Византии. Собор выразил одобрение письму. Косвенным образом это письмо на Соборе возбудило вопрос о патриарших представителях Собора 869 года, т.е. побудило произнести осуждение на их самозванство. Дело происходило так: легаты спросили теперешнего Иерусалимского уполномоченного — Илию: откуда пришло это письмо? кто его принес? Илия отвечал: «Оно пришло от Патриарха Иерусалимского Феодосия, на Иерусалимском Соборе подтвердившего законность возведения Фотия на кафедру, а принес его мой родной брат, монах Андрей». При этом Илия сказал, что суждение Иерусалимского Патриарха вполне разделяют и Патриархи Александрийский и Антиохийский. Папский легат Петр объявил: тем же образом, которым в настоящее время высылаются письма Восточных Патриархов для утверждения Фотия, подобным же образом прислал письма и Пала. Легат хочет сказать, что па-триаршие письма и патриаршие уполномоченные в настоящем случае не вызывают против себя сомнений и подозрений. «Иначе было, – говорил затем легат, – – во времена Собора 869 года. Тогда лица, посланные для выкупа пленных сарацин, выдали себя за апокрисиариев Патриарших кафедр. Таковыми были Илия Иерусалимский и Фома ТирСКИЙ. Вввду того что прежде появлялись лже_ именные представители Патриархов, мы, — говорит легат Петр, — и остановились своим вниманием на следующих вопросах: кто принес патриаршее письмо? И откуда оно пришло?» Легаты, очевидно, хотели предохранить Собор от всяких подлогов и обмана. Сотоварищи Петра, легаты Евгений и Павел, объявили, что они и сами видели своими глазами письма Патриархов, много дней видели и принесшего письма монаха Андрея и нашли, что вера его правая и что он действительно тот, за кого себя выдает. Весь Собор, т.е. вся совокупность восточных епископов, сказал, что апокрисиарии Собора 869 года были ложные, слуги сарацин и что они заслуживают отлучения от Церкви, а теперешних уполномоченных от Восточных Патриархов провозгласил истинными представителями их Патриархов.

Фотий воспользовался представившимся ему случаем, чтобы выразить те тяжелые чувства, которые возбуждала в нем деятельность Собора 869 года, и тем ослабить значение, которое придавали этому Собору враги Патриарха. Фотий говорил так: «Что произошло тогда, Бог предал забвению и дал нам возможность забыть случившееся. Скажу только об одном. Когда я был изгнан из Церкви и лишен кафедры, когда множество епископов и пресвитеров (партия Фотия) лишились своих мест и тяжко страдали, тогда я говорил моим врагам: если ваш гнев обращен единственно против меня, дайте свободу этим (епископам его партии). Против меня вы можете предъявлять столько обвинений, сколько хотите. Ради свободы и ради их благополучия я готов принять на себя ваши обвинения, но лишь одного обвинения на себя не приму — в нечестии. Я предаю себя вам, и вы можете делать, что хотите. Только одного я хочу, чтобы Церковь Божия избавлена была от тягостного зрелища, зрелища, как народ Божий, многочисленный, преданный истинной вере, со мной согласный, предается смерти, голоду, ссылке, озлоблениям; как святые христианские Таинства становятся предметом насмешек для всех язычников и варваров. Тогда я говорил это громким голосом, я заклинал своих врагов сделать так и готов был сдержать свое слово и собственными страданиями искупить многих невинных. И казалось, что вначале нападение врагов было направлено против меня одного, но потом их гнев перешел не только на многочисленных епископов, но и на всех без исключения людей, преданных Богу. Но это лучше обойти молчанием». В заключение Фотий говорит о совершенно непредвиденном для него событии — собственном своем восстановлении на патриаршество.

Ясно, куда клонилась искусная речь Патриарха, — он хотел разъяснить, что заправители Собора 869 года были людьми неправды, преследовали цели непохвальные, и потому они заслуживали не доброй памяти, а осуждения. В таком роде и поняли речь Фотия апокрисиарии теперешнего Собора. Они заявили, что в настоящем случае действуют отнюдь не из каких-либо корыстных видов, но единственно руководствуются истиной и справедливостью. Уполномоченный Патриарха Иерусалимского Илия, желая дать знать, что он отнюдь не является каким-нибудь орудием в руках Фотия, сказал, что он, Илия, прежде прибытия в Константинополь не видал Фотия, что он, Илия, не получал от него писем и что вообще не имел с ним никаких сношений. Но прибыл в Константинополь ради страданий, понесенных Фотием, и для свидетельства о лживости прежних апокрисиариев. Так отличает себя Илия от самозванных и своекорыстных Патриарших представителей Собора 869 года.

В том же роде сделали замечания, по поводу речи Фотия, и папские легаты; они говорили, что не имеют пристрастия к Фотию, не подкуплены подарками, но что они руководствуются исключительно истиной, свидетельством императора и сведениями о добродетелях Фотия, по которым он был таким Патриархом, какого уже давно не было в Византии. Фотий выразил свою благодарность апо-крисиариям и заявил: «Я имел бы многое сказать, если бы речь здесь шла о другом лице, а не обо мне, о моем же лице я хочу умолчать, как скоро нет настоятельной нужды говорить». Легат Штр сказал: ♦На Фотии исполнились слова Евангелия: не ищу славы Моея*.

Заключительным действием третьего заседания было прочтение инструкции (Commonitorium), данной Папой своим легатам, присутствовавшим на этом Соборе. Чтение это было предложено легатом Петром. Остается неясным, почему легатами было допущено публичное чтение вышесказанной инструкции, ибо инструкция, по самому понятию о ней, имела частное и даже тайное назначение. Она состояла из одиннадцати глав. В первой главе легатам внушалась следующая осторожность: прежде аудиенций у императора никому не давать в руки папских писем. Во второй главе указывалось, как приветствовать императора на аудиенции.

В третьей – – как приветствовать Фотия, а именно, внушалось назвать его братом и соепископом Папы. В четвертой говорилось, что о папском признании Фотия Патриархом легаты должны были заявить на Соборе, и выражалось требование, чтобы Фотий на Соборе воздал благодарность Папе и ис-поведывал его милость к Патриарху. Пятая касалась игнатиан, вступивших в общение с Фотием, причем предписывалось возвращать игнатиаиским епископам их кафедры — на известных условиях. Шестая определяла порядок чтения на Соборе папских посланий. В седьмой внушалось действовать увещаниями на лиц, противящихся церковному миру, и говорилось о прещениях, которым подлежали упорные из них. В восьмой провозглашалось правило, что по смерти Фотия не должно быть допускаемо возведение мирян прямо в епископы. Девятой главой требовалось, чтобы впредь Патриарх Константинопольский не назначал от себя духовенства в Болгарию (т.е. требовалось признание исключительно папской юрисдикции). Обращает наше внимание десятая глава, где говорилось: «Хотим (Папа говорит о себе), чтобы Собор, бывший при Папе Адриане в Константинополе (869 г.), считался отвергнутым, лишенным значения и чтобы он не причислялся к прочим святым Соборам. Собор при чтении этой главы инструкции сказал: «Признав Фотия Патриархом, мы тем самым отвергаем, осуждаем, анафемствуем названный Собор». Илия Иерусалимский сказал: «Разве можно назвать Собором такое сборище, которое наполнило Церковь бесчисленными смутами? Кто назовет Собором сборище, где посланцы сарацин возведены были в достоинство судей и законодателей? Можно ли причислять к Соборам собрание, в котором дело велось вопреки святым канонам, в котором лица невинные осуждены без суда, попраны ногами духовные и гражданские законы? Патриаршие кафедры Востока, — добавляет Илия, — отвергли и предали анафеме деяния этого сборища». В одиннадцатой главе инструкции легатам внушалось не поддаваться подкупу и не давать увлечь себя лестью.

По прочтении инструкции члены Собора, и все вместе, и в лице отдельных его представителей, выразили благодарность и хвалу легатам за то, что они верно следовали папской инструкции и восприняли на себя труды по умиротворению Церкви.

Наконец, легат Петр спросил: приемлет ли Собор содержащееся в инструкции? Члены Собора, разумеется, выразили свое удовольствие. Обычным многолетием и закончилось третье заседание Собора.

Между третьим и четвертым заседаниями Собора 879^880 годов проходит довольно значительный промежуток — более месяца (именно 35 дней). Из актов Собора не видно, отчего произошел такой перерыв в соборной деятельности. На этот счет можно сделать лишь несколько более или менее вероятных предположений. Прежде всего, надо думать, что ждали прибытия лица, уполномоченного от Патриарха Антиохийского. Этого уполномоченного не видим на первых заседаниях Собора, а появляется он только с четвертого заседания. Также очень возможно, что указанный промежуток времени отчасти был употреблен на то, чтобы посредством бесед и убеждений склонить упорных из игнатиан к единению с Патриархом Фотием. Занимался ли кто из восточных епископов, членов Собора, этим делом — сказать трудно, но, несомненно, указанной задаче посвятили много времени папские легаты, как они сами заявляют об этом на четвертом заседании Собора (из чего видно, что они продолжительным увещанием игнатиан занялись именно перед этим заседанием). Наконец, иногда делают очень вероятное предположение, что к удлинению промежутка между третьим и четвертым заседаниями Собора послужила смерть Григория Асвесты, знаменитого главы партии, противодействовавшей игнатианам еще до времени патриаршества Фотия. Фотий глубоко чтил Григория Асвесту, и последовавшая в течение Собора его смерть побудила Патриарха почтить покойного иерарха похвальными надгробными речами. Разумеется, нельзя думать» чтобы смерть и торжественное погребение Григория взяли много времени, но все же эти обстоятельства могли отнять у председателя Собора Фотия несколько дней.

Четвертое заседание Собора происходило 24 декабря 879 года, накануне праздника Рождества Христова. После открытия заседания протонотарий Петр возвестил, что незадолго перед этим в столицу прибыл уполномоченный Патриарха Антиохийского Василий, митрополит Мартиропольский, что он принес с собой письма как Патриарха Антиохийского, так и нового Патриарха Иерусалимского, что он находится у дверей и просит позволения явиться на Собор. Последовало дозволение войти. Василий Мартиропольский, войдя на Собор, приветствовал председателя Фотия. Последний после молитвенного возглашения обнял апокрисиария, спросил его о здравии Патриархов Антиохийского и Иерусалимского и о благосостоянии управляемых ими Церквей. Апокрисиарий дал благоприятный ответ, прибавив, что благодаря молитвам Фотия Церкви находятся в мире и согласии. Затем того же апокрисиария приветливо приняли папские легаты, и он занял свое место. Эпизод вступления и приема антиохийского уполномоченного сам по себе, конечно, не важен, но он имеет значительный интерес, если мы припомним, как на Соборе были приняты папские легаты во время первого его заседания. Оказывается, прием этих последних и Василия был одинаков до последних мелочей. Можно полагать, что Фотий совершенно сравнял прием как папских легатов, так и патриарших уполномоченных для того, чтобы показать, что легаты такие же члены Собора, как и патриаршие уполномоченные, и не имеют преимущества перед последними, несмотря на известные притязания пап. Василия Мартиропольского, по обычаю, Собор спросил о причине его прибытия и от кого он послан. На это Василий отвечал, что он уполномоченный от лица Патриарха Антиохийского, принес письма двух Патриархов, а о причине своего посольства сказал, что дается разъяснение в письмах, им принесенных. Впрочем, уполномоченный не счел излишним и на словах объяснить, с какой целью он послан. Он говорил: Патриарх Антиохийский Феодосии всегда признавал Фотия законным Патриархом и отвращался тех, кто не считал его таковым. Сам он, Василий, послан от своего Патриарха для участия на Соборе. О Патриархе же Иерусалимском, недавно избранном, Илие, тот же уполномоченный заявил, что он (Илия), как и предшественник его (Феодосии), не принимал никакого участия в тех несправедливостях, что учинены против Фотия, а прежних апокрисиариев (т.е. бывших на Соборе 869 года) считает «сарацинскими местоблюстителями», самозванно принявшими на себя представительство от своих Патриархов, и анафемствует их. Наконец, Василий говорил, что он имеет поручение заявить, что Илия Иерусалимский признавал прежде, признает теперь и в будущем будет признавать Фотия истинным Патриархом. Потом Василий передал Фотию принесенные им письма, которые и были прочитаны на Соборе. Прежде было прочитано письмо Патриарха Антиохийского, в котором говорилось, что вот уже более двадцати лет, как Антиохийская Церковь, все ее епископы и пресвитеры, зная высокие святительские совершенства Фотия и его ученость, признают его Патриархом, находились с ним в общении, а не принимающих Фотия считали врагами церковного порядка.

Письмо Патриарха в очень определенных чертах указывает на то, что Василий Мартирополь-ский есть полноправный апокрисиарий Антиохий-ской Церкви. Это письмо Патриарха, по сравнению с прежним его письмом к тому же Собору, носит вполне официальный характер и назначено к тому, чтобы засвидетельствовать истинность посольства Василия Мартиропольского. По прочтении этого письма на Соборе было сказано несколько коротких речей. Первым выступает легат Петр. Он указал на то, что все патриаршие кафедры одинаково признают Фотия Патриархом и выражают попечение о церковном мире. «В этом случае, — говорил Петр, — Патриархи являются единодушными и вполне согласными с Вселенским Папой, этой «главою всех Церквей». Восточные Патриархи, — рассуждал оратор, — должны были следовать голосу Святейшей Церкви Римской, что они и сделали по благоволению Святого Духа*. Прокопии Ке-сарийский говорил вслед за Петром и имел в виду особую цель. Восточный оратор сказал: «Когда божественное решение (θεια φηφος — дело идет о всеобщем признании Фотия Патриархом) дано свыше (от небес и от Бога), тогда все причастники Святого Духа (т.е. истинные христиане) приемлют это решение и радуются о нем. Поэтому и мы возрадуемся о всеобщем согласии в Церкви». Слова Про-копия представляют собой поправку к заключительному выражению речи легата Петра. Легат заявил, что Папа заботился о единении в Церкви и что результат этих забот был самый отрадный, потому что все последовали папскому решению, как и следовало сделать. Напротив, Прокопии дал заметить, что в благоприятном результате главное дело — не папское влияние, а содействие Божие.

Таким образом, Прокопий старался устранить про-папские идеи легатов. Затем последовало несколько восклицаний со стороны всего Собора: кто не признает и не радуется миру церковному, тот враг мира и самого Царя Мира — Христа и т.п. Затем приступили к чтению другого патриаршего письма, а именно письма Илии Иерусалимского. Письмо Патриарха Илии, как и вообще письма Восточных Патриархов, написанные по делу Фотия, не богато содержанием. Патриарх признает, подобно своему предшественнику, Фотия истинным архипастырем Константинополя. Замечательно, что Иерусалимский Патриарх называет себя недостойным епископом, занимающим ту же самую кафедру, на которой восседал сам Господь Иисус Христос (τον αυτόν θρόνον του σωτήρος ημών παρακαθισμένος). Чтение письма побудило Собор к новому и новому прославлению достоинств и доблестей Патриарха Фотия. Собор в целом говорил: «За все нужно благодарить Бога, Который столь совершенное согласие (по поводу признания Фотия Патриархом) распространил до самых концов земли. Боже, храни его святительство, святейшему владыке (Фотию) — многая лета. Боже, умножь дни его во славу Церкви». Затем начались отдельные речи соборных ораторов, тоже направленные к прославлению Фотия. Представитель Патриарха Иерусалимского Илия между прочим указал на то, что вследствие широкого распространения славы Фотия к последнему присылали письма даже сарацины, прося научить их истинам веры и желая принять крещение. Эту речь Илии Собор принял с особенным одушевлением и восторгом. Члены Собора восклицали: «Кто не знает, что Бог обитает в Фотий!» Сами папские легаты, как бы на время забыв о Папе Римском которого они старались так превозносить, стали прославлять Фотия в таких словах, которые пред-ставляются чем-то совсем неожиданным. Они, легаты, провозглашали: «Как солнце, хотя оно находится на небеси, однако светом своим наполняет всю землю, так и наш владыка Фотий, хотя он имеет кафедру в Константинополе, однакоясе освещает и просвещает всякую тварь (omnem creaetu-гат)». Наконец, несколько слов в честь и хвалу Фотия говорит и еще один оратор, Прокопий Кеса-рийский. Он сказал: «Благословен Бог наш, собравший через посредство Фотия столь достопочтенных мужей с Запада и Востока для того, чтобы привести к единству рассеянные члены Церкви. Ибо наш Всесвятейший владыка Фотий подражает Христу, нашему Истинному Богу, поднявшему на Свои рамена потерянную овцу. Он, Фотий, никого не презрел, никого не оттолкнул, но всех призвал к единению и миру и восстановлению благочиния в Церкви. «Но почему успел призвать всех к этому? — спрашивает оратор и отвечает: — Потому что Бог мира опочил в нем — Фотие». Таким образом, чтение новых писем от Восточных Патриархов дает новый повод к восхвалению Фотия, восхвалению единодушному, ибо в нем принимают живое участие и папские легаты, восхвалению необыкновенному, почти беспримерному.

В актах того же четвертого заседания рассказывается эпизод, из которого видно, что легаты старались о воссоединении упорных игнатиан с Фо-тием и что это их занятие имело значительный успех. Легат Петр заявил на Соборе, что они, легаты, прибывшие в Константинополь с целью привести всех к единению, посвящали много времени этому делу и достигли успеха. Затем легат Петр прибавил: «Молитвами св. апостолов, двое патрициев, доселе отделявшихся от Фотия, принесли полное раскаяние и молят о прощении». (Имена этих патрициев не названы.) «По их собственным словам, эти патриции, — говорил далее тот же легат, — ожидали нашего прибытия в Константинополь и потому держали себя вдали от единения с Патриархом. Но теперь, когда они достоверно узнали, что Римская Церковь признает Фотия законным Патриархом и заботится о соединении Церкви, они раскаялись от всего сердца. Итак, примите их в общение» (обращение к Собору). Члены Собора в ответ на это сказали: «Мы видели их и приняли их в общение. Единственно, что удерживало их от воссоединения с Фотием, — это подписи, данные ими против Фотия, к чему они были побуждены ложными патриаршими уполномоченными Собора 869 года и другими лицами». Они, патриции, говорили, по заявлению членов Собора, что если бы грех их был не лично против Святейшего Фотия, то они стали бы искать разрешения у этого Патриарха, но так как грех ими учинен именно против этого последнего, то они сочли нужным искать разрешения греха и прощения у другой патриаршей кафедры (т.е. у представителей Папы — легатов). И так как они получили желаемое ими прощение, то и приняли его (Фотия) со всей радостью и отвергли тех, кто не вошел в единение с Фотием. «Вследствие всего этого, — объявляли члены Собора, — мы приемлем патрициев как наших детей и признаем членами Церкви». Папские легаты на это отвечали: «Если Собор принимает раскаявшихся патрициев и если так поступил и Святейший Фотий, то и мы принимаем их. Ибо кого Фотий принимает, того принимаем и мы, и кого он отвергает, того отвергаем и мы, поступая в этом случае согласно со словами Папы Иннокентия, который говорил: кому протягиваете руку вы, тому и я, как Святая Церковь печалится о разделении ее членов так она же и радуется о соединении и согласии их». Собор в настоящем случае говорит о воссоединении с Фотием только двух лиц — двух патрициев, и не говорит о других игнатианах, которые, по свидетельству папских легатов, тоже вошли в обращение с Патриархом, — вероятно, потому, что вышеупомянутые патриции представляли собой очень влиятельных сановников в государстве и пример их мог быть поучителен для других, менее важных приверженцев Игнатия и врагов Фотия.

Как видно из хода соборной деятельности до четвертого заседания, папские легаты делали на Соборе попытки достигнуть разрешения нескольких вопросов церковного характера, которые особенно интересовали пап, но эти попытки ни к чему не приводили. Члены Собора старались отклонить точное решение этих вопросов. В этом случае членами Собора руководило то соображение, что вопросам, которые ставили легаты, нельзя было дать такого решения, которое бы удовлетворило обе стороны — и сторону Рима, и сторону Востока, или, другими словами, и Папу, и Восточную Церковь. Но легаты не удовлетворились таким неопределенным результатом и захотели добиться более определенного постановления относительно вопросов, интересующих Римскую Церковь.

А потому они сочли нужным снова внести на рассмотрение Собора свои предложения, изложив их в пяти отдельных кратких главах.

В первой главе предложений говорилось: «Предстоятель Константинопольской Церкви не должен ни посвящать духовных лиц для Болгарии, ни посылать туда паллиума». Предложение это и на этот раз, как и прежде, не встретило ни малейшей поддержки в членах Собора. Отцы Собора по-прежнему говорили: это дело не подлежит ведению Собора и должно быть отложено до другого времени. Это дело, говорили они, должно быть решено императорской властью, причем епископы брали на себя труд ходатайствовать перед императором, чтобы он занялся рассмотрением вопроса о Болгарии. Приблизительно в том же роде высказались и отдельные ораторы Собора. Прокопий Кесарий-ский говорил: «Можно надеяться, что благочестивый император (Василий), по благоволению Божию и по молитвам Святейшего Фотия, силой оружия восстановит древние границы своего (Римского) царства и приобретет власть над всей землей. Когда же это случится, тогда император по своему усмотрению определит границы Патриархатов, так что между Патриархами не будет возникать никаких споров, а будет царствовать мир, как в этом, так и в других отношениях». Другой оратор — Феофил, митрополит Иконийский, уже слишком много наобещал Папе в будущем, когда говорил: «Папа тогда получит больше того, чем сколько он желает и требует, ибо Фотий питает великую любовь и почтение к Папе». Еще другой оратор Никита Смирн-ский, раскрывает мысль, что нет оснований много заботиться о разграничении Патриархатов Римского и Константинопольского; именно он говорил: «Любовь и духовное братство между Римским первосвященником и нашим Патриархом так велики, что они составляют как бы одну душу. Поэтому можно считать, что они как бы сообща управляют подведомым им народом и подчиненными их власти странами и что каждый из них в приобретении, сделанном другим, видит свое собственное приобретение». В соответствии с такими речами ораторов Собор сказал: «И мы говорим то же самое». Этим кончились прения по болгарскому вопросу. Возражали ли что папские легаты по поводу речей членов Собора, из актов не видно, но во всяком случае они должны были чувствовать себя неудовлетворенными.

Вторая глава предложений, сделанных папскими легатами, гласила следующее: «Никто из мирян не может быть возводим на будущее время на кафедру Константинопольской Церкви. Если это случалось раньше и было во благо, то это обыкновение не должно считать законом для будущих поколений». Собор не принял и этого предложения легатов. Против него, прежде всего, высказались апокрисиарии трех Восточных Патриархов. Они говорили: «В Церквях Александрийской и Ан-тиохийской и св. Града принято выбирать епископов безразлично из мирян, монахов и клириков, причем принимаются во внимание, главным образом, душевные достоинства избираемых. Не ради одних клириков, — говорили апокрисиарии, — сходил Христос с небеси и не им одним Он обещал награду за добродетель, но всем христианам. Если принять предложение легатов, — продолжали свои речи апокрисиарии, — тогда запустеют архиерейские кафедры и потерпят они вред. Притом же если принять это предложение, то оно будет служить укором для тех достойнейших Патриархов, которые прежде этого были избраны из мирского звания». Прочие члены Собора говорили: «В каждой Церкви есть свои обычаи, наследованные от древних времен. Их находят в Церквях Римской, Византийской и прочих Восточных Патриархатах. Если Римская Церковь никогда не допускала избрания епископа из мирян, то и пусть она остается при этом обыкновении. Можно только пожелать, чтобы между клириками и монахами встречалось как можно больше людей, достойных сана епископского, но во всяком случае никого не следует отстранять от должности епископской под предлогом его непринадлежности к числу клириков, разумеется, если избираемый — лицо, отличающееся способностями и достоинствами»• Таким образом, и второе предложение легатов тоже было отстранено Собором.

В третьей главе предложений папских легатов значилось: «Никто не должен быть возводим на кафедру Константинопольского епископа из числа лиц, принадлежащих к другой Церкви. Епископ Константинопольский должен быть избираем лишь из пресвитеров и диаконов, принадлежащих к штату этой Церкви» (ex cardinalibus). И это предложение легатов тоже было отклонено Собором. Члены Собора говорили: «Это предложение заключается уже в предыдущем», и выражали желание, чтобы в Константинопольской Церкви не переводились отличающиеся достоинствами священники и диаконы, но если между ними не встретится достойных патриаршей кафедры, то нужно отдавать предпочтение достойнейшим, т.е., очевидно, избирать и из клириков других городов, не ограничиваясь штатом духовенства столичной Церкви.

Два других предложения легатов, напротив, были приняты Собором очень охотно. В четвертой главе рассматриваемых предложений говорилось: что сделано против Патриарха Фотия, как на Римском Соборе при Папе Адриане, так и на Константинопольском Соборе (869 г.) при том же Папе, следует считать уничтоженным. Само по себе понятно, такого рода предложение могло быть принято на Соборе лишь с радостью. Василий Марти-ропольский, апокрисиарий Антиохийского Патриарха, заявил, что Патриарх Александрийский (?) Михаил со своими епископами уже давно отверг и анафематствовал все, что учинено против Святейшего Фотия, а всех, принимающих акты Собора 869 года, подверг отлучению. Так же поступил, по словам Василия, и Патриарх Антиохийский Феодосии, ибо он подверг анафеме всех, кто называет это сборище (869 г.) Собором. Апокрисиарий Патриарха Александрийского Косма указал на письмо своего Патриарха в Константинополь как на выражение согласия этого иерарха с тем, что легатами предложено на Соборе. Илия Иерусалимский, апокрисиарий от лица прежнего и теперешнего Патриархов Иерусалимских, объявил отлучение на приверженцев собрания, бывшего под руководством «сарацинских апокрисиариев». Все члены сказали: «Все мы так мыслим; все так учили; этому предложению Папы Иоанна мы более радуемся, чем другим его предложениям; анафематствуем с величайшей ревностью все, что было учинено против Фотия». Пятая глава предложений была выражена в следующих словах: «Те, кто доселе отделяются от Святой Церкви и от Патриарха Фотия и остаются в схизматическом заблуждении, таковые лишаются Тела и Крови Христа, Бога нашего, а также общения с верующими, пока они пребывают в своем заблуждении». Выслушав это предложение, члены Собора сказали: «Это всем угодно, вы правильно судите»• При этом Собор объяснил, что врагов Фотия осталось уже немного и притом они изъявляют готовность припасть к ногам Фотия и испросить у него прощения в своем грехе.

В заключение заседания легат Петр сказал: «Соблазны устранены из церковной среды, истина возблистала», и затем выразил одно желание, которое нашло себе полное сочувствие у членов Собора: он предложил, чтобы литургия в день праздника Рождества Христова была совершена самым торжественным образом Фотием вместе со всеми членами Собора. Собор отвечал: «Да будет так, как вы говорите». Конечно, для Патриарха Фотия такой факт, как служение с ним в Софийском храме легатов и всех членов Собора, был в высшей степени приятен. Этим давалось наглядное свидетельство, что Патриарх в самом деле принят в общение всеми Церквями на Востоке и на Западе. Рассматриваемое заседание закончилось обычным многолетием императору.

Пятое заседание Собора происходило 26 января 880 года в том же отделении Софийского храма, где имели место и другие его заседания, начиная со второго. Первым делом отцов Собора на пятом заседании было утвердить авторитет Седьмого Вселенского Собора. Патриарх Фотий в краткой речи сделал следующее заявление: «Собор, бывший при Патриархе Тарасии, давно уже причислен к числу Вселенских в Константинопольской Церкви, но не так в других странах: в Римской Церкви и в Восточных Патриархатах хотя определения названного Собора и принимаются, но он не почитается равным прочим Вселенским Соборам и не именуется «Седьмым Вселенским Собором». В связи с этим Фотий предложил во всех Церквях принять вышеуказанный Собор как Собор «Вселенский Седьмой». Можно полагать, что кроме тех побуждений к рассуждению о Никей-ском Соборе 787 года, которые указаны Фотием, у него могли быть и другие побуждения высоко поднять авторитет этого Собора. Сам Фотий был жарким врагом иконоборцев и заявил себя полемикой в пользу иконопочитания: поднятие авторитета Собора могло быть некоторого рода санкцией Фотия против иконоборческой деятельности.

С другой стороны, руководителем Собора 787 года был Тарасий, Патриарх Константинопольский, избранный в епископы, подобно Фотию, прямо из мирян. Очень возможно, что Фотию было желательно дать возможно больший авторитет Собору 787 года, ибо вместе с тем, как возвышался авторитет Константинопольской Церкви (что было очень важно в виду притязаний папства), так и устранялась возможность ставить Фотию в упрек избрание его в епископы из мирского звания. Можно предположить, как было принято на Соборе вышеуказанное предложение Фотия. Римские легаты или, точнее, легат Петр заявил, что Римская Церковь всегда принимала определения Никейско-го Собора 787 года, а теперь будет считать его наравне с прочими Вселенскими Соборами и именовать его «Седьмым Вселенским» Собором. Тот же Петр провозгласил: «Кто не признает Второй Ни-кейский Собор Вселенским Собором, тот — анафема». Прочие члены Собора повторили это заявление легата. В подобном же роде высказались и уполномоченные Восточных Патриархов — Василий Мартиропольский и Илия из Иерусалима.

Одной из важных задач деятельности Собора было примирение игнатиан с Фотием, вторично занявшим Византийскую кафедру. Есть основания допускать, что это дело было сделано Собором не без успеха. Но оставались и такие игнатиане, которые ни под каким видом не соглашались войти в общение с Фотием и признать его законным Патриархом. В их главе стоял Митрофан, митрополит Смирнский, ревностный и деятельный приверженец Игнатия и церковной политики Пап Николая и Адриана. Для Собора было очень нужно привлечь на свою сторону этого Митрофана, но этот последний оставался упорен и непреклонен. В пятом заседании Собора находим довольно подробное рассуждение по делу Митрофана Смирн-ского. Папские легаты тотчас после рассуждений относительно авторитета Седьмого Вселенского Собора сделали предложение послать к Митрофану, который, очевидно, находился в Константинополе, депутацию и спросить его: согласен ли он примкнуть к церковному единству, т.е. принять Фо-тия Патриархом? Для указанной цели Собором были избраны три митрополита (очень почетное посольство): Василий Критский, Григорий Сель-гийский и преемник Митрофана на Смирнской кафедре (как упорный игнатианин, Митрофан лишен был кафедры) — Никита. Эти митрополиты отправились к Митрофану и от имени Собора и папских легатов приглашали его явиться на Собор с целью заявить о своих расположениях и дать ответ, по какой причине он, Митрофан, отделяется от Церкви.

Митрофан отвечал: «Я болен и потому не могу много говорить. Я охотно бы пришел на Собор и дал бы достаточный ответ о причине моего отделения но свидетельствуюсь моей совестью, что я тяжко болея и не в состоянии идти и предстать перед Собором. Прошу оставить меня в покое, пока я не поправлюсь здоровьем. Впоследствии я стану защищаться». Ответ Митрофана был доложен Собору. Римские легаты остались недовольны объяснениями, данными Митрофаном. При этом они объявили, что, согласно указаниям Папы Иоанна, они не раз и не два, а многократно увещевали Митрофана отстать от своего заблуждения и присоединиться к Церкви Божьей; и теперь через посланных к нему депутатов на их увещания он отвечает отговорками. «Он болтает пустяки, показывает себя схизматиком. Он будто бы не в состоянии сказать несколько целесообразных и спасительных для него слов: «я соединяюсь с Церковью, как велит Святейший Папа Иоанн», а между тем он плетет длинные и суетные речи, как бы забывая, что он болен. Видно, что болезнь его — только благовидный предлог. Вследствие всего этого, — так закончили свою речь легаты, — согласно приказу Папы Иоанна и сообразно церковным правилам, мы отрешаем его от церковного общения, пока он не возвратится к своему законному архипастырю».

Затем легаты объявили, что они, согласно указаниям Папы Иоанна, предлагают Собору принять такое правило: «Кого Патриарх Фотий связал или разрешил, тех и мы считаем связанными и разрешенными, ибо он (Фотий) и Собор с нами согласны». А также: «Кого Святейший Папа Иоанн каноническим образом лишил церковной степени, того и Патриарх Фотий обязан считать лишенным сана. Со своей стороны, и Папа обязан считать разрешенными или связанными всех тех, кто разрешен или связан Патриархом Фотием». В заключение своих слов легаты предложили выдать и обнародовать в таком именно смысле составленное церковное правило. Таким образом, открылся путь для составления первого правила рассматриваемого Собора. Инициатива в этом случае принадлежала легатам. Предложение их было принято Собором. И вот явилось первое правило Собора следующего содержания: «Святой и Вселенский Собор определил: если кто из италийских клириков, или мирян, или епископов, обитающих в Азии, или Европе, или в Ливии (Африке), подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от Святейшего Папы Иоанна, — те да будут и от Святейшего Фотия, Патриарха Константинопольского подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков или мирян, или архиереев и иереев Фотии, Святейший Патриарх наш, в какой бы ни было епархии, подвергнет отлучению, или низвержению, или анафеме, таковых и Святейший Папа Иоанн, и с ним Святая Божья Римская Церковь да признает подлежащими тому же наказанию. Притом в преимуществах, принадлежащих Святейшему престолу Римской Церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь»• Рассуждения Собора по поводу этого правила были коротки. Легаты спросили: «Угодно ли это правило Собору?» — и ответ был утвердительный. Уполномоченные от лица Восточных Патриархов выразили свое согласие на утверждение правила. Илия Иерусалимский сказал: «Бог так устроил, что как восседающие на кафедрах Восточные Патриархи, так и Папа Иоанн составляют одну душу, один дух с нашим Патриархом Фотием и их воля есть нечто общее и нераздельное». Василий Мар-тиропольский говорил в несколько ином роде. Вот его слова: «Первосвященники Восточных патриарших кафедр, которые стали питать особенно тесную дружбу к Фотию с тех пор, как он занял патриаршую кафедру, послали нас (апокрисиариев) сюда затем, чтобы предоставить Фотию такую власть и авторитет, что он получает право на всякого отделяющегося от Церкви налагать такое наказание, какое ему заблагорассудится. Так как теперь Фотий, — продолжал оратор, — приял власть Восточных патриарших кафедр и подкреплен авторитетом Римлян (т.е. Папы), то мы объявляем связанными всех, кого он связал, и разрешенными, кого он разрешил». И папские легаты со своей стороны сказали: «Благословен Бог, ибо определения и решения высших Патриархов являются единогласными, и благодаря общему согласию и миру все, что предначато и было обсуждаемо на Святом Соборе, пришло к доброму окончанию». Епископы Собора тоже не оставались безмолвны, — они говорили: «Все, что нами предпринято на Соборе, получило благой конец, и если бы мы умолчали об этом, то камни возопили бы. Кто не держится того, что утверждено Собором, тот отлучил себя от причастия Святой и Единосущной Троицы».

Какой смысл имеет рассмотренное нами правило Собора? Некоторые писатели придают этому правилу очень большое значение, видят в нем провозглашение какого-то «Византийского примата», или папства, а также находят здесь полное уравнение церковных прав Константинопольского Патриарха с правами Римского Папы, первого из Вселенских Патриархов, духовной власти которого подчинены были в большей или меньшей мере все епископы Запада, Можно ли давать правилу такой обширный смысл? Кажется, нет. В самом деле, правило вовсе не дает таких широких прав Константинопольскому Патриарху, как думают иные канонисты. Во-первых, правило предоставляет Константинопольскому Патриарху право подвергать духовным наказаниям лиц, того заслуживших, делая это безапелляционно. Но разве только этим правом пользовались Папы на Западе? Это лишь одно из прав, которые они себе усвоили. Следовательно, правило далеко не создает «византийского папства», как думают некоторые ученые. Да при этом нужно принять еще во внимание, что рассматриваемое ограниченное право усваивается не всем Патриархам Константинополя на будущее время, а лишь одному Фотию. Конечно, правило не случайно говорит лишь о личности Фотия, а не о Константинопольской кафедре: ему, а не кафедре усваивается данное право. Это показывает, что правило имеет значение временной церковной меры, имеет лишь пожизненное значение для Фотия. Стоит только вникнуть в обстоятельства, ради которых возникло правило, и истинный его смысл откроется в полной ясности. У Собора и Фотия происходила борьба с игнатианами; борьба эта не кончилась на Соборе; можно было ожидать дальнейших происков со стороны игнатиан. Например, недовольные исходом своих дел в Константинополе, они могли, сея смуты и нарушая церковный мир, обратиться к Папе в Рим с какими-либо кляузами, с требованием нового папского суда над собой. (История знает много таких примеров. Чтобы далеко не заходить, достаточно будет указать на домогательства игнатиан в Риме после Собора 861 года, когда они уже были осуждены, а сторона Фотия взяла над ними верх.) И вот, чтобы предупредить подобного рода домогательства, Собор 879-880 годов облек Фотия исключительной, лишь ему дарованной властью — наказывать непослушных игнатиан так, чтобы они не рассчитывали на возможность поправить свои дела через апелляцию к Папе. Поэтому правило прямо и замечает, что связанные Фотием (т.е. подвергнутые им наказанию) будут считаться связанными Папой Иоанном. Итак, по нашему суждению, ни о каком «византийском папстве» в правиле нет речи. Во-вторых, каким образом Фотий допустил бы на Соборе провести антиканоническую мысль — о возведении Константинопольской кафедры на степень такой кафедры, которая упраздняла бы власть прочих Восточных Патриархов (а это именно и было бы «восточное папство»), когда все усилия, вся энергия многолетней жизни и ученой деятельности Фотия были направлены к тому, чтобы доказать, что папы своим вмешательством в дела других Церквей, своим неуважением прав, принадлежащих другим Церквам, попирают церковные каноны, делают нечто достойное осуждения? В-третьих, ри-мо-католический ученый Гергенретер отметил, что разбираемое правило представляет сходство с одним предложением церковного характера, сделанным в письме Фотия к Папе Николаю, так что сказанное предложение и послужило исходным пунктом для самого разбираемого правила. А если так, то правило не имеет ничего общего с идеей о византийском папстве, ибо безрассудно было бы предполагать, что Фотий когда-либо предлагал Папе Николаю допустить Византийское папство. Яснее всего в разбираемом правиле выступает намерение положить границы для дальнейших незаконных притязаний папства самовластно распоряжаться в Церкви. Как мы видим, в конце разбираемого правила говорится: «В преимуществах, принадлежащих Святейшему престолу Римской Церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь». Указанное намерение вполне согласуется с общим характером деятельности рассматриваемого Собора. Кстати, заметим: возможно ли этому правилу приписывать стремление расширить и вообще изменить права Константинопольского Патриарха, когда в нем, в приведенных словах, заключается желание противодействовать папским притязаниям — умножать и расширять свои старые преимущества? Разве могло одно и то же правило заключать в себе такие явно противоречивые стремления?

Имея в виду содержание первого правила, члены Собора спросили папских легатов: как нужно поступать с теми из схизматиков (игнатиан), которые, после заключения соборной деятельности, изъявят покаяние в своем заблуждении? Легаты отвечали: «Папа Иоанн предоставил Патриарху Фотию власть принимать раскаивающихся, а упорных лишать церковного общения». Эти слова легатов не возбудили прений. Затем легаты снова обратились к вопросу о Митрофане Смирнском. Они сказали, что следует сообщить ему о том осуждении, которое произнесено против него на Соборе. Для этой цели Собор выбрал депутацию, которая состояла из трех митрополитов: Иоанна Ираклий-ского, Даниила Анкирского и Георгия Никомидий-ского. Когда они передали Митрофану содержание соборного определения о нем, то он сказал: «Известно, что закон положен не для праведника» (1 Тим. 1, 9), а равно он, закон, не простирается на больного и немощного: «Я болен и не могу прийти на Собор». Затем Митрофан просил, чтобы трое легатов сами удостоили его своим посещением, чтобы его выслушать. При сообщении депутатами Собору этих слов Митрофана, легаты сказали: «Вместо того чтобы тратить слова попусту, он сделал бы лучше, если бы коротко и просто сказал: я желаю войти в общение с Церковью. Его уловки не могут принести ему пользы, при их посредстве он не избежит наложенного на него наказания». Про-копий Кесарийский заметил: «Митрофан слишком часто ссылается на свою болезнь и слабость. Очевидно, он хочет уклониться от суда папских легатов». После того как легаты и Прокопий обменялись еще некоторыми замечаниями неважного содержания, легат Петр сказал: «Папа Иоанн, получивший свою власть вязать и решить от апостола Петра, сообщил ту же власть и Патриарху Фотию. Если Митрофан через свои уловки хочет избежать осуждения, то ему это не удастся. Ибо Фотий, в силу приобретенной им власти, и без нашего присутствия может произнести суд над этим виновным».

Собор переходит к составлению других церковных правил. Инициатива составления второго правила вышла от Патриарха Фотия. Этот последний предложил Собору постановить определенное правило относительно тех епископов, которые, будучи в этом сане, принимают на себя монашеский чин, делаются монахами. При этом он говорил, что, по его мнению, епископы, делающиеся монахами и таким образом переходящие в положение подчиненности и повиновения, не могут удерживать за собой епископской кафедры. Начались прения. Папские легаты сказали, что у них (на Западе) не допускаются такие случаи, а если какой епископ принимает на себя монашество, т.е. становится в положение кающихся, то он лишается архиерейского достоинства. Апокрисиарии Василий и Илия со своей стороны утверждали, что в Патриархатах Антиохийском и Иерусалимском не дозволяется епископам принимать монашество и в то же время управлять Церковью. Монахи беспрепятственно возводятся в епископы, но епископы в случае принятия монашества оставляют свою должность. Собор согласился, чтобы об этом было составлено церковное правило, принимая во внимание недоумения и споры, возникающие относительно вышеуказанных епископов, ибо иные утверждали, что епископы, принимающие на себя монашеское звание, имеют право по-прежнему управлять Церковью, а другие, напротив, находили, что монашество епископов устраняет их от их должности. Легаты сказали, заканчивая прения: «Да издастся правило относительно спорного вопроса». И было составлено и прочитано правило. Вот оно: I Правило 2, «Хотя доныне некоторые архиереи, принявшие монашеский образ, усиливались пребывать в высоком служении архиерейства и такие действия оставляемы были без внимания, но сей Святой и Вселенский Собор, ограничивая такой недосмотр и возвращая действие, допущенное вопреки порядку, к церковным уставам, определил: если какой епископ или кто иной архиерейского сана захочет низойти в монашество, таковой впредь да не присвоит себе архиерейского достоинства. Ибо обеты монашествующих заключают в себе долг повиновения и ученичества, а не учительства или начальствования. Они (монахи) обещаются не иных пасти, но быть пасомыми. Посему, как выше сказано, постановляем: да никто из находящихся в звании архиереев и пастырей не низводит сам себя на место пасомых и кающихся. Если кто дерзнет сделать так, после провозглашения и приведения в известность произносимого ныне определения, таковой сам себя (т.е. произвольно) устранил от архиерейского места, да не возвращается к прежнему достоинству, которое самым делом отложил».

Смысл этого церковного правила, составленного на рассматриваемом Соборе, конечно, не тот, что епископы не должны быть выбираемы из числа монахов. Правило отнюдь не воспрещает возводить монахов в епископы, так как в этом случае не нарушается общепринятый порядок промоции, возведения от низшей степени к высшей. Правило запрещает лишь не естественную, не обычную практику, когда высшее духовное лицо переходит к низшему состоянию — монашеству, смешивая в своем лице и своей деятельности обязанности начальника и подчиненного. Писатели, нерасположенные к Фотию, думают, что этот последний предложил Собору провозгласить это правило не ради чистых церковных интересов, а ради эгоистических личных стремлений. Именно думают, что Фотий внесением этого правила в число канонических определений хотел преградить доступ к архиерейской кафедре тем из игнатиан, которые, по восшествии Фотия на патриаршество, были вынуждены оставить свои архиерейские кафедры и проживать в монастырях. Можно ли думать, что правило было составлено с целью преградить и навсегда лишить доступа к архиерейской кафедре указанных игнатиан? Нет, потому что правило имеет в виду таких епископов, которые произвольно приняли на себя подвиги монашеского жития, а игнатиане искали в монастырях лишь временного убежища и очутились там только вследствие занятия их кафедр фотианами. Таким образом, правило не имело целью вредить игнатианам. Если бы Фотий имел в виду эту злокозненную цель, то правило было бы изложено как-нибудь иначе.

Повод к составлению третьего и последнего соборного правила дали епископы — члены Собора. Они заявили, что некоторые из дерзких мирян позволяют себе подвергать ударам и заключать в тюрьму епископов и священников. «Правда, — говорили они, — это встречается редко, однако же очень недавно бывали подобные случаи». Поэтому они предлагали для обуздания дерзких людей постановить правило, которым оскорбляющие священническое достоинство подвергались бы церковному наказанию. Апокрисиарии Василий Мартиропольский и Илия Иерусалимский соглашались, что действительно полезно составить подобное правило. И вот правило составлено и прочитано.

Правило 3. «Если кто из мирян, воспреобладав и пренебрегши повеления Божий и царские и, посмеиваясь над достойными благоговения церковными уставами и законами, дерзнет бить или заключать в темницу епископа или без вины, или под вымышленным предлогом вины, такой да будет анафема».

«Анафема», воскликнул Собор, повторяя последнее слово правила. По всей вероятности, это правило появилось под влиянием некоторых тяжких обстоятельств времени. Известно, что сам Игнатий и его приверженцы, после низвержения первого из них, немало потерпели бед от светских властей. В свою очередь, и фотиане, по низвержении Фотия, натерпелись различных неприятностей и оскорблений от неблаговолившего к ним светского начальства. Ввиду этих тяжких испытаний текущего времени Собор и решился провозгласить третье правило.

После того как закончилась законодательная деятельность Собора, выразившаяся в указанных трех правилах, представители Собора сказали один за другим несколько речей, в которых старались, так сказать, подвести итоги всей соборной деятельности. Прежде других говорил сам Фотий. Он сказал: «Все, что предначато было Собором, все это имело благополучный конец. Поэтому возблагодарим Бога, Который удалил соблазны, положил предел схизматическому заблуждению, рассеянное совокупил, святым Церквам даровал мир». Затем говорили папские легаты. Они напомнили о том, что прочитанная папская инструкция, составленная на Римском Соборе, была подписана всеми епископами, присутствовавшими на этом Соборе, и предложили, чтобы подобным же образом подписались и под актами Собора Константинопольского 879-880 годов все его участники. Потом те же легаты говорили о своих ревностных заботах содействовать прекращению раздоров в Константинополе и успехах, ими достигнутых. Выражали мысль, что еще не все ими сделано, что нужно для достижения цели. Но остальное они предоставили довершить самому Фотию, т.е. * научать и увещевать отщепенцев и подвергать наказанию упорных из них». Подобную власть, замечали легаты, Фо-тий получил еще раньше нашего прибытия от самого Бога, но теперь по воле Папы эта власть удвоилась (duplicavit). В заключение своей речи они заявили, что Фотия они так же уважают, как и самого Папу Иоанна. Фотий, выслушав это последнее замечание и желая сказать что-либо угодное легатам, назвал их «отцами» и похвалил их ревность к приведению в исполнение принятых ими на себя задач. Уполномоченные Восточных Патриархов со своей стороны сочли долгом выразить чувства глубокого уважения к Фотию. «И наша любовь к Фотию во Святом Духе не меньше вашей (т.е. легатов). Церкви — Антиохийская, Иерусалимская и Александрийская — всегда признавали его Патриархом и анафематствовали ложных апо-крисиариев, сделавших злое Патриарху Фотию». Все епископы Собора единодушно восклицали: «Благодарим Бога, даровавшего нам такого Патриарха и Архипастыря» (Фотия).

В заключение пятого заседания члены Собора собственноручно подписались под актами Собора 879-880 годов, написанными на пергаменте. Из этого видно, что Собор смотрел на это заседание как на заключительное, а остальные два заседания имели, очевидно, значение побочных и добавоч вых. Подписи самого Фотия под актами Собора не видим; ее нет, вероятно, потому, что соборная деятельность главным образом касалась его личное-ти, а известно, что в собственном деле никто себе не судья. Первыми подписались папские легаты в следующем порядке: сначала Павел, епископ Ан-конский, а потом Евгений, епископ Остийский, и Петр, кардинал и пресвитер. Павлу отведено первое место не по значению его на Соборе (деятельнее других был Петр), а, вероятно, потому, что он был старшим епископом. Павел, подписывая акты, подробно излагает и изъясняет свой приговор. Он говорит о том, что согласно с папскими письмами и папской инструкцией он признает Фотия законным Патриархом, что отвергает все, что прежде против него было сделано. К этому было присоединено отлучение на противящихся признанию Фотия Патриархом. Два другие легата вполне согласились с этим приговором и подтвердили его собственной подписью. Затем подписались апокри-сиарии Восточных Патриархов. Сначала апокриси-арий Антиохийского Патриарха, Василий Мар-тиропольский, вероятно, потому, что он был епископом, потом Илия Иерусалимский (пресвитер и Косма Александрийский (пресвитер же). Они также более или менее подробно излагают свой приговор и объявляют, что патриаршие кафедры Востока всегда признавали Фотия законным Патриархом, отвергают все Соборы, когда-либо и где-либо бывшие против Фотия• После апокрисиа-риев подписались митрополиты Византийского Патриархата. Прежде других подписались Проко-пий Кесарийский (в Каппадокии), Григорий Ефес-ский и Иоанн Ираклийский. Их подписи и приговор обоснованы, о прочих же членах Собора в актах просто замечено: «и все прочие архиереи (участники Собора) собственноручно подписали соборные акты». Заседание закончилось возглашением многолетия императору Василию и его сыновьям, его супруге Евдокии (Ингерине), а также Папе Иоанну и Патриарху Фотию.

Шестое и седьмое заседание Собора имели, как мы заметили выше, значение добавочных заседаний и притом полуофициального характера. Что касается взаимных отношений этих двух заседаний, то первое из них лишь служит приготовлением к следующему и последнему. На первом было выработано то, что предложено принять и утвердить на последующем заседании.

Шестое заседание происходило 3 марта 880 года. Оно имело место в императорском дворце, вероятно, потому, что на нем заседали император и его сыновья. Значение присутствия на нем императора будет видно из дальнейшего рассказа. Кроме Патриарха Фотия, участниками Соборного заседания были папские легаты, уполномоченные Восточных Патриархов и восемнадцать митрополитов. Когда император, как и естественно, занял председательское место, была прочитана его речь к собранию следующего содержания: «Разумеется, было бы прилично, чтобы мы лично присутствовали на заседаниях этого Святого Собора, но мы не сделали этого, чтобы не открыть возможности для злых языков злословить Собор, ибо могли говорить, что Собор не имел свободы, что признание Фотия Патриархом — дело вынужденное, что страх пред императором руководил Собором». Затем император в той же речи объявлял, что он согласен утвердить и подписать определения Собора. Наконец, император предложил в знак единения, господствующего на Соборе, и как выражение мира торжественно провозгласить какой-либо образец веры, причем он заметил, что для этой цели лучше всего может служить Никео-Константинопольский Символ. Все, конечно, приняли это предложение. Так папские легаты говорили, что действительно приличнее всего провозгласить и подтвердить Никейское веро-изложение, как пользующееся уважением во всем мире. Вслед за тем протонотарий Петр прочел, очевидно, заготовленный заранее документ. Этот документ, несомненно, был составлен Фотием и, кроме текста Никео-Константинопольскаго Символа, заключал в себе объяснения, почему этот Символ должен иметь особенное значение и прещения на тех, кто осмеливается изменять и дополнять тот же Символ. Вот в кратких чертах содержание прочитанного: «Мы принимаем всем сердцем и исповедуем устами дошедший до нас из древности Символ и возвещаем его, ничего не убавляя и не прибавляя к нему, и не изменяя и не повреждая его». Затем следовал Символ. В заключение говорилось: «Если кто из лиц духовных допускает изменение или добавление к этому Символу, таковой подлежит низвержению из сана, а мирянин, дерзающий сделать это, подлежит анафеме». По прочтении документа все присутствующие епископы восклицали: «Так мыслим и мы все, в этой вере должно крестить, эту веру исповедывать при возведении в духовный сан. Кто мыслит иначе и допускает изменение в Символе, тот подлежит отлучению». В подобном же роде говорили, в частности, Илия Иерусалимский и Косьма Александрийский.

Значение предложения не только исповедывать веру сообразно Никео-Цареградскому Символу, но и не делать изменений в тексте последнего будет вполне понятно, если примем во внимание, что в Латинской Церкви по примеру, поданному Испанской Церковью, в Символе начали делать известное прибавление относительно учения об исхождении Святого Духа и от Сына (filioque). Это прибавление в девятом веке, когда проходил Со-бор, уже было принято почти всеми западными Церквями. Папские легаты не выразили противодействия относительно запрещения прибавлять что-либо к Символу. Из этого видно, что в это время в Римской Церкви Символ читался еще без искажений (без filioque).

После того, как было принято предложение не изменять Символа, Фотий сказал: «Угодно ли будет Собору, чтобы император скрепил деяния Собора своей подписью». На что он, император, изъявил свое согласие. Присутствующие митрополиты воскликнули: «Не только согласны, но мы просим Его Величество так сделать». Император подписался. Но члены Собора стали просить императора, чтобы и сыновья его тоже подписались под актами; император Василий и на это согласился, и потому вслед за ним подписались трое его сыновей —- Лев и Александр, уже провозглашенные императорами при жизни Василия, и порфирородный Стефан, крестник Фотия, посвященный им в церковную должность иподиакона и синкелла. Император, подписывая акты, начертал следующие слова, которые и были прочитаны вслух присутствующим: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Я* Василий, верный во Христе император Римский и самодержец, соглашаюсь с сим святым и Вселенским Собором во всем, как относительно утверждения Седьмого Вселенского Собора, так и относительно признания и утверждения (Патриархом) Святейшего Фотия, нашего духовного отца, а равно и относительно осуждения всего того, что против него писано или высказано. Это заявление я собственноручно подписал». Митрополит Анкирский Даниил воскликнул: «Бог храни вашу благочестивую державу! Даруй вашей святости долгие дни!» Прочие митрополиты возглашали: «Как ты, Государь, Церковь Божию объединил и все раздоры отнял от нее, так да поможет и тебе Господь покорить твоей мощной деснице все варварские народы, да подаст Он тебе силу восстановить древние границы Римской империи. К тебе, государь, можно приложить слова Давида: Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие, посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более участников Твоих. Ибо весь христианский народ радуется о твоих (Пс. 44, 9) трофеях и твоих победах над врагами, а Церковь, которая ныне восприняла прежнюю красоту, восхваляет и прославляет тебя. Многая лета Государю!».

Обращаемся к последнему заседанию Собора. Оно, как было замечено выше, не представляет ничего нового по своей деятельности. На нем лишь публично и торжественно было прочитано то, что сделано на предыдущем заседании. Это собрание происходило 13 марта 880 года в Софийском храме, в отделении, именуемом катехумении. Председательствовал Фотий. На собрании присутствовали папские легаты, апокрисиарии Восточных Патриархов, 18 митрополитов, и хотя акты не показывают определенно числа епископов, бывших на этом заседании, но есть основание полагать, что их было значительное число. Заседание открывает Фотий краткой речью, в которой говорилось: «Должно прочитать, что совершено на прежнем заседании, ради тех епископов, которые не присутствовали там; пусть и они разделят нашу радость». После этого было прочитано определение относительно важности и неприкосновенности Ни-кео-Константинопольского Символа. По прочтении определения, члены Собора говорили: «Так мы веруем, так мы мыслим, так мыслящих почитаем учителями и отцами, а кто иначе мыслит, тех объявляем врагами Божьими». Затем была прочитана та подробная подпись, которую сделал император под актами. По этому случаю Прокопий Кесарий-ский сказал: «Благослови его, Боже, даруй ему долгоденствие и победы, ущедри его видимыми и невидимыми благами, молитвами Пресвятой Богородицы, верховных апостолов Петра и Павла и Вселенского Патриарха Фотия». Затем последовало прославление и восхваление этого Патриарха ораторами Собора. Начало положили папские легаты. Они благодарили Бога за то, что слава Фотия распространена не только в их отечестве (Италии), но стала известна и во всем мире. Не только между народами, говорящими греческим языком, но и между самыми варварскими и грубыми народностями сделалось известно, что нет человека, равного Фотию по мудрости, доброте и смирению. Прокопий Кесарийский со своей стороны сказал, возвеличивая Фотия: «Таков и должен быть тот (Фотий), кому, по образу Первосвященника Христа, поручено смотрение над всем миром. Именно это предусматривая, апостол Павел говорил: Итак имеем первосвященника, прошедшего небеса (Евр. 4,14); осмелюсь даже, — заявляет оратор, — сказать еще больше: Священное Писание людей, живущих по благодати, называет «богами» (Пс. 81, 6). Папские легаты, как бы подтверждая это, сказали, что они сами хотя живут на окраине земли, в дальних пределах ее, но уже слышали об этом.

Тогда Прокопий, продолжая свою речь, говорил: «От полноты Его мы все приняли (Ин. 1,16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа». Папские легаты воскликнули: «Кто не хочет иметь общения с Фотием, жребий того вместе с Иудой!» Все на это восклицание отвечали тоже восклицанием: «Так мы мыслим и это возвещаем. Кто не почитает Фотия Божиим архиереем, тот да не узрит славы Божией!» Возглашено было многолетие императору Василию846.

Так закончилось седьмое заседание, и наступил конец и для Собора 879-880 годов.

Гергенретер говорит: «Прославлением Фотия открылись заседания Собора 879 года, этим же прославлением они и закончились». Это верно.

Собор 879—880 годов исполнен значения для Византийской Церкви. Он положил конец тому смутному и тяжкому положению вещей, которое началось со времен Собора 869 года и продолжалось до вторичного патриаршества Фотия и отчасти до времени рассмотренного нами Собора. Лучшие представители византийской иерархии очутились было не у дел и были отстранены от управления Церковью. Восшествие Фотия на Константинопольскую кафедру открыло путь для его приверженцев к занятию ими прежних епископских кафедр, но для фотиан этого было мало. Им нужно было, чтобы воочию и торжественно открылось что они «страдали неповинно» что церковные интересы, которым они служили, – – дело, достойное не осуждения, а полной похвалы. Это и было совершено Собором 879-880 годов. В этом фотиа-не нашли для себя то нравственное удовлетворение, в котором, естественно, нуждается угнетаемая невинность. С другой стороны, всем, кто был сколь-нибудь проницателен, теперь стало ясно, что виной смут были папы с их притязаниями вмешиваться в дела чужих Церквей ради своекорыстных расчетов. Поэтому необходимо было заставить самого Папу раскаяться в своем образе действования, взять назад все то, что сделано раньше Римской Церковью во вред Византийской Церкви, и при этом дать знать папам, что их власть вовсе не так велика и обширна, их авторитет не столь непререкаем, как привыкли думать на Западе. К этой цели и стремился изучаемый нами Собор – – и, надо сказать, достиг ее. Папа Иоанн в лице легатов признал уничтоженным то, что наиболее могло смущать Византийскую Церковь, т.е. направленные против Фотия и его приверженцев распоряжения прежних пап. Самому папскому авторитету, поскольку он выражался в формах антиканонических, на Соборе 879-880 годов, был нанесен и тяжкий, и ловкий удар. Существенные стороны деятельности этого Собора клонились к тому, чтобы доказать, что Папа такой же Патриарх, как и все прочие Патриархи, и что его первенство между Патриархами не дает ему права по своему произволу править всей Церковью. Вот главные черты, в которых выражается значение Собора. Церковный болгарский вопрос, который так интересовал пап ради материальных выгод, не был решен на Соборе с ясностью: всякое определенное его решение повело бы лишь к новым спорам. Но тем не менее, именно на этом Соборе указанный вопрос получил, так сказать, негласную развязку, после которой Болгария навсегда осталась при греческих христианских обрядах и под духовным руководством Восточной Церкви, с устранением латинских влияний.