Константинопольский Собор 869-870 годов, признаваемый на Западе Восьмым Вселенским Собором

Ближайшая цель сношений Василия Македонянина и Игнатия с Папой состояла в том, чтобы испросить у Рима легатов, которые, по прибытии в Константинополь, приняли бы участие в имеющем последовать Соборе, утвердили бы Игнатия на кафедре и осудили бы Фотия и фотиан. Все это требовалось совершить во имя папского авторитета и будто бы вследствие желания самой Византийской Церкви.

Долго пришлось императору и Патриарху ждать желанных гостей — папских легатов. В Риме медлили частью из кичливости, частью потому, что Папа захотел сначала созвать и, как мы знаем, созвал торжественный Собор для заочного суда и строгого приговора над Фотием. Только в 869 году Папа Адриан послал своих легатов в Константинополь. Такими легатами были два епископа, Донат и Стефан, и диакон Марин. В конце сентября легаты приблизились к цели путешествия. Они достигли Фессалоники. Когда император узнал об этом, он выслал им навстречу своего чиновника — спафа-ря Евстахия, чтобы приветствовать гостей и сопровождать их в дальнейшем путешествии. Когда они достигли Селимврии, местности в нескольких верстах на Западе от Константинополя, то для их новой встречи император выслал протоспафаря Си-синия и игумена Феогноста, того самого, который долго жил в Риме и хлопотал перед Папой по делу Игнатия. При этом для легатов отправлено было 40 лошадей из императорской конюшни, много серебряной утвари для обеденного стола, большое количество прислуги. Затем последовал торжественный въезд легатов в Восточную столицу: можно было подумать, что приехал сам Папа Адриан. В субботу, 24 сентября, легаты прибыли в Строн-гилон (круглую крепость) против Западных ворот Константинополя. Здесь они переночевали, а на следующий день, в воскресенье, совершили парадный въезд в Константинополь. Их сопровождали с большой пышностью придворные чиновники, клир, народ до самого Магнаврского дворца, где легаты должны были поселиться. В понедельник был день рождения императора, а потому легаты были приняты императором во вторник, во дворце, называемом Хризотриклинион. Они должны были вручить ему папское послание. При приеме Василий облобызал их, дружественно справился у них о здоровье Папы, о состоянии римского клира и сената, снова облобызал их и проводил к Патриарху Игнатию, которому они тоже должны были передать письмо от Папы. На следующий день император снова почтил их аудиенцией, причем говорил им, что будет счастлив, когда легаты исполнят свою задачу — устранят нестроения в Константинопольской Церкви и уничтожат соблазн, созданный Фотием и его приверженцами. Легаты отвечали, что они именно за этим и прибыли, и прибавили, что никого из восточных епископов не допустят до участия на Соборе, прежде чем каждый из них не подпишет папской формулы (libellus satisfactionis), принесенной ими, легатами, из Рима. На это император и присутствовавший при этом Игнатий заметили: «Это что-то новое и небывалое. Следует нам сначала познакомиться с документом». Документ тотчас же был переведен на греческий язык, и его содержание стало известно епископам. Затем начались приготовления к Собору, был назначен и день его открытия. Лица, которые должны были присутствовать на Соборе в качестве уполномоченных от некоторых Восточных Патриархов, давно уже находились в столице. Прежде чем перейдем к истории Собора, сделаем несколько замечаний о его актах. Подлинный греческий текст актов Собора до нашего времени не сохранился. Мы имеем лишь подробные латинские акты, изготовленные латинским священником Анастасием-библиотекарем, который сам был в Константинополе во время соборных заседаний и находился в близких отношениях с легатами. Свой латинский текст он выдает за точный перевод греческого подлинника. А в греческом тексте до нас сохранились только извлечения из подлинных актов. Этот последний труд сделан каким-то неизвестным греком, приверженцем Игнатия, вероятно, в начале X века. При изложении истории Собора мы будем пользоваться и латинским переводом актов, и греческим извлечением из них22Ч,.; Собор был открыт 5 октября 869 года, вереду. Местом Соборных заседаний был знаменитый храм св. Софии в Константинополе. А именно, та его часть, которая назначалась для стояния в храме женщин, составляла верхние галереи храма и называлась катехумениями. Среди присутствующих на Соборе, для большей торжественности, по примеру прежних Соборов, возложены были честный крест и Св. Четвероевангелие. На первом заседании Собора присутствовали три папских легата: Донат, епископ Остийский, Стефан, епископ Непийский, и диакон Марин. Далее — Патриарх Игнатий, митрополит Фома Тирский, в качестве местоблюстителя Антиохийского Патриарха, пресвитер и синкелл Илия, в качестве местоблюстителя Патриарха Иерусалимского. Двенадцать высших императорских сановников. Из епископов Византийского государства участниками этого заседания Собора были двенадцать лиц, именно те, которые показывали неизменную привязанность к Игнатию, ибо не имели общения с Патриархом Фотием во время его управления Церковью. И те, которые без затруднения подписали папскую формулу, привезенную из Рима легатами (об этой формуле уже было упомянуто и подробнее будет сказано ниже). Во главе этих архиереев стоял Митрофан, митрополит Смирнский, горячий приверженец Игнатия и недруг Фотия. Когда все заняли свои места, Собор начал свою деятельность.

Спрашивается: открывался ли когда-либо сколько-нибудь важный Собор с таким ничтожным количеством членов, как открывается этот? Если исключить руководителей Собора и представителей императорского авторитета, то Собор начинает свои деяния при участии епископов. И однако такой странный Собор дерзает называть себя Восьмым Вселенским Собором. Какое противоречие между громадными притязаниями Собора и крайней малочисленностью его участников! Восточная Церковь свято блюла свои драгоценные заветы…

Прежде всего на первом заседании была прочитана речь (эпанагностик) императора. Она коротка и не богата содержанием. Василий говорил в ней: «Провидение вручило нам императорскую власть, и мы сочли долгом ради общественного блага устранить церковные нестроения. С этой целью мы пригласили местоблюстителей патриарших кафедр». Затем император увещевает членов Собора при выполнении своей задачи отложить все человеческие страсти, подавить в себе всякое пристрастие и действовать во имя любви к истине. Речь императора можно было бы признать вполне уместной, если бы она в самом деле предоставляла Собору свободу действия. Но она представляется пустой риторикой, т.к. Собор сошелся исключительно затем, чтобы подвергнуть Фотия и его приверженцев осуждению. После этого наиболее влиятельный из числа императорских сановников, Ваанис, обратился от лица епископов и сената (т.е. прочих сановников, бывших на Соборе), к легатам и представителям Восточных Патриархов с требованиями, чтобы те и другие представили доказательства своих полномочий, которыми они снабжены от тех кафедр, от имени которых заседают на Соборе. Это совершенно справедливое требование привело в смущение и беспокойство римских легатов. Им показалось, что хотят посягнуть на авторитет самого Папы. Очевидно, легаты были слишком высокого мнения о своем значении. Они заговорили, что ни на каком Соборе ничего такого не бывало, что папские легаты не имеют нужды удовлетворять подобным формальностям. Ввиду этого Ваанис должен был для успокоения легатов объявить им, что требование имеет в виду лишь предотвратить обман, который будто бы позволили себе легаты, бывшие на Соборе 861 года. Тогда легаты предъявили письмо Папы Адриана к императору, которое и было прочтено на Соборе. По прочтении этого письма Игнатий и прочие члены Собора воскликнули: «Благословен Бог, успокоивший нас относительно вашего (легатов) святейшества». Полномочия легатов — дело несомненное. Но нельзя того же сказать о полномочиях местоблюстителей со стороны Восточных Патриархов. Как мы сейчас увидим, здесь дело было не совсем чисто. Когда на Соборе потребовано, чтобы Местоблюстители Антиохийского и Иерусалимского Патриархов (Местоблюстителя Александрийского Патриарха в начале Собора совсем не было) доказали свои полномочия, то синкелл Илия отвечал на это требование речью. Он говорил, что как он сам, так я митрополит Тирский Фома хорошо известны императору и большей части присутствовавших. Затем заявил, что митрополит Фома, по случаю вакантности Антиохийской кафедры, вре-менно исполняет обязанности Патриарха и потому сам для себя служит авторитетом и не нуждается ни в каком полномочии со стороны. При этом Илия заметил, что он объясняется за Фому потому, что этот последний не свободно говорит по-гречески. Относительно же себя лично Илия сказал: он имеет полномочие со стороны Иерусалимского Патриарха Феодосия. И что удостоверительное письмо Феодосия он уже передал Игнатию и другим лицам. Но соглашался, чтобы это письмо было прочитано ради тех, кто не знает его содержания. Наконец, Илия заявил, что он может предложить для прочтения и еще один документ, именно записку, которую он составил от своего лица и от лица Фомы по следующему случаю: оба они уже долго пробыли в Константинополе и просили императора позволить им возвратиться в отечество. Император согласился на это при условии, чтобы они составили записку, в которой следовало выразить их мнение по поводу нестроений в Церкви, возникших из-за Фотия. Они составили эту записку, и Илия предложил ее прочитать на Соборе.

Остановимся и спросим: достаточны ли были полномочия, которыми обладал митрополит Фома, Местоблюститель Антиохииского престола, так как, кроме заявления о нем Илии, что он исполняет обязанности Патриарха, никаких грамот и писем ва Соборе не было предъявлено? Собор нашел, что полномочия Фомы достаточно удостоверены. Но так ли это? Илия в своей речи говорит о Фоме, что он сам от себя получил свои полномочия (cum ipse auctoritatem haberet). Но нужно помнить, что «никто же сам себе приемлет честь»… Лицо, само от себя заимствующее свои полномочия, как митрополит Фома, называется не иначе, как самозванцем. Фома должен был иметь грамоту от своего Синода или Собора антиохийских епископов, если он имел в виду присутствовать на Константинопольском Соборе в качестве действительного уполномоченного от Антиохийского Патриархата.

Рассмотрим полномочия Илии Иерусалимского. Для доказательства своего авторитета Илия представил письмо Иерусалимского Патриарха к Игнатию, которое и было прочитано на Соборе. Вот в кратких словах содержание этого письма: Иерусалимский Патриарх пишет, что он получил от Игнатия письмо, в котором этот последний уведомлял о своем вторичном восшествии на патриаршую кафедру. По этому случаю Феодосии изъявляет свою радость и высказывает сожаление о нестроениях в Византийской Церкви; затем очень ясно указывает, в чем заключается ближайшая цель отправления в Константинополь как Илии, так и Фомы Тирского: они отправлены в Константинополь по приказу эмира Ахмеда, чтобы испросить у императора возвращение на родину пленных сарацин; в заключение письма исчисляются подарки, которые Феодосии посылает Игнатию. Среди подарков были: митра, омофор и богослужебная одежда, принадлежавшие, по преданию, апостолу Иакову, первому Иерусалимскому епископу, а также серебряная чаша с изображениями из ризницы храма Воскресения Господня.

Члены Собора это доказательство полномочий Илии признали вполне достаточным. Но с этим согласиться нельзя. Так как Илия должен был присутствовать на Соборе при разбирательстве дела Фотия, то ему нужно было иметь ясно выраженное по этому поводу мнение Иерусалимской Церкви, а этого-то и нет в письме Феодосия. Без точных же инструкций от представителей своего Патриархата Илия не мог подавать голос на Соборе. Да из письма и не видно, чтоб Илия назначался местоблюстителем Патриарха именно на Соборе. Если в письме и говорится, что он должен заступать лицо Патриарха при решении вопросов (неизвестно каких), то из этого не следует, что он назначался быть членом «Вселенского» Собора, которым считало себя собрание епископов 869 года. Вообще видно, что Феодосии, хотя и написал письмо к Игнатию, так как сделать это было необходимо, все же поставил себя в стороне от бурных вопросов, волновавших Константинополь. Из письма Феодосия с очевидностью вытекает: как Илия, так и Фома посланы в столицу с очень ограниченным и нецерковным поручением — добиться освобождения сарацинских пленных. Уполномоченными местоблюстителями двух патриарших кафедр, с правом заседания с этим титулом на Соборе, Илия и Фома сделали себя сами вследствие решительного приказа со стороны императора Василия.

После описанных предварительных действий, имевших место на первом заседании, Собор перешел к более существенным сторонам своей деятельности. Легаты прежде всего поручают прочесть формулу единения, которую они привезли с собой из Рима и которую должны были подписать не только члены Собора, но и все епископы и священники, приверженные к Игнатию. Эта формула бы• ла прочитана и, по-видимому, не возбудила никаких сомнений, хотя и заключала в себе немало удивительного* Вот ее содержание в латинской редакции. «Начало всякого спасения состоит в том, чтобы сохранять правила веры и не уклоняться от отеческих постановлений; первое относится к вере, второе к делам. При этом нельзя умолчать о словах Господа: «ты еси камень (Петр) и на сем камне созижду Церковь Мою», истинность которых засвидетельствовал опыт, потому что апостольская кафедра (т.е. Римская) всегда непогрешимо соблюдала католическую веру. Итак, чтобы не отделяться от нее и следовать правилам отцов, особенно же восседавших на ней, мы анафематствуем все ереси и между ними иконоборческую. Анафематствуем также Фотия, который вопреки священным канонам вдруг из придворного служения и мирского звания был возведен, при жизни Игнатия, на престол Константинопольской Церкви, хищническим образом, некоторыми схизматиками (анафематствуем), пока он не покорится суду римскому и не отвергнет своего сборища (т.е. Собора 861 г.). Мы последуем бывшему при блаженной памяти Папы Николая Собору (против Фотия). Принимаем всех, кого этот Собор принял. И осуждаем тех, которых он осудил, в особенности же Фотия и Григория Сиракузского, отцеубийц, восставших против своего духовного отца, а также их последователей и их сообщников. Мы анафематствуем на все времена ложные Соборы, бывшие при императоре Михаиле, — дважды против блаженного Игнатия (858 и 861 гг.) и однажды против первоверховного апостольского престола (867 г.), и осуждаем всех тех, кто их держится. От всего сердца мы принимаем все, постановленное апостольской кафедрой относительно Патриарха Игнатия и его приверженцев, желая во всем соблюсти общение с ней, потому что на ней основана твердость веры христианской» и обещая не поминать на литургии отлученных ей». Под этой формулой требовалось сделать собственноручную подпись и каждый экземпляр такой подписки следовало вручить легатам для представления Папе Адриану. Формула заключала в себе два особенно соблазнительных требования: она предписывала почитать Папу, как главу Церкви, и требовала осуждения Фотия без соборного над ним суда, а лишь во имя папского авторитета* Тяжко было слушать такие речи для истинных сынов Восточной Церкви.

В этой формуле, как мы сейчас сказали, заключалось осуждение Фотия. Положим, Папа мнил о себе очень высоко, но все же на этот счет для соборного определения одного его голоса было мало. Нужно было иметь о восточном патриархе ясно выраженное суждение восточных же патриархов. Но так как такого суждения в наличии не было, то хотели удовлетвориться хотя слабым его подобием. Именно, теперь сочли уместным и полезным прочитать на Соборе записку, изготовленную согласно желанию императора Василия синкеллом Илией и митрополитом Фомой. Лучше что-нибудь, чем совсем ничего – – должно думать, рассуждали начальствующие Собора. Эта записка состояла из шести положений, заключающих мысли вроде тех, которые находились в папской формуле: составители записки выражали свое согласие с определениями Папы Николая относительно Игнатия и Фотия. Заявляли, что они принимают восстановление Игнатия на патриаршей кафедре. Находили возможным сделать снисхождение тем духовным лицам, которые переходили со стороны Фотия на сторону Игнатия, и не лишать их принадлежащих им должностей. Но это относилось к тем, кто были посвящены не Фотием, а его предшественниками: Мефодием и Игнатием. Сам Фотий, говорилось в записке, навсегда лишается священного сана и не может получать Евхаристии и наряду с мирянами, если не подчинится воле Папы. Так же должно поступить и с Григорием Сиракузским. Все посвященные Фотием епископы и клирики лишаются своих должностей, как постановил Папа. Такова записка Илии и Фомы. Все члены заседания выразили свое полное одобрение по поводу прочитанной записки.

Таким образом, оказывалось, что Фотий осужден, прежде чем он был призван на суд. Выходило что-то неладное, нарушающее справедливость и закон. Чтобы устранить возможность такого впечатления, Ваанис вступает в объяснение с легатами и местоблюстителями Восточных Патриархов, так как все эти лица должны были придать вид правоты осуждению без суда. Очевидно, эти объяснения есть не что иное, как заученный урок, который повторяют и Ваанис, и прочие лица Собора: не нужно много проницательности, чтобы убедиться, что все это заранее условлено, и теперь публично делается то, что заранее было решено. Ваанис спрашивает легатов: каким образом в Риме могли осудить Фотия, если он там не был и никто его там не видал и не выслушал. В ответ на это легаты начали рассказывать главнейшие факты из истории Фотия и пришли к заключению, что Николай осудил Фотия, руководствуясь собственными письмами Фотия к Папе и принимая во внимание объяснения лиц, которых этот Патриарх посылал к Папе в своих интересах. Объяснения, как очевидно для каждого, нисколько не устраняют того вопроса, каким они вызваны, но на Соборе об этом мало заботились- Собор нашел, что легаты дали удовлетворительный ответ на вопрос. Затем тот же Ваанис с таким же вопросом обращается к местоблюстителям Восточных Патриархов. Он спрашивает: «Вы так долго пробыли в Константинополе, имели возможность допросить Фотия о его деле и, однако же, произносите суд над ним, не исследовав дела?» На это Илия отвечал речью, в которой главным образом опирался на то, что противозаконность возведения Фотия в патриархи есть несомнен-нейший факт, потому будто бы и Восточные Патриархи никогда не признавали его истинным Патриархом, а почитали настоящим, действительным Патриархом одного только Игнатия. Собор удовлетворился подобным голословным заверением. Вообще Собор остался доволен последними разъяснениями легатов и Илии Иерусалимского. Так как время уже склонялось к вечеру, то заседание было закончено. В заключение диакон и нотарий Стефан провозгласил различные многолетия: «Многая лета императорам Василию и Константину (сыну первого)! Многая лета благочестивой императрице Евдокии! Низложителям неправды многая лета! Врагам лжи многая лета! Любителям истины и справедливости многая лета! Римскому Папе Николаю вечная память! Папе Адриану, Патриарху Игнатию, трем Восточным Патриархам многая лета! Православному Сенату многая лета! Святому и Вселенскому Собору (т.е. этому самому Собору) вечная память!» Второе заседание Собора происходило 7 октября. На нем присутствовали те же лица, что и на первом. Следовательно, оно также было малочисленно. На нем происходит воссоединение с Игнатием некоторых епископов и клириков, бывших в общении с Фотием, хотя они были посвящены не Фотием, а Мефодием и Игнатием. Одним из условий такого воссоединения было принятие прежде указанной папской формулы. Хартофилакс Павел объявил Собору, что некоторые из епископов, посвященных Мефодием и Игнатием, но входивших в общение с Фотием, просят позволения явиться на Собор. Собор дал согласие. Один из таких епископов, Феодор Карийский (или Лаоди-кийский), от лица своего и прочих епископов, желавших воссоединения с Игнатием, представил записку, в которой, как само по себе понятно, было высказано много порицаний Фотию и похвал Игнатию и Папе Николаю. Чтобы объяснить, почему они отступились от Игнатия и перешли на сторону Фотия, они рассказывали разные ужасы о гонениях, которые будто бы претерпели со стороны фо-тиан и их приверженцев: многие из них будто бы были подвергнуты бичеванию, претерпевали голод и жажду, были осуждены на работы в каменоломнях. Наносили им раны мечом, как будто бы они были не живыми людьми и священниками, а мертвыми трупами. По их рассказу, их держали в цепях и в пищу, вместо хлеба, давали траву. Все эти жалобы Собор принимал без всякой проверки. Челобитчики говорили, что вся их надежда на Бога, на молитвы Пресвятой Девы, св. апостолов, св. Папы Николая и на заступление епископа Игнатия и легатов. В заключение они обещали не иметь ни малейшего общения с Фотием и его приверженцами и изъявили желание понести наказание, которое наложит на них Игнатий. Римские легаты от лица Собора выразили согласие на принятие раскаявшихся епископов в церковное общение, но прежде потребовали, чтобы они подписали папскую формулу, что они и исполнили. Таких раскаявшихся епископов было 10. Они были восстановлены в сане и сделались членами Собора. Для большей торжественности воссоединения епископов с Игнатием вышеупомянутая записка, в которой заключалось отречение от Фотия, была положена под крест и Четвероевангелие, откуда затем была взята и подана Игнатию, после чего Патриарх возложил на каждого епископа омофор. Возлагая омофор на Феодора Карийского, Игнатий сказал словами Евангелия: Вот ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже (Ин. 5,14). В ответ Феодор заверил Патриарха в своей неизменной к нему преданности. На это Игнатий заметил, что он поступает с покаявшимися, как милосердый отец, следуя примеру Римской Церкви и Восточных Патриархов, так как и они выражают снисхождение к тем, кто, отступаясь от Фотия, возвращается к своему законному Патриарху.

Некоторые из воссоединившихся епископов еще раз восхвалили милосердие Игнатия. Послы епископов по порядку проходили к нескольким пресвитерам и низшим клирикам, стоящих с покаянной головой. Все они принадлежали к лицам «дофоти-аяского» посвящения, но считались виновными в том, что были в общении с Фотием. Они просили у Собора прощения и согласились подписать известную римскую формулу, после чего и были восстановлены в своих церковных должностях. Таких пресвитеров на Собор явилось 11, диаконов θ и иподиаконов 6. Это восстановление происходило так: на каждого из пресвитеров и диаконов Патриарх возлагал их богослужебное отличие — орарь. Затем была объявлена епитимия, которая была возложена на всех вышеперечисленных епископов и прочих духовных лиц, изъявивших раскаяние. Епитимия заключалась в следующем: те из них, которые употребляют мясо, должны воздерживаться от мяса, сыра и яиц. Те, которые не употребляют мяса, должны воздерживаться от сыра, яиц и рыбы, довольствуясь по средам и пятницам плодами и овощами с маслом и малым количеством вина. Все они должны были делать ежедневно по 50 земных поклонов, ежедневно же по сто раз повторять «Господи помилуй», «Господи прости меня грешника» и прочитывать каждый день еледующие псалмы: 6, 37 и 50. Епитимия должна была длиться от времени заседания Собора (7 октября) до дня Рождества Христова. До этого праздника все, подвергшиеся вышеуказанной епитимий, не имели права совершать богослужения. Эту епи-тимию можно было бы назвать очень легкой, имеющей лишь формальное значение, если бы те же лица не принесли вместе с тем великой жертвы, через свое согласие на подпись унизительной для сынов Восточной Церкви папской формулы. Тем, что сейчас нами рассказано, и ограничилась деятельность второго заседания Собора.

Известный биограф Патриарха Игнатия, Никита Пафлагонянин выражает недовольство против этого Собора за то, что он на втором заседании так снисходительно отнесся к епископам, хотя и не посвященным от Фотия, но имевшим с ним общение. Никита находит, что этих епископов (согласно 31 правилу апостольскому) следовало навсегда лишить сана, а так как они прощены и приняты в число членов Собора, то они-то впоследствии и содействовали восстановлению Фотия на Патриаршество, т.е., с точки зрения Никиты, сделались источником зла и противозаконных действий в Церкви. Этот писатель готов допускать, что землетрясения и ураганы, которые случились перед временем созвания Собора и в течение его деятельности, служили выражением гнева Божьего на уступчивость Собора и предзнаменованием будущих церковных бурь. Но жаркий игнатиа-нин Никита не хочет рассудить того: возможен ли был бы сам Собор, если бы его руководители очень строго относились к епископам «дофотианского» посвящения, вошедшим в общение с Фотием? Если при снисходительности членов Собора заседания его поражают взор малочисленностью участников, то что бы было, если бы руководители стали поступать с епископами по правилам строгости, рекомендуемым Никитой? Если этот Собор, как скажем ниже, даже прерывался ввиду крайней малочисленности участников, то в случае применения требований, заявляемых Никитой, Собор должен бы был совсем прекратить деятельность и закрыться. Мнимый Вселенский Собор, как показывают первые заседания, блистал почти полным отсутствием восточных епископов.

Третье заседание представляет мало интересного. Оно ясно дает понять, с каким трудом его руководителям приходилось вербовать новых членов. Оно происходило 11 октября и состояло из 23 епископов, не считая руководителей Собора. Делается попытка привлечь к участию в Соборе двух архиереев «дофотианского» посвящения, имевших, однако, общение с Фотием во время его патриаршества, именно: Феодула Анкирского и Никифора Никей-ского, — но попытка эта не имела успеха. Легаты заявили на Соборе, что некоторые епископы «дофотианского» посвящения находятся в неуверенности относительно кротости и снисхождения св. Церкви и только поэтому не подписывают папской (известной) формулы. Так говоря, легаты главным образом имели в виду вышеупомянутых епископов Феодула и Никифора. Собор отправил к этим епископам депутацию из трех лиц с предложением от лица Собора подписать папскую формулу. Но эти епископы, на которых, по-видимому, члены Собора возлагали какие-то надежды, дали отрицательный ответ, выразив его в уклончивой форме. Они сказали депутатам, что дали обет не делать никаких подписей под грамотами, касающимися веры, так как в последнее время им приходилось подписывать такие грамоты, которые можно одобрять, но также и такие, которые нельзя одобрить (трудно сказать, о чем тут говорят эти епископы: не простой ли это предлог отделаться от неприятного предложения Собора?). И кроме того, мы находим, заявляли они, что достаточно той нашей подписи под Символом, которая сделана нами при посвящении и которую можно отыскать в патриаршем архиве. После этого ответа Собор оставил их в покое. Затем оказалось, что при тех условиях, в которых находился Собор, ему почти нечего было делать. Ввиду этого остальное время третьего заседания посвящается чтению таких документов, которые и без того, вероятно, были известны участникам Собора. Разумеем письма императора Василия и Игнатия к Папе (те самые письма, которые изложены были нами прежде) и письмо Папы Адриана к Игнатию от 10 июня 869 года, в котором заключается осуждение Фотия и его приверженцев и выражаются некоторые требования от греческих епископов. Это последнее письмо Собор признал «каноническим* и исполненным справедливости. Тем и закончилось заседание.

Четвертое заседание Собора гораздо интереснее. Оно происходило 13 октября и состояло из того же числа епископов, как и предыдущее» т.е. было очень немногочисленно по количеству членов. На этом заседании происходит первое столкновение между членами Собора и приверженцами Фотия из числа епископов. Собору пришлось узнать горькую для него истину, именно, что приверженцы Фотия были тверды, стойки, одушевлены духом независимости и ни в чем не хотели поступаться в пользу требований Собора, которые они не считали законными. Положение Собора было незавидное. Папские громы ничуть не страшили сторонников Фотия, крепко стоявших за независимость Восточной Церкви от Римского первосвященника. Заседание открылось следующим заявлением патриция Вааниса: «Два епископа, посвященные Мефодием, но потом перешедшие на сторону Фотия, когда он провозглашен был Патриархом, Феофил и Заха-рия, были в составе посольства, отправлявшегося в Рим из Константинополя для уведомления Папы Николая о поставлении нового Патриарха в Восточной столице. Эти епископы утверждали и утверждают, что Папа Николай принял Фотия в общение и признал его Патриархом», — говорил Ваанис. Это обстоятельство приводит в смущение народ (т.е. народ недоумевает: каким образом могло случиться, что раз признанный Папой Фотий потом вдруг низвергается как незаконный Патриарх, отвергаемый Римом?). Почему Ваанис и предложил Собору призвать упомянутых двух епископов и доказать им, что разглашаемые ими сведения лишены справедливости. Легаты и местоблюстители Восточных Патриархов не желали приглашать на Собор ни Фотия, ни его сторонников: им казалось, что дело этих лиц однажды и навсегда решено в Риме и что Собору нет нужды вызывать их и рассуждать с ними. Поэтому легаты не дали прямого позволения пригласить Феофила и Захарию на Собор и удовлетворились тем, что к ним была послана депутация от лица Собора, состоявшая исключительно из мирян и низших клириков (это значит, что Собор уже не считал этих епископов действительными епископами) с целью разузнать об их взглядах на Собор и на главу их партии — Фотия, для чего депутация должна была предложить им вопросы: от кого получили они епископское посвящение и с кем имеют общение как своим Патриархом? Депутация исполнила волю Собора. Ответ спрашиваемых епископов был очень краток, но красноречив. Они дали знать, что Игнатия они не считают своим Патриархом, сказав: мы посвящены Мефодием и находимся в общении с Фотием. Ответ этот был доведен до сведения Собора и, конечно, не был ему приятен. Члены Собора воскликнули: «В таком случае пусть и они разделяют жребий Фотия*. Легаты, по-видимому, предполагали, что вопрос о призыве фотиан на Собор закончен. Но оказалось иначе. Патриций Ваанис держит речь, в которой старается доказать, что невозможно, чтобы Фотий и фотиане были окончательно осуждены, не имея случая самолично выслушать от Собора, что именно требует и желает от них этот последний. Ваанис говорил: «Фотий и его приверженцы должны быть вызваны на Собор, — они должны выслушать обвинения против них и обличены на основании канонов. Если их осудить, не вызывая на Собор, тогда они будут разглашать: «Мы требуем справедливости, мы хотим сами слышать наше осуждение. Какой может быть суд без выслушивания обвиненных?» «Нельзя думать, — говорил Ваанис, — чтобы заочный суд был делом справедливым: пусть они больны — не спорим, но в таком случае исцелите их• Но каким образом вы исцелите их совесть, если они не будут сюда призваны?» Ваанис в своей речи даже доходит до угроз. Он говорит: «Мы, сановники, обязаны, подобно прочим членам Собора, подписывать каждое его деяние, но мы отказываемся сделать это, если они будут осуждены, не будучи вызваны для суда». Нужно помнить, что Ваанис, говоривший от лица прочих императорских сановников, присутствовавших на Соборе, в своих заявлениях стоял на твердой канонической почве. Для церковных судов имело полную обязательную силу известное юридическое правило: отсутствующего не судят. Но все-таки нам кажется, что таким высоким тоном говорил Ваанис не по своей воле, а по приказу от верховной власти. Из позднейших деяний этого же Собора ясно открывается, что именно такова была точка зрения Василия Македонянина. Быть может, правительство стало на эту точку зрения не сразу. Но раз оно пришло к этой мысли, оно сочло своим долгом ее отстаивать. Отчасти в этом убеждает нас речь, которую вслед за Ваанисом произносит Митрофан Смирнский, ревностный игнатианин. Без сомнения, он стоял на стороне Рима, произнесшего уже строгий суд над Фотием й фотианами. И, тем не менее, в ответной речи Вааяису в значительной мере поддерживает требование последнего. Партия игнатиан восторжествовала лишь благодаря поддержке императора Василия. Это лучше других знал Митрофан и счел долгом высказаться в пользу предложения Вааниса, понимая, что этим он делает угодное императору. Митрофан, без сомнения, имел сведения, что сказанное Ваанисом составляет волю самого императора. Митрофан начинает свою речь лестным для самолюбия легатов заявлением, что члены Собора почитают их «как пророков» (Ваанис в своей неприятной для легатов речи тоже не счел удобным обойтись без некоего льстивого замечания в адрес легатов и сказал, что их, легатов, приняли в Византии как св. апостолов) и что члены Собора далеки от того, чтобы выказывать к ним пренебрежение. «Но, — прибавил он, — однако предложение Вааниса справедливо и заслуживает одобрения: нужно спросить Фотия и фотиан, признают ли они легатов своими судьями, принимают ли они Собор как действительный Собор. Пусть будет открыт им случай к защите самих себя, и во всяком случае их нужно судить не заочно, а в их присутствии». Легаты, по-видимому, совсем не были приготовлены к такому повороту дел. Они полагали, что задача их деятельности будет хоть коротка, но исполнена значения. К смущению легатов, теперь в ответ Ваанису и Митро-фану весь Собор начал возглашать: определяем, чтобы подлежащие суду были вызваны на Собор и чтобы суд был в их присутствии, им должно быть дано право защиты. Легаты попробовали защищать свое мнение, но вскоре должны были уступить. Они увидели, что остаются одиноки со своим протестом против Вааниса и Митрофана. Легаты задали такой вопрос: «Разве осуждение Папы этим епископам (т.е. Фотию и его сторонникам) не известно?» Ваанис отвечал: «Они не слышали собственными ушами осуждения в Риме, потому что они не были там». Легаты не сдавались и после этого замечания. Они стали бояться того, чтобы на Соборе не вздумали пересматривать определений Папы Николая. В Риме уже начал утверждаться принцип, что раз произнесенное Папой суждение не может быть никем отменено (Roma locuta res decisa — римская кафедра решает дело). В настоящем случае встретились и столкнулись два воззрения: римское, что Папа и его решения не подлежат пересмотру, и восточное, что Собор (и в особенности Вселенский) выше определений и решений отдельных патриархов. Под влиянием своего римского мнения легаты говорили: «Мы не можем уничтожить приговора, произнесенного в Риме, это было бы противно канонам» (каким?). Затем они сказали, что со стороны фотиан в Рим были посылаемы депутаты с целью достигнуть признания Папой Фо-тия в достоинстве Патриарха и, значит, они знали об осуждении Фотия и его приверженцев. Но, однако же, вслед за этим папские легаты заметно стали уступать. Последнее их возражение заключалось в следующем: фотиане хотят увернуться. Весь мир, Восток, Запад и Церковь Константинопольская знают, что постановлено против них, они одни будто этого не знают. И разве прошло мало времени после Собора 863 года, когда произошло их осуждение в Риме, — а они будто бы этого не знают? Это пустая отговорка, они хотят избежать суда. Странным образом легаты воображали, будто им внушают мысль, что фотиане в самом деле ничего не слышали о проклятиях, которыми их щедро осыпал Рим. Чтобы поставить вопрос на более правильный путь, императорские сановники сделали еще одно замечание, после которого легаты окончательно уступили: «Фотиане, — сказали сановники, — вовсе не думают избегать суда. Если бы они этого хотели, то имели бы возможность в самом деле обратиться в бегство. Но они остаются на месте и хотят лишь того, чтобы все, что они слышали о папском суде, получило для них полную достоверность, а для этого им нужно явиться на Собор» . Только теперь легаты объявили: «Пусть они явятся на Собор и станут на самом последнем месте» (т.е. наряду с мирянами). «Как прикажете, так и будет, — сказали сановники (как будто бы в самом деле на это была собственная воля легатов). Но мы просим, чтобы вместе с Фотием вызваны были по крайней мере три или четыре его приверженца, получившие от него посвящение, и пусть они, подобно мирянам, станут позади нас». Легаты не противились, позволив вызвать троих приверженцев Фотия. Но сановники почему-то заявили, чтобы таких приверженцев Фотия было вызвано не менее пяти. Легаты и против этого не стали спорить, ограничившись замечанием, что фотиане вызываются на Собор под условием не спорить, а довольствоваться слушанием чтения писем Папы Николая.

К фотианам была отправлена депутация с приглашением явиться на Собор, но большинства их не оказалось дома. Застали только двоих фотиан-ских епископов, о которых выше шла речь, Фео-фила и Захарию. Впрочем, на них обращено было особенное внимание Собора, так как они настойчиво утверждали, что, будучи в Риме, они находились в общении с Папой Николаем и что в то время он признавал Фотия Патриархом. По словам императорских сановников, бывших на Соборе, в византийском народе на основании сведений, ревностно разглашаемых Феофилом и Захарией, слышались такие толки: если Папа принял в общение с собой этих двоих фотианских епископов, то, значит, он признавал и Фотия Патриархом и имел с ним общение. Пусть Папа хоть на один день признал Фотия Патриархом, и этого достаточно, чтоб утверждать то, что утверждают Феофил и Захария. Ввиду значения личностей Феофила и Захарии в споре игнатиан и фотиан Собору нужно было постараться доказать обратное. Легаты, выслушав указанное заявление сановников относительно Феофила и Захарии, сказали: «Не может быть, что-бы Папа Николай признавал Фотия Патриархом и на один день, и на один час». Этим замечанием легатов воспользовались сановники и сказали: «Пусть же войдут на Собор Феофил и Захария, и допросим их: на каком основании они распространяют свои толки?» Но легатам отнюдь не хотелось вступать в какие-либо словопрения с этими фотианскими епископами. Они боялись, что таким образом будет унижен и оскорблен папский авторитет. Они соглашались только на то, чтобы эти фо-тиане от лица Собора выслушали определение, положенное относительно них Папой. Но сановники не хотели этим удовлетвориться, они требовали, чтобы Феофил и Захария настоящим образом были выслушаны по вопросу, который был поднят этими приверженцами Фотия. Императорские сановники в своих желаниях пошли далее. Они говорили, что Феофил и Захария — епископы, посвященные не Фотием, а Мефодием и Игнатием, но подобных епископов Папа позволил прощать в случае их раскаяния. Поэтому сановники полагали, что этим епископам должна быть открыта возможность принести покаяние. На это легаты заметили: «Можно ли думать о раскаянии таких епископов, которые только что объявили, что они имеют общение с Фотием?» Но сановники не отказывались от своего мнения и говорили, что даже между членами Собора есть такие епископы, которые до последнего времени держались стороны Фотия. И на последовавшее затем замечание легатов, что эти последние епископы подписали папскую формулу, сановники отвечали: «Но ведь Феофил и Захария ничего не слышали о папской формуле. А если о ней узнают, то, может, и примут ее. И подобные прения могут принести пользу. Например, возьмем Самого Иисуса Христа, Который с таким тщанием печется о том, чтобы утвердить в вере неверующего Фому, хотя и имел двенадцать учеников». Видно, что заботы сановников направлялись к тому, чтобы любым способом увеличить число членов Собора. Отсюда происходят их споры с легатами. После указанных словопрений епископы Феофил и Захария вошли на Собор.

Замечательно, по странной щепетильности, легаты сначала не хотели сами задавать вопросов явившимся епископам и просили, чтобы вопросы предлагали сановники. Прежде всего им был предложен вопрос: желают ли они выслушать и принять папскую формулу? Ответ был краток и ясен; «Не имеем такого желания». Причем епископы прибавили, что пришли на Собор не по своей воле, а по воле императора. Затем Ваанис спросил их: «Правда ли, что они стараются доказать, что будто Папа Николай признавал их епископами и совершал вместе с ними литургию?» Епископы отвечали: «Это мы говорили прежде и говорим теперь». Легаты, недовольные таким заявлением епископов, сказали: «Они лжецы, от них правды не услышишь». «Бели так, — отвечали Феофил и Захария, — то незачем и разговаривать с нами». Легат диакон Марин сказал: «Да чем они могут доказать, что Папа служил с ними литургию?» Феофил на это ответил: «Сам Марин может быть свидетелем, так как он был в Риме, когда они служили литургию вместе с Николаем». Но Марин не хотел подтвердить этой на него ссылки. Он говорил, что действительно он был иподиаконом в то время, когда они были в Риме, но что Николай не приобщался с ними, как епископами, и удостоил их лишь причащения по образу мирян• Вопрос остался нерешенным: кто говорил правду — Марин или Феофил. Решено было прочесть два письма Папы Николая, из которых было бы видно, что Папа не признавал Фотия Патриархом, Письма хотя это и доказывали, но не касались вопроса, затронутого Феофилом и Захарией. Выслушав письма, Феофил заявил: «Не наше дело решать, подлинны или нет эти письма, но я утверждаю, что я действительно участвовал в богослужении с Папой: это я готов доказать при посредстве свидетелей, если император даст письменное удостоверение, что эти свидетели не потерпят ничего худого». Эти слова Феофил произнес с великим убеждением (in conspectu Dei dico — пред Богом сказал). Он еще раз громко и торжественно заявил, что если на Собор будут допущены свидетели, то он докажет правдивость своих слов, и прибавил: «Тогда вы узнаете, каков Папа Николай!» Этим Феофил хотел сказать, что Папа менял свои «воззрения» на Фотия: то признавал его, то отвергал. Чтобы вывести из затруднения легатов и Собор, сановники с таким вопросом обратились к местоблюстителям Восточных Патриархов: был ли признаваем Фотий Патриархом в среде Антиохийского и Иерусалимского Патриархатов? Вопрошаемые дали ответ, уже известный и похожий на заученный урок: Фотий не считался у них епископом. Ни Фотий не писал общительных грамот Патриархам, ни Патриархи ему. Как выше было изложено» подобное уверение местоблюстителей было лишено справедливости, и, однако же, Илия Иерусалимский не стыдился, делая свое ложное показание, заявить, что он говорит «как бы пред лицом Самого Бога и избранными Его Ангелами». Достойно сожаления, что Собор в борьбе с Фотием не разбирал средств… Настойчивость, с которой Феофил и Захария утверждали, что они служили литургию с Папой, дала повод к возбуждению еще одного вопроса. Императорские сановники, легаты, а также Анастасий-библиотекарь уверяют, что достигнуть общения с Папой в то время могли из числа приезжих епископов только те, кто подписал две грамоты: одну при въезде в Рим, в которой странствующие епископы свидетельствовали, что они держатся православной веры, и другую, которую они же давали пред тем, как вступить в церковное общение с Папой и в которой будто бы были обязаны во всем точно следовать определениям Римской кафедры. Теперь на Соборе возник спор: давали ли такого рода подписку Феофил и Захария, когда они были в Риме или нет? Остается несколько неясным: какое значение имел подобный вопрос? Но, кажется, не ошибемся, если сделаем на этот счет такое предположение: исследуя этот вопрос, Собор хотел довести этих двух епископов до сознания, что они в самом деле давали такую двойную подписку. А если так, то в этом случае Феофил и Захария должны были принять папское определение относительно Фотия, если они не хотели являться противоречащими сами себе. В споре по указанному вопросу легаты утверждали, что Феофил и Захария давали эту двойную подписку, а епископы это отрицали и настойчиво уверяли, что они дали лишь одну подписку, разумеется — первую. Против заявления легатов Феофил и Захария выставляли то, что в то время этих легатов совсем не было в Риме. Вопрос остался нерешенным. Переговоры Собора с двумя фотиански-ми епископами заканчиваются тем, что им еще раз было предложено подписаться и принять известную папскую формулу. Но они решительно объявили, что и слышать ее не хотят (пес audire ilium volumus). После этого легаты сказали: «Выбросите их вон» — и они были удалены. Такова деятельность четвертого заседания Собора.

Пятое заседание Собора принадлежит к числу интереснейших. На нем присутствовал сам Фотий, против которого главным образом и была направлена деятельность заседания. Оно проходило 20 октяб* ря. К этому заседанию число членов Собора увеличилось на пять человек. Кроме прежних членов, в числе лиц, заседающих на Соборе, встречаем двух митрополитов и трех епископов, не присутствовав^-пщх на прежних заседаниях и неизвестно при каких условиях принятых в состав Собора. В самом начале заседания хартофилакс Павел объявил, что император приказал явиться на Собор Фотию. Легаты спросили: «Сам ли Фотий пожелал предстать пред лицом Собора?» На это хартофилакс отвечал: «Неизвестно, об этом нужно его допросить*. Легаты сделали распоряжение, чтобы к Фотию была послана депутация из мирян, так как не считали его епископом. Впрочем, из уважения к Фотию, депутация состояла из лиц наиболее важных. Депутация, в состав которой вошло шесть человек, должна была предложить Фотию следующий вопрос в следующей форме: «Святой и Вселенский Собор спрашивает тебя: имеешь ли ты желание прийти на святой Собор или нет?», и в случае отрицательного ответа депутаты должны были допросить его о причине отказа, Фотий дал следующий ответ: «До сих пор вы не приглашали меня на Собор, и я удивляюсь, зачем теперь вы меня зовете. Впрочем, добровольно я не пойду, но пойду только по принуждению». И выражая нелестное суждение о собравшемся Соборе, он сказал: «Рех, сохраню пути мои, еже не согрешати ми языком. Положих хранение устном моим (Пс. 38,1-2). А что следует за тем, — говорил он, — то сами прочтете» (именно слова: «внегда востати грешному предо мною» у причем выражение грешный» Фотий, очевидно, относил к Собору)• Когда ответ Фотия был доложен Собору, то понятно, он вызвал неудовольствие. Легаты говорили: что скажет на это Собор? Мы вызывали его совсем не за тем, чтобы слушать от него наставления, а затем, чтобы в его присутствии закончить исследование, начатое против него Римской и Восточными кафедрами. Все епископы выразили желание, чтобы Фотий был приведен на Собор. Илия Иерусалимский от лица Собора сочинил приглашение, которое заключало в себе хулы на Фотия и в котором говорилось: «Не говоря этого прямо, ты объявляешь избранный Богом Собор грешником и таким образом представляешь себе грешниками не только представителей патриарших престолов, но и хор святых отцов, отшед-ших в лучшую жизнь, и если ты не к делу приводишь пророческие слова, то о тебе правильно будет сказать, что ты имеешь в себе «дела тьмы» и боишься «света истины», которым блистает Собор, потому что знаешь, что Собор обличит дела твои, так как, по словам Евангелия, всякий, делающий худые дела, ненавидит свет и нейдет к свету, чтобы не обличились дела его (Ин. з. 10). Но также еще написано: челюсти нужно обуздывать уздою и удилами, чтобы они покорились тебе (Ш. 31, 9). Это пророческое изречение святой Собор при содействии императора надлежащим образом и приведет к исполнению». Когда Фотию было прочитано это приглашение, он сказал: «Вы меня не спрашивайте, — делайте, что хотите». Затем последовало еще новое приглашение Фотия от лица Собора, в котором говорилось: «Последуя церковным правилам, мы приглашаем тебя, ожидая твоего добровольного прибытия» но ты, будучи явным и упорным грешником, не хочешь явиться на правый суд, поэтому ты должен явиться против своей воли, чтобы более ясным образом узнать о своем осуждении. Этим вторичным вызовом мы повелеваем привлечь тебя на Собор вопреки твоей воле». Так и было сделано.

Когда Фотий вошел на Собор, легаты спросили императорских сановников: «Кто это здесь стоит на последнем месте?» — Это Фотий, — был ответ.

— Так это Фотий, — воскликнули легаты, в первый раз видевшие его в лицо. — Тот Фотий, который более семи лет причинял столько страданий Римской Церкви, который глубоко взволновал Церковь Константинопольскую и сделал столько беспокойства прочим Восточным Церквам?

— Он самый, — отвечали сановники.

После этого легаты предлагают Фотию целый ряд вопросов: принимает ли он правила святых отцов, предписания Римских пап, признает ли определения Папы Николая, желает ли он принять то,-что постановил преемник Николая.— Адриан. Фо-тий же молчал. Легаты сказали: «А мы слышали, что он человек очень красноречивый. Впрочем, с другой стороны, мы знаем, что он законопреступник и прелюбодей (т.е. человек, занявший епископскую кафедру при жизни епископа, которому принадлежала эта последняя). Пусть он говорит и защищается». Фотий на это сказал: «Бог слышит мой голос, если я и молчу». «Твое молчание не спасет тебя от осуждения», — заметили легаты. «Но также и Иисус молчанием не избегнул осуждения», — отвечал Фотий. Эти слова Фотия возбудили на Соборе лицемерное негодование. Местоблюстители Восточных Патриархов Илия и Фома находили все ответы Фотия заслуживающими порицания. Они считали неприличным, что Фотий как будто бы уподоблял себя Христу, судимому от синедриона. Они говорили: «Нет ничего общего между светом и тьмой, между Христом и велиа-ром, между храмом Божиим и идолами». Затем они спросили Фотия: принимает или не принимает он приговор Пап? Но ответа не последовало. Тогда легаты стали увещевать его, чтобы он смирился, письменно и устно исповедал свои грехи, анафематствовал свои нечестивые сочинения и свои Соборы против Игнатия, чтобы он обещался и поклялся, что ничего не предпримет против законного Патриарха, и станет почитать его, как истинного отца, и с благоговением покорится приговору Римской Церкви. Фотий не отвечал ни слова. Да и что было говорить? Соглашаться было нельзя, спорить и доказывать бесполезно. Молчание было лучшим исходом в трагическом положении Фотия. После этого Собор зачем-то еще раз приказал прочесть письма Николая к императору Михаилу и к самому Фотию, как будто всего этого Фотий не знал. По прочтении писем, Илия Иерусалимский, вообще большой говорун, произнес длинную речь против Фотия. Нового в ней почти ничего нет. Он говорил о том, что Фотий противозаконно занимал Константинопольскую кафедру, хвалился беспристрастием в суждениях, которое будто бы он и Фома показали на Соборе, внимая в этом случае клятвам императора, который снял с себя нательный крест, возлагал его на их шеи и взял с них слово — судить нелицеприятно, и объявлял, что молчание Фотия служит лишь выражением его презрения к Собору и т. д. В заключение своей речи увещевал Фотия сознаться в своих грехах и принести покаяние, за что ему обещается милость — принимать причащение вместе с мирянами. Нелегко понять, зачем все это говорилось. Подобного рода разглагольствования должны были казаться Фотию нечем иным, как насмешками над ним. Ближе к делу относилась грамота, которую вручили легаты соборному секретарю для прочтения. В ней говорилось: «Братия, для вас теперь ясно, что восшествие Фотия на патриаршую кафедру не было признано правильным, а низвержение Игнатия произошло вопреки справедливости. Высказывая это, мы не говорим ничего нового. Таков суд Папы Николая, подтвержденный Папой Адрианом. А также и представители Восточных Патриархов засвидетельствовали, что Фотий в их Патри-архатах никогда не считался законным епископом. Кто, какой христианин признает Патриархом человека, которого не признает в этом достоинстве ни Рим, ни Восточные Патриархи? Мы отвергаем и предаем анафеме такой образ действования, когда законный Патриарх мирской властью изгоняется из Церкви, а на его место вопреки канонам поставляется другой. Скажите, согласны ли вы с этим?» Конечно, Собор выразил свое согласие. На этот раз легаты почему-то были так любезны к Фотию, что провозгласили анафему не прямо на самого Фотяя, а лишь на его мнимое преступление. Наконец, легаты и другие представители Собора обращаются к Фотию с увещаниями — покаяться и исправиться. При этом они потратили весь запас своего красноречия, но все понапрасну. Легаты говорили Фотию: если он признает Игнатия законным Патриархом, то ему будет позволено причащаться наряду с мирянами, уговаривали его пожалеть если не себя, то своих приверженцев, души которых лишаются спасения. Со своей стороны, Патриций Ваанис раскрывает картину того безвыходного положения, в котором окажется Фотий, если не покорится Собору. Он говорил: «Господин Фотий (оратор находит возможным величать его лишь мирским титулом «господин», а также называет его неопределенным именем «Божий человек»), постарайся изложить все, что может служить в твою защиту. Весь мир (вся Церковь) имеет здесь представителей. Поревнуй, чтобы святой и Вселенский Собор не лишил тебя милосердия. К какому суду ты сможешь дотом обратиться? В Рим? Но здесь уже находятся его уполномоченные. На Восток? Но здесь присутствуют Патриаршие местоблюстители. Смотри, чтобы не заключились для тебя двери (правосудия). Итак, выскажи то, что может служить к твоему оправданию». Фотий отвечал: «Мое оправдание не от мира сего. Если бы оно могло быть в здешнем мире, то вы услышали бы его». На это Ваанис, желая укорить Фотия, сказал: «Видно, стыд и страх смущают твой дух, ты не знаешь, что сказать. Святой Собор дает тебе срок на размышление, чтобы ты подумал о спасении своей души. Теперь уходи, и потом приходи, когда твое настроение изменится к лучшему» . Фотий отвечал: «Я не прошу никакого срока, а чтобы я ушел, это в вашей власти». На дальнейшие увещания Фотий не отвечал ни одним словом. Заседание кончилось обычным возглашением многолетия одним и вечной памяти другим.

На шестом заседании Константинопольского Собора 869 года появляется сам император Василий Македонянин. Появление его здесь не случайно. По-видимому, император из хода дел на Соборе, как показали предыдущие заседания, увидал, что Соборная деятельность идет недостаточно успешно. Число членов Собора почти не увеличивалось. Фотиане оставались глухи и немы к увещаниям руководителей Собора. При таких обстоятельствах император Василий появляется на Собор главным образом для того, чтобы своим личным содействием помочь Собору в достижении более удачных результатов. К этой мысли приводит и то наблюдение, что под руководством императора Собор как будто бы начинает свою деятельность сначала, в значительной мере оставляя в стороне сделанное им до сих пор. В особенности разумеем то, что теперь Фотий и фотиане опять призываются на Собор, опять ведутся с ними длинные переговоры. В этом отношении некоторые из последующих соборных деяний представляют собой как бы улучшенную и дополненную редакцию прежних деяний того же Собора. Такое обстоятельство, однако, не лишает интереса заседаний, о которых у нас будет речь, напротив, даже увеличивает к ним интерес: отсюда мы видим, как сильно желало византийское гражданское и церковное (игнатианское) правительство перетянуть на свою сторону побольше фотиан и как тверда и крепка была привязанность опальных фотиан к своему опальному вождю: эти последние верность своим убеждениям ставили неизмеримо выше земного благополучия и милостей двора.

Шестое заседание происходило 25 октября в той же части Софийского храма, где происходили прежние заседания, начиная с первого. Кроме самого императора, на Соборе присутствовали шест-надцать императорских сановников, легаты, Игнатий, представители двух Восточных Патриархов, многочисленная свита этих перечисленных лиц. Число членов Собора, т.е. митрополитов и епископов Византийского царства, несколько возросло в сравнении с прежними заседаниями: их было 36 или 37. Число, конечно, очень ограниченное. Теперь в числе членов Собора встречаем таких митрополитов и епископов, которые не значатся в списке членов прежних заседаний, и остается неизвестным, при каких обстоятельствах они примкнули к партии Собора, т.е. партии игнатианской. И были ли им оказаны какие-либо льготы в сравнении с архиереями, воссоединившимися с Игнатием на первых заседаниях, — ничего нельзя сказать. Одно нужно считать несомненным, а именно, что личное появление императора на Соборе подействовало на некоторых слабодушных епископов ободряющим образом, и они перешли на сторону, к которой до этого не желали присоединиться. Заседание открылось речью Митрофана, митрополита Смирнского, преданного друга Игнатия. В этой речи он воздает хвалы императору и Собору и в особенности первому. Хваля императора и Собор, оратор берет образы из библейской истории. Императора и Собор он сравнивает с Ноем и его ковчегом: как праведный Ной устроил ковчег, так второй Ной устроил этот спасительный Собор. Далее — как боголюбезный Авраам ископал колодезь, так и император создал этот Собор, как некий благодатный кладезь (Быт. 21, 25). А Патриарха Константинопольского и представителей трех па• триарших кафедр (Римской, Антиохийской и Иерусалимской) оратор называет четырьмя великими светилами на церковном небосклоне и четырьмя райскими реками. Он взывает к Собору, чтобы тот потрудился для восстановления церковного мира. И в заключение, обращаясь к императору, произносит то самое благословение, которое изрекает Господь Аврааму: благословляя, благословлю тебя, и умножая, умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря. И овладеет семя твое городами врагов твоих и т.д. (Быт. 22,17). Речь Митрофана не богата содержанием, но представляет образец византийской риторики, позволяющей себе странное злоупотребление повествованиями и изречениями Священного Писания… По окончании речи Митрофана была прочитана записка, составленная римскими легатами. В ней говорилось о вторичном восшествии Игнатия на кафедру с устранением Фотия, о деятельности Собора на первых заседаниях, о том упорстве и противлении, которые показали при этом Фотий и его приверженцы, вследствие чего легаты предлагают скорее закончить дело Фотия и исполнить римские определения по этому поводу. Желания, как видим, обычные, но на этот раз они имели особенное значение. Легаты чуть ли не рассчитывали на то, что император явился на Собор для того, чтобы в своем присутствии положить конец соборной деятельности относительно Фотия и фотиан. Но легаты сильно обманулись в своих расчетах: император решился не спешить с этим делом, а вызвать этих лиц на Собор для увещаний. И хотя это не совпадало с желаниями легатов, они должны были подчиниться воле императора.

На Собор были вызваны несколько епископов, державшихся партии Фотия или получивших от него посвящение. Для их вразумления прежде всего были прочитаны некоторые письма Папы Николая к Фотию и императору Михаилу, из которых открывалось, что Папа не считал Фотия законным Патриархом Константинопольским. Затем, с той же целью вразумления и частью ободрения фотиан, произносит речь Илия Иерусалимский от своего лица и от лица Фомы Тирского. Он старается разрешить и устранить некоторые возражения, которые, как он думал, удерживают фотиан в их упорстве. Те говорили, что Фотий поставлен Патриархом правильно, после того как Игнатий дал отречение от патриаршества. На это Илия говорил, что Игнатий вовсе не отрекался от Патриаршей кафедры, и если бы он и сделал это, то сделал под влиянием насилия. Далее фотиане говорили: «Вели Фотий не считается законным епископом, то не более могут считаться законными епископами и те, которые избрали и посвящали Фотия». На это Илия отвечал указанием исторических примеров, когда известный епископ Собором был лишаем сана, как незаконно поставленный, но его посвящавшие и имевшие с ним общение архиереи оставались пощаженными. Смысл этого возражения, делаемого фотианами, как можно догадываться, заключается в том, что в ту пору, когда происходил Собор, в Византийском государстве было два рода епископов: одни были посвящены самим Фо-тием, а другие его предшественниками. Но ни те, ни другие — по смыслу возражавших — не могут с точки зрения Собора почитаться законными епископами: посвященные Фотием теряют свои права, как скоро он признан незаконным Патриархом, а прочие епископы тоже должны быть признаны «низверженными й отлученными», как лица, знавшие незаконность поставления Фотия и, однако же, допустившие его посвящение и «сообщавшиеся» с ним. Для большей ясности этой последней мысли нужно взять во внимание то, что избрание Фотия на Соборе произошло почти единогласно (как мы не раз имели случай заметить выше: против Фотия высказалось только пять епископов). А если так, то Византийской Церкви совсем почти не существовало. Это именно, как мы думаем, и хотели сказать фотиане. То есть они с ясностью хотели раскрыть то нелепое положение, в которое поставлена Византийская Церковь в широком смысле этого слова, вследствие низвержения Фо-тия и признания его «узурпатором». Но если так нужно понимать это возражение фотиан, то ответ на него Илии Иерусалимского весьма недостаточен. Илия указывает на частный исторический случай, а здесь дело идет о целой Церкви, в которой канонические правила должны быть соблюдаемы в точности-. Было еще и третье возражение, которое делали фотиане и в силу которого они крепко держались Фотия. Это возражение Илия тоже старается устранить в своей речи. Он говорил, что многие приверженцы Фотия уже перешли от этого последнего на сторону Собора, но другие упорствуют и не хотят просить прощения, основываясь на том, что они дали подписки и клятвенные уверения в верности Фотию. На это возражение Илия отвечал тем, что от имени легатов, представителя Антиохийского Патриарха и своего имени освободил фотиан от всяких обязательств и клятв, данных (незаконно) этими лицами своему бывшему Патриарху. Как ни велика была в этом случае милость Собора, фотиане, однако же, не думали ей пользоваться и остались верны своему вождю.

После речи Илии император сказал фотианам: могут ли они защищаться, после того как теперь узнали о взгляде на их дело Патриархов Римского, Антиохийского и Иерусалимского? Они отвечали, что готовы защищаться. И один из них, Ев-схимон, митрополит Кесарии Каппадокийской, просил у императора позволения защищаться беспрепятственно, без перерывов и помехи, и заявил, что он, с Божьей помощью, докажет, что все документы и речи, здесь произнесенные, составляют пустяки (Chartas has et disputationes.. in vanum fuisse locutas). Император выразил неудовольство на такое резкое выражение Евсхимона. Он говорил, что ведь такое порицание произносится против не только трех патриарших кафедр, но и этого святого Собора. Он сделал предположение, что фо-тиане, должно быть, не хотят подчиниться Собору по неуверенности их в том, что строгий приговор против них в самом деле принадлежит Патриархам, и потому спросил их: «Верите ли вы тому, что этот приговор произошел от самих Патриархов или же не верите? А если не верите, то я готов дать все нужные средства для того, чтобы вы могли совершить путешествие к Патриархам и убедиться, что они действительно дали такие определения». Фо-тиане на это отвечали: «Здесь (в Константинополе) должно решиться наше дело». Насколько серьезно было предложение императора, определить трудно. Но во всяком случае он мог заранее предполагать отрицательный ответ фотиан. Он, конечно, знал, что вся суть дела в Папе, а Папа, при теперешних условиях, отнюдь не был расположен на уступки фотианам. Знали это и фотиане, и потому предложение императора было просто какой-то игрой в беспристрастие.

После этого произносит речь один из наиболее ученых фотиан, Захария Халкидонский, любимый ученик Фотия. Речь была направлена против Папы и его определений относительно фотиан. Оратор раскрывал мысль, что церковные правила выше определений патриархов, не исключая и папы, и что если папа или кто другой поступают вопреки церковным правилам, следовать подобного рода определениям не должно. В частности, оратор Захария старался доказать, что папы далеко не непогрешимы в своих определениях и что в особенности основания, по каким Папа Николай отвергал законность Фотия как Патриарха, не заслуживают внимания. Речью Захарии император, разумеется, остался недоволен. Он сказал, что по делу фотиан высказались все Патриархи и против их определений идти нельзя, и с видимым раздражением, обращаясь к ним, проговорил: «Мы знаем, что вы не больше как миряне. Мы призвали вас не затем, чтобы вы лаяли (latrare) на нас и городили вздор. Все ваши слова — ложь и обман». Некоторые из фотиан при этом сказали: «Этого и диа-вол не решался сказать». Затем император повел с некоторыми фотианами речь о вещах, мало имевших связи с предыдущим. Он заговорил о религиозных кощунственных церемониях при императоре Михаиле и о том, действительно ли отрекался Игнатий от патриаршества, затем сильно заспорил об этих предметах с одним фотианином. Получалось впечатление какой-то сумятицы, притом было явно, что император никак не мог взять верх в споре с фотианами. Рассуждая по вопросу об отречении Игнатия, император, по-видимому, отвергал факт отречения и требовал от фотианина, с которым препирался, чтобы тот представил человека, через которого Игнатий возвестил Михаилу III о своем отказе от кафедры. Чтобы вывести императора из неловкого положения, легаты заметили,! что нет надобности вести рассуждения с тем фотианином, с которым препирался император, так как он давно уже анафемствован Римским первосвященником. Те же легаты предложили фотианам, не пожелают ли они прослушать и принять известную папскую формулу. Но ответа не последовало. Тогда легаты спросили: нет ли между фотианами таких, которые бы получили посвящение еще от Игнатия? Такие оказались, и легаты предложили им принять вышеуказанную формулу. Но и эти епископы решительно отказались последовать приглашению.

Доселе еще оставалась без ответа речь фотиани-на Захарии Халкидонского, которую он произнес в защиту фотиан. Поэтому партия игнатиан сочла своим долгом подвергнуть разбору речь Захарии. В качеств оратора со стороны игнатиан выступает Митрофан Смирский. Прежде всего он старался уличить фотиан в противоречиях и в нарушении элементарных юридических правил, а именно, указывал, что сначала фотиане обратились за правосудием к Папе, а потом, когда Папа их осудил, стали доказывать, что Папа судит не по канонам, и отвергли его суд. В этом случае Митрофан видит нарушение юридического правила, по которому подсудимый, признавший над собой судью, обязан подчиняться его решению. Правило, заметим, бесспорное, но непонятно, когда же это фотиане обращались к папскому суду? Разве они были когда-либо в положении подсудимых, нуждавшихся в оправдании? Конечно, Митрофан разумеет тот случай, когда Фотий извещал Папу, как Патриарха, о своем восшествии на Константинопольскую ка-федру, но разве Фотий это сделал из желания папской защиты, а не по общепринятому обычаю, по которому новый патриарх извещал прочих патриархов о своем вступлении на вакантную кафедру. В дальнейшей речи Митрофан старается разобрать аргументы Захарии и их опровергнуть. В общем, речь Митрофана производила впечатление основательной и содержательной. Конечно, это было невыгодно для партии фотиан, и Захария Халкидон-ский хотел было отвечать на речь Митрофана. Но это ему было воспрещено. Легаты сказали: «Мы уж довольно наслушались их суетных речей. Фотиане должны отказаться от своих попыток извинить свои греховные дела» (Пс. 140, 4), и если они хотят предохранить себя от анафемы, то должны подчиниться Собору. Призыв легатов не нашел себе отклика в сердцах фотиан, что и естественно.

После этого была прочитана длинная речь императора к Собору. Вот в главных чертах ее содержание: император рисует в высшей степени печальную картину положения Византийской Церкви, положения, которым будто бы она обязана фотианско-му расколу. Потом он указывает, что с целью уврачевания зла и созван был этот Собор. Император замечает: для того чтобы дать Собору полную свободу в деятельности, он не являлся на первые заседания. Говорит, что его единственным желанием было вести дело против заблуждающихся с любовью и добротой, так, чтобы никто из них не впал в погибель. «Собор, — заявляет император, — действуя в целях возвращения заблудших овец, должен был поступать, руководствуясь не только ревностью Финееса, но и мудростью Соломона». В заключение говорилось об упорстве фотиан. Латинские писатели очень восхваляют эту речь императора и говорят, что она «более приличествует епископу, чем императору», что она «достойна вечной памяти и должна быть начертана золотыми буквами». Но не потому ли эти писатели так ее расхваливают, что она составляет византийское эхо римского голоса? В заключение этого заседания Собор снова обращается к фотианам с увещаниями подчиниться его воле, и когда фотиане остались при своем, им дано было семь дней на размышление. Так бесплодна была новая попытка Собора с императором во главе привлечь на свою сторону приверженцев опального Патриарха.

Дальнейшее, 7-е заседание Собора происходило 29 октября, опять в присутствии императора. Число членов Собора и государственных сановников было на нем таким же, как и на предшествующем. Пред лицом Собора снова появляется Фотий. Он был приглашен по приказу императора. Бывший Патриарх вошел на Собор с посохом в руках. Это не понравилось легатам. Они сочли его жезл за знак притязания выставить себя в глазах Собора настоящим Патриархом. Поэтому один из легатов приказал отнять у Фотия жезл, что тотчас же и было исполнено. По распоряжению Собора Ваанис предложил Фотию вопрос: готов ли он подчиниться Собору? Фотий, от своего лица и от лица Григория Сиракузского, пришедшего с ним на Собор, отвечал: «Мы дадим отчет нашему государю, а отнюдь не легатам». Ваанис продолжал: не прибавит ли Фотий еще что-нибудь к тому, что он сказал. Фотий на это заметил: «Если бы легаты слышали, что мы недавно говорили (на 5-м заседании), то не стали бы теперь опять предлагать того же вопроса. Но если они чувствуют раскаяние в том, что ими постановлено относительно нас раньше, то пусть они докажут это самым делом». Ваанис с удивлением сказал: «Да как же это так?» Ответ дает Григорий Сиракузский. Он говорит: «Пусть они (легаты) принесут покаяние в содеянных ими согрешениях». Смысл этих ответов Фотия и Григория, без сомнения, тот, что, на их взгляд, легаты им не судьи. Так легаты и поняли ответ Фотия и Григория. Они обиделись на этих двух вождей фо-тианской партии и сказали: «Мы не затем сюда прибыли, чтобы принимать оскорбления, и не затем, чтобы приносить покаяние, а, напротив, затем, чтобы призвать к покаянию вас обоих. Ваши речи оскорбляют Церковь, но мы снова вас спрашиваем: будете ли вы следовать решениям Собора или нет? Подпишете ли папскую формулу?» И затем, от лица всего Собора, легаты сказали: «Мы все знаем, что они с ног до головы покрыты язвами неправды и нет в них целого (здорового) места, нечего с ними и разговаривать». После этого представители Восточных Патриархов передали для публичного прочтения маленькую записку следующего содержания. Они жаловались на то, что еще прежде (на 5-м заседании) Фотий, в надменном чувстве, назвал Собор и императорских сановников грешниками и призывал их к покаянию* Страсти ослепили его и перевернули все в его глазах. Они, представители Восточных Патриархов, сравнивали Фотия с человеком, которого повергла на землю буря и который воображает, что земля вертится вокруг него, что на самом деле не так. В заключение они угрожают Фотию и его приверженцам гневом Божиим. На последующий за тем вопрос Вааниса: что скажет на это Фотий? — последний отвечал: «Нас привели сюда для поруганий, как же вы хотите, чтобы мы что-либо сказали?» Ясно было, что добиться от Фотия того, чего хотел Собор, т.е. покорности папским решениям, было невозможно.

Не добившись от Фотия никаких результатов, Собор призвал на заседание его приверженцев. Это были те самые фотиане, которые были приглашаемы на предыдущее заседание. Прежде всего, к ним обратились с вопросом, который мы слышали на Соборе несчетное число раз: принимают ли они известную папскую формулу? Ответ последовал, как всегда, тот же: «Нет, не хотим принимать». За-хария Халкидонский и Амфилохий Иконийский (последний был горячим приверженцем опального Патриарха) спросили: «Да что за формула?» Легаты в коротких словах сказали о ее содержании и заметили, что в ней подвергается отлучению Фо-тий и отвергаются бывшие при нем Соборы. Услышав это, Иоанн Ираклийский, фотианин, воскликнул: «Анафема тому, кто анафематствует своего Патриарха». А Захария Халкидонский сказал: «С тем, что незаконно сделано уже или будет сделано, мы ни под каким видом не согласимся». Бв-схимон же Кесарийский к этому еще добавил: «Тем, которые не следуют правилам святых апостолов и Вселенских Соборов, будет ли то сам Патриарх Римский или Иерусалимский, или даже Ангел с Небеси (Гал. 1,8), мы отнюдь не будем оказывать послушание». По поводу этих восклицаний и замечаний фотиан представители Восточных Патриархов сказали: «Видно, что они ничего не понимают и ходят во тьме». Затем известный Ваанис от имени императора прочел небольшое воззвание к фотианам; оно носило какой-то странный характер. В нем говорилось: «Скажите, кто же вы такие? С неба вы или из преисподней? Не на той ли земле вы, на какой и мы? Может ли какой-нибудь еретик или раскольник, отделившийся от единения с четырьмя Патриархами, оставаться не подлежащим осуждению? Скажите-ка, а я послушаю? Вас осудили четыре, даже пять (?) Патриархов; на что же вы надеетесь. Кто поможет вам?» Фотиане отвечали: «Нам помогут каноны святых апостолов и святых Вселенских Соборов». На это Ваанис сказал: «Скажите, какой канон говорит в вашу пользу и где Господь положил такие каноны? В Церквях или же в каком другом месте? Если в Церквях, то здесь собраны представители Церквей, место-• блюстители их». В ответ на это фотиане заявили, что они лишены возможности свободно и беспрепятственно выражать свои мысли. Ваанис заметил по этому поводу: «Вы своими речами оскорбляете легатов, и они не хотят вас слушать». Фотиане лишь только услышали неприятное для них имя легатов, как поспешили заявить: «Да легатов мы и не признаём своими судьями». Ваанис спрашивает фотиан: «Разве, по их мнению, легаты поступают противозаконно?» Ответ дал фотиа-нин Амфилохий: «Да, они судят весьма неразумно (irrationabilissime) и совершенно против правил».

Ввиду непризнания фотианами легатов как судей, император снова делает им прежнее предложение о том, чтобы они отправились к самим Патриархам и узнали их мнение по своему делу. Ответ фотиан, как и прежде, был тем же. Они отвечали, что их дело должно быть решено в Константинополе. Прения потеряли интерес и стали лишь повторением прежних.

Ввиду бесплодности прений, при которых фо-тиане показали себя стойкими и решительными, Собор занялся чтением различных документов, имевших близкое отношение к делу Фотия. Так, были прочитаны письма Папы Николая и Папы Адриана, написанные на Восток в 866 и 869 годах. Также были прочитаны акты против Фотия Римского Собора при Адриане. После этого Собор приступает к заключительным действиям против Фотия и фотиан. Легаты предъявляют для чтения небольшую увещательную записку, в которой они предлагают, ввиду упорства и многих преступлений Фотия, еще раз предать его анафеме. Затем следует чтение очень интересного документа: речи Игнатия, написанной к Собору. Вот содержание этой речи: прежде всего он воздает благодарность Богу за свое восстановление на Патриаршем престоле, упоминает об обстоятельствах, при которых лишился этого престола, причем он называет Фотия новым Каиафой и Анной и говорит, что Фо-тий при вступлении на престол не принес с собой ничего достойного, а одно лишь вожделение быть патриархом. Упоминает о низвержении Фотия и утверждает, что оно совершилось на веки вечные (в чем, однако же, Игнатий очень ошибался). Причиною таких перемен был император Василий, которому Игнатий, при этом случае, приписывает великие добродетели и благочестие (о чем едва ли можно было говорить с таким пафосом, как это делает Игнатий), приписывая ему старание поучаться в Законе Божьем день и ночь, выставляет императора послушным орудием воли Папы Николая. Затем Игнатий переходит к восхвалению достоинств Собора; легатов и патриарших представителей он называет «исполненными божественной мудрости и благодати» и блещущими своими речами, как молниями. Весь Собор, по его деятельности и его качествам, он считает чем-то дивным, таким, чего будто бы желали видеть и слышать цари и князья прежнего времени, но не видели и не слышали (Игнатий чуть ли не прилагает к Собору ветхозаветных мессианских пророчеств). Наконец, Игнатий выражает желание, чтобы исчезло разъединение в членах Церкви, чтобы прекратились раздоры, подобные тем, которые были во времена апостола Павла, когда христиане говорили: я Павлов, я Кифин, я Аполлосов, я Христов; таких раздорников, замечает оратор, ожидает погибель.

После того и тотчас Фотию была возглашена анафема. Диакон и нотарий Стефан торжественно и велегласно провозгласил: «Фотию придворному и узурпатору анафема! Фотию мирскому и площадному анафема! Фотию неофиту и тирану анафема! Схизматику и осужденному анафема! Прелюбодею и отцеубийце анафема! Изобретателю лжей и сплетателю новых догматов анафема! Фотию, новому Максиму Цинику, новому Диоскору, новому Иуде анафема!» К этому было присовокуплено ана-фематствование всем приверженцам и последователям Фотия и в особенности Григорию Сиракуз-скому и Евлампию Апамейскому.

После анафематствования тем же диаконом начато возглашение различных многолетий и вечной памяти. Собор нашел Фотия и приверженных к нему епископов недостойными слышать многолетия, почему их, тотчас же по выслушании анафемы, удалили с Собора. В многолетиях император Василий именовался новым Константином, новым Феодосией, а жена его новой Иудифью Еленой; Папа Николай сравнивался с Финеесом, Даниилом; Игнатий в многолетиях назывался новым Афанасием, новым Флавианом; возглашены были с большой щедростью многолетия всем главным представителям Собора.

Но на этом дело не кончилось. Конец комедийного действия составляло чтение ямбических стихов, направленных против Фотия. Двенадцатисти-шие было такого содержания: Фотий, захотевший глупым образом пошатнуть незыблемую скалу, теперь становится подобным дикому зверю, изгоняемому из неоскверненного брачного чертога и из достопочитаемых храмов, праведно осужден Папами Николаем и Адрианом, страстотерпцем Игнатием и прочими православными Патриархами.

Так, еще раз на седьмом заседании совершилось осуждение Фотия и фотиан. Никита Паф-лагонянин, известный враг этого Патриарха, рассказывает, что приговор Собора против Фотия и анафематствование против него, для большей торжественности и незыблемости, подписаны были всеми заседавшими на Соборе не обыкновенными чернилами, а евхаристической кровью, в которую макали писчую трость беззаконные судьи великого Патриарха.

Главное дело сделано: Фотий торжественно осужден. Но и после этого Собор имел еще целых три заседания. Эти заседания тоже имели в виду, главным образом, дело фотиан. Здесь подвергаются суду не лично сами фотиане, а различные их деяния, действительные или мнимые. Восьмое заседание Собора проходило 5 ноября в присутствии императора и шестнадцати императорских сановников. В сравнении с прежними заседаниями число заседавших на нем греческих епископов возросло на немного. Занятия открыл известный патриций Ваанис следующими словами: «В предшествующие времена, при Фотии, клир, сенат и народ под давлением насилия подписали нечто беззаконное, но теперь император хочет все эти подписки сжечь, а виновным дать свое прощение». В этих подписках выражалось желание иметь Патриархом именно Фотия. Таких подписок было великое множество. Они принадлежали как лицам высокопоставленным, так и лицам духовным и простолюдинам вроде скорняков, торговцев рыбой, плотников и т.д. Это рукописание и решено было сжечь на заседании Собора. Такой же участи определено было подвергнуть экземпляры актов Константинопольских Соборов: 861 года, бывшего против Игнатия, и 867 года, подвергшего Папу Николая отлучению, — всего вероятнее, подлинные экземпляры этих актов. Решено и сделано. Сожжение всех этих документов произошло, по приказу императора Василия, очень торжественно на самом Соборе (in medio synodi). Здесь была поставлена медная жаровня, в которой разведен был большой огонь. Процесс сожжения был произведен с некоторыми церемониями. На Соборе находился диакон референдарий Феофилакт (патриарший чиновник, служивший для деловых сношений Патриарха с императором); в руках у него был объемный мешок, набитый материалом, который должен был сделаться жертвой огня. Он постепенно вынимал из мешка тома и рукописи и передавал их орфано-трофу Георгию (начальнику благотворительных заведений), а этот, в свою очередь, вручал их прислужникам представителей Восточных Патриархов, руками которых (прислужников) рукописи и ввергались в огонь. Собор молчал и смотрел, как погибали в пламени подписки приверженцев Фо-тия и тома актов Константинопольского Собора 861 года против Игнатия и Константинопольского же Собора 867 года против Папы Николая. Поучительная картина!

Затем на Собор были призваны три лица, которые будто бы выставлены были Фотием в качестве местоблюстителей Восточных Патриархов на про-тивопапском Соборе 867 года. Имена их: Петр, Василий и Леонтий. Все они объявили, что никаких подписей на Соборе не делали* да и о Соборе ничего не знают. Членам рассматриваемого Собора такое заявление неизвестных личностей казалось вполне достаточным, чтобы признать, что уполномоченные Восточных Патриархов на Соборе 867 года были подложные, подставные, и подставлены они были Фотием. Каждая из трех указанных личностей дала на Соборе более или менее подробные показания о себе. Рассмотрим, в чем заключаются эти показания. Монах Петр объявил, что лиц с именем Петра, приходивших из Рима в Константинополь, была, может быть, тысяча, так как не один он носит это имя, и в особой записке тот же Петр объявлял, что на Фотиевом Соборе, если такой существовал, он не присутствовал, что он не подавал никакой жалобы на Папу Николая ни Михаилу ΠΙ и никому другому, что он не сознает за собой никакой вины и не участвовал в сочинении рассматриваемых актов. Наконец, он просил позволения уехать из Константинополя. В наших документах видно не ясно, местоблюстителем какой Патриаршей кафедры он считался, т.е. за местоблюстителя какой кафедры, по подозрению Собора 869 года, выдал его Фотий. Но есть основание полагать, что он обвинялся в разыгрывании роли Местоблюстителя Антиохийского Патриарха. Затем Собор допрашивал какого-то Василия (по-видимому, не имевшего никакого духовного сана), которого расспрашивали: не он ли играл на Фотиевом Соборе роль местоблюстителя Иерусалимского Патриарха? Василий на допросе уверял, что он никогда никакой жалобы на Паду Николая не приносил, и изъявлял готовность произнести анафему на каждого, кто осмелился бы такое сделать. Он кратко рассказал историю своей жизни. Оказывается, что действительно в течение восьми лет он жил в Риме и в 866 году был в Константинополе, но заявлений против Папы не делал, так как не был близок и знаком с этим лицом. Третья личность — Леонтий (кажется, тоже не имел духовного сана), против обвинения должен был оправдываться в том, что он будто выдавал себя местоблюстителем Александрийского Патриарха на Соборе 867 года. Он объявлял, что он не принимал участия в этом Соборе и что вообще он ничего не знает об атом Соборе. Выслушав показания всех этих трех лиц, известный Ваанис сказал: «Итак, ясно, что Фотий не только подделал акты, но и выдумал участников Собора, которых на деле не было, и выдумал речи, которых на Соборе не было. Это не местоблюстители, а простые купцы (значит, монах Петр был тоже купец?!), и ничего не знают они о Соборе против Папы». Собор ничего не сказал на эти слова Вааниса; очевидно, он остался доволен выводами оратора. Но спрашивается: каким образом допрос невесть откуда взявшихся проходимцев, допрос, в котом нет ни ясности, ни смысла, может доказывать, что Фотий на Соборе 867 года имел не действительных, а подставных местоблюстителей? Мы это не видим.

могут быть приняты в общение с Церковью. Но они почему-то стали увертываться от исполнения этого предложения. Может быть, они не чувствовали расположения к деятельности Собора, на котором они теперь находились. Леонтий неопределенно отвечал: «Книги этой (т.е. актов) я не знаю и ее не подписывал». Собор сказал: «Анафематствуйте того, кто сочинил и переписал акты (Фотия)». Но они снова стали увертываться и заявили: «Мы совсем не знаем этих актов, да и тот, кто их сочинил, уже анафематствован». Собору не понравились эти уклончивые ответы. Сановники сказали: «Если вы не анафематствуете сочинителя, то этим вы показываете, что вы его соучастники, говорят вам: анафематствуйте, иначе с вами будет поступлено по законам». Легаты со своей стороны сочли нужным запугать упрямившихся. Они объявили: если противящиеся сейчас же не анафематствуют сочинителя, то их отправят на суд в Рим: такова воля Папы Адриана. Результат таких угроз был самый успешный. Леонтий и Василий, которые собственно и проявляли протест, с поспешностью анафемат-ствовали акты Собора и мнимого их сочинителя, т.е. Фотия. Кажется, этим и удовлетворились, не потребовав от упрямцев подписи пресловутой формулы. После этого Ваанис произнес коротенькую речь, в которой говорилось: видите, как открывается истина и свет начинает блистать во тьме. Затем по требованию легатов было прочитано одно правило Латеранского Собора в Риме, бывшего при Папе св. Мартине I. Оно направлялось, по намерению легатов, против Фотия, как допустившего фальшивых местоблюстителей на Соборе 867 года или же подделавшего подписи вымышленных местоблюстителей в актах этого Собора, будто бы сочиненных самим Фотием. В этом правиле говорилось, что если кто, по подобию еретиков и раскольников, повинен будет в подделке документов, сочинений, Соборных актов и в принятии фальшивых местоблюстителей, тот в случае нераскаянности подлежит осуждению навеки. В заключение по делу об актах Собора 867 года был предложен всем митрополитам, заседавшим на Соборе, такой вопрос: подписывались ли они под вышеуказанными актами, — и митрополиты, не медля ни минуты, отвечали: нет, они никогда не подписывали здесь своих имен. Прямой ответ митрополитов, членов Собора, который они имели притязание считать Вселенским Собором, мог бы быть истолковывай во вред Фотию, но этого делать не следует. Весьма справедливо по поводу этого допроса митрополитов говорят, что если в самом деле хотели удостовериться в том, подлинны или не подлинны были подписи митрополитов, то это нужно было сделать несколькими часами раньше, когда акты еще не сгорели в огне. Тогда можно было предъявить самые подписи митрополитам и при виде этих подписей задать им вопрос: это их рука или нет? И ответ на вопрос, весьма вероятно, получился бы другой, примерно такой: «Все мы согрешили и все просим прощения»…

Деятельность восьмого заседания Собора делится на два отдела: один, как мы видели, посвящен всецело делу Фотия и фотиан, а другой — опросу, не имевшему отношения к главным задачам Собора. Происходит суд или, точнее, увещание послед-низе иконоборцев (а такие еще встречались в Константинополе) обратиться к православной вере. Император заявил на Соборе: «Я приказал, согласно роле легатов, привести сюда главу теперешних иконоборцев, Феодора Критского: как угодно поступить с ним Собору?» Легаты отвечали, что следует послать к Феодору и его приверженцам нескольких императорских сановников с предложением: если хотят они войти в пристань спасения, то должны отказаться от иконоборческого заблуждения, в противном случае их ожидает отлучение от Церкви. Восточные Местоблюстители выразили согласие с легатами, и потому император распорядился так: послал патрициев Вааниса и Льва к Критину для объявления ему воли Собора. Все дальнейшее действие происходит где-то вне соборных заседаний, а где именно, в актах не сказано, но, несомненно, вблизи от места соборных заседаний. На предложение Собора глава иконоборцев не сказал ни да, ни нет. Очевидно, он не соглашался отказаться от заблуждения. Ввиду этого Ваанис старался подействовать на него убеждением. Он дал ему монету с изображением императора и спросил: почитает ли он такую монету? Феодор отвечал, что он принимает ее со всяким уважением, так как царскую монету следует почитать и не бесчестить. Тогда Ваанис прибегает к тому аргументу, которым часто пользовались иконопочитатели в полемике с иконоборцами. «Если ты, — сказал сановник, — изображение смертного владыки не презираешь, но почитаешь, как же ты осмеливаешься пренебрегать Богочеловеческим образом Господа Христа, изображениями Богоматери и всех святых?* Феодор отвечал на это: «Об изображении императора я знаю, что это действительно его образ. Но относительно изображения Христа — этого я не могу знать, да и не знаю, притом принятие изображения Христа согласно ли с Его учением и составляет ли что-либо угодное Христу?» Он, Феодор, просил отсрочки для того, чтобы убедиться: действительно ли Христос повелел принимать его изображение? Ваанис возразил: «Собор собрался не затем, чтобы вести с тобой прения, но чтобы увещевать и научить тебя». Затем тот же Ваанис довольно подробно раскрывает мысль, что Феодор обязан подчиниться воле пяти Патриархов. Он говорил: «Где ты найдешь прибежище, где ты найдешь помощь? Бог основал Свою Церковь, — продолжал Ваанис, — на пяти Патриархах и определил в Евангелии (?), что они никогда не падут, потому что они главы Церкви. Ибо слова Евангелия: «врата адовы не одолеют ю»9 ясно показывают, что если две из этих глав падут, то должно искать прибежища у прочих трех; если три падут — у двух прочих; если же четыре падут, то та единая, которая сохранится у Христа Бога нашего, снова соберет всю Церковь. Теперь все эти главы Церкви в согласии, — заключает свои слова Ваанис, — и ты не можешь находить себе никакого извинения». После этого Ваанис возвратился на Собор и доложил ему о результате поручения. Ответы Фе-одора были прочтены вслух всех (очевидно, при Ваанисе был стенограф, записывавший слова иконоборца). Собор оставил без внимания этого Фео-дора и приказал позвать в заседание прочих иконоборцев. Рождается вопрос: почему Феодор не был вызван на Собор, а прочие иконоборцы удостаиваются такой чести? Такая разница, кажется, зависела от того, что о Феодоре, вероятно, заранее было известно, что он останется упорен, а о прочих также заранее, напротив, было известно, что они готовы отказаться от своей ереси. Собор не хотел вести бесполезного диспута с первым, но охотно согласился выслушать раскаяние последних. Отсюда и разница. Согласно воле Собора, на заседание вошли трое иконоборцев: клирик Никита, юрист Феофан и какой-то Феофил. Все они без замедления объявили о своей готовности отказаться от ереси и анафематствовать глав этого заблуждения. Для этой последней цели они по очереди поднимались на амвон и возглашали анафему главам иконоборчества с присоединением имени Феодора Критского. Затем император подозвал их к себе, расцеловал и сказал им приветствие. Заседание близилось к концу. Были провозглашены многочисленные анафемы против различных иконоборцев, с включением Феодора Критского; затем с точностью повторено анафематствование против Фотия и его сторонников, то самое, которое было провозглашено в конце седьмого заседания. Наконец, были возглашены обычные многолетия и вечная память.

После восьмого заседания наступает длинный перерыв в деятельности Собора, продолжавшийся более трех месяцев. Причины, вызвавшие этот перерыв, были немалочисленны. Главной из них, без сомнения, была поразительная скудость в численном составе членов Собора. Епископов, пожелавших признать Игнатия Патриархом, было очень немного, поэтому и Собор был какой-то жалкий. Притязания Собор имел огромные, он выдавал себя за Вселенский, и однако же этот, якобы Вселенский Собор блещет отсутствием на нем епископов. Ввиду такого неловкого положения, его руководители приостанавливают соборную деятельность в надежде, что какой-нибудь переворот судьбы изменит течение дел к лучшему. Не мог же Собор закончить свою деятельность, имея не больше сорока человек. Ведь это было бы явным торжеством фотиан. Это одна причина. Другой, тоже важной причиной было то, что доселе не появлялся местоблюститель Александрийского Патриарха. Положение Собора было не из лучших. На нем в целях противодействия и обличения фотиан постоянно говорилось о согласии всех Восточных Патриархов признать Фотия низложенным, и однако же, как нарочно, Александрийский Патриарх не присылал на Собор своего местоблюстителя. Вожди Собора могли рассуждать так: что стали бы говорить фо-тиане, если бы Собор, именующий себя Вселенским, закончился, не имя сведений относительно мыслей Александрийского Патриарха о низложении Фотия и возведении Игнатия? Были и другие причины, которыми был обусловлен рассматриваемый перерыв, например венчание на царство второго сына Василия — Льва и соединенные с этим празднества и т.д.

Перерыв продолжался до февраля 870 года, когда произошло девятое заседание Собора. Император не присутствовал на этом заседании, вместо него здесь находилось одиннадцать сановников. Число членов Собора возросло, но все же было мало. Всего было, кроме руководителей Собора, в священном сане 26 митрополитов и больше сорока епископов. И это после трехмесячных ожиданий. Место заседания оставалось прежнее. На заседании февраля прежде всего видим процедуру принятия в состав представителей местоблюстителя Александрийского Патриарха. В качестве такового местоблюстителя на Собор прибыл александрийский архидиакон Иосиф. Хотя легаты, да и весь Собор, достаточно знали о полномочиях, которыми был обличен Иосиф от своего Патриарха, но для соблюдения канонических порядков во всеуслышание было прочитано послание Патриарха Александрийского Михаила к императору. Заранее мы должны сказать, что Иосиф был действительным местоблюстителем, в отличие от Фомы Тирского и Илии Иерусалимского. Но и здесь дело не обошлось без терний, уколы которых должен был осязательно чувствовать Собор. Терния заключались в том самом послании, которое на Соборе было прочитано- В нем Патриарх говорил о том, что, получив уведомление из Византии о спорах из-за патриаршего престола, а также просьбу прислать уполномоченного для разбирательства дела, он назначает своим местоблюстителем Иосифа, которого, как желает Патриарх, пусть примут со всею благорасположенностью. Далее Патриарх сознается, что по причине отдаленности Александрии от Византии он почти ничего не знает о сущности церковного вопроса, волнующего столицу, и удерживается выразить свое суждение по этому вопросу (едва ли приятна была в Византии такая уклончивость или, по крайней мере, осторожность). Вследствие чего он полагает, что Византийский император, будучи сам верховным главой и учителем, и будучи окружен столь многими епископами, архимандритами, клириками и монахами, лучше всех знает, что нужно для блага Церкви. Однако Патриарх не вовсе отказывается от решения вопроса о Патриархах Игнатии и Фотии. Далее в послании следуют такие мысли, которые показывали, что автор письма не на стороне Собора. Он пишет: «В истории монаха Александра мы прочитали, что в Иерусалиме некогда было два Патриарха одновременно. Тридцатилетний Патриарх Наркисс (в нач. III в.), по любви к аскетизму, удалился в уединение, и когда он был там, то в это время в Иерусалиме один за другим были Патриархи Дий, Герман (Германион) и Гордий. Когда патриаршествовал последний, Наркисс возвратился из пустыни и стал управлять с ним Церковью совместно. А по смерти Гордия Наркисс избрал себе со-патриарха Александра*. Какой же получается отсюда вывод? Этот вывод изложен в послании Патриарха очень неопределенно или, пожалуй, чересчур осторожно; автор говорит: «Вот что знаем из истории, и этого для нас достаточно». Но не нужно было обладать особенной проницательностью, чтобы понять, что Патриарх, хоть и не прямо, но ясно предлагает оставить на патриаршестве в Византии и Игнатия, и Фотия. Императору и Собору едва ли могло нравиться подобное предложение. Из этого предложения открывается, что Александрийский Патриарх знал больше о византийских делах, чем можно было предполагать. Мы даже склонны думать, что Михаил в глубине души сочувствовал Фотию.

Казалось бы, принимая во внимание содержание этого письма, Собор не мог извлечь никакой выгоды из факта прибытия Александрийского местоблюстителя в борьбе с Фотием, но случилось не так. Благодаря давлению сверху Местоблюститель оказался на стороне Собора, в числе врагов Фотия. Когда по прочтении письма на Соборе его члены, признав полномочия Иосифа достаточными, спросили нового местоблюстителя, соглашается ли он с тем, что решено на первых восьми заседаниях, то он дал ответ и устный и письменный. Устно он заявил, что со всем тем, что сделано Собором, он согласен. По существу, он то же выразил и в записке, прочитанной на Соборе. В этой записке он говорил, что внимательно перечитал деяния этого Собора и присоединяет свой голос к решениям и по делу Фотия с Игнатием, и по поводу иконоборцев. С запиской было поступлено так: ее поместили между Евангелием и Крестом.

Затем продолжились деяния Собора. Прежде всего, возымели намерение унизить и обесславить Собор 861 года, который проходил под руководством Фотия и был направлен против Игнатия. Для указанной цели были вызваны на Соборное заседание свидетели, дававшие показания против Игнатия в 861 году. Они были приведены и допрошены поодиночке. Первым явился протоспафарь Феодор, как он утверждал, по личному своему желанию. На допросе он показал, что на Соборе 861 года он (будто бы ложно) утверждал о неправильном поставлении Патриарха Игнатия на кафедре патриаршей, именно он говорил на упомянутом Соборе, что Игнатий сделался Патриархом, не будучи законным образом избран. Но вину своего поступка сваливал на голову умершего императора Михаила III, который будто бы насильственно заставил его свидетельствовать против Игнатия и который будто бы старался успокоить совесть свидетеля тем, что ведь свидетель и в самом деле не знал, как происходило избрание Игнатия в патриархи, ибо он был занят в тот день придворною службой. Протоспафарь Феодор каялся на Соборе в своем проступке и заявлял, что он исповедывал свой грех перед одним столпником, сорок лет подвизавшимся на столпе, принял от него епитимию и строго исполнял ее до настоящей минуты. Последовали вопросы: признает ли он теперешний Собор законным и считает ли правильным восстановление Игнатия на патриаршестве? На оба эти вопроса Феодор отвечал утвердительно. После Феодора был допрошен консул Лев Критик, который тоже был свидетелем против Игнатия на Соборе 861 года. Он так же, как и Феодор, утверждал, что будто давал показания во вред Игнатию по приказу Михаила III и Варды, которые, в успокоение совести свидетеля, внушали ему: «Ведь ты не был в Константинополе в день избрания Игнатия, а потому можешь заявить, что не видал, чтобы в самом деле происходило избрание патриарха законным порядком». Затем Лев изъявил согласие подвергнуться покаянию и признал Собор 869 года и Игнатия вполне законными. Но этим почему-то не удовлетворились члены Собора, — они потребовали от него, чтобы анафематствовал как самого Фо-тия, так и всех осужденных Собором. Но на это Лев не сразу согласился. Он сказал, что анафематству-ют только таких лиц, которые отступают от веры, а Фотий православен, и потому он не может произнести против него анафему. На это легаты отвечали замечательной фразой, показывающей, как велика была ненависть этого Собора к Фотию. Легаты объявили: «Дела Фотия горше всех ересей, ибо он орудие самого диавола». Лев понял, что не стоит спорить с таким Собором, и произнес анафему на Фотия и на всех, кого подверг анафеме этот Собор. После этого на Собор были вызваны еще одиннадцать лиц, принадлежащих к образованному классу общества и тоже обвинявшихся в даче ложных показаний против Игнатия на Соборе 861 года. Между ними видим спафарокандидата (византийский чин) Бвстахия, протоспафаря Константина, спафа-ря Фотия, какого-то отставного диакона Анастасия и т.д. Все они говорили одно и то же, что давать показания против Игнатия их насильным образом заставило правительство Михаила III. Одни из них при этом объявили, что они уже исповедывались в своем грехе и понесли епитимию, а другие — что они об этом не думали, но что они согласны подвергнуться церковному наказанию. Этим и кончился допрос свидетелей против Игнатия. Ваанис вслед за тем сделал заявление, что одни из подобных свидетелей уже умерли, другие больны, третьи находятся в отсутствии. Легаты и Патриарх Игнатий выразили желание, чтобы были допрошены все свидетели, какие только будут отысканы, причем последний заметил, что между такими свидетелями были и лица непочтенных профессий: конюхи, иголыцики (acuarii), ремесленники, ветеринары, «но и тех, — сказал он, — нужно подвергнуть допросу». Но императорские сановники, по-видимому, пожелали замять этот вопрос. Они сказали, что в короткое время нельзя собрать всех свидетелей, и что, с другой стороны, не назначать же ради них другой Собор. Поэтому они предложили следующие меры: прочие свидетели, какие отыщутся, будут отсылаемы на суд Игнатия с митрополитами, так, чтобы Патриарх с митрополитами, смотря по их виновности, и определял им церковное наказание. Игнатий на такую меру согласился. Вслед за тем соборный нотарий прочел определение относительно епитимий, которую назначил Собор для тех свидетелей, которые доселе еще не понесли церковной кары. Была назначена семилетняя епитимия с некоторыми смягчениями по мере течения этого срока. В определении говорилось: «Кто из (лже)свидетелей доселе не несли епитимий и не каялись в своем грехе, подвергаются семилетнему публичному покаянию: два первые года они должны стоять (во время богослужения) вне церкви (разряд так называемых «плачущих»), затем следующие два года могут стоять в церкви вместе с оглашенными, но без права принимать евхаристию (разряд «слушающих»), причем в течение этих четырех лет они обязаны поститься, воздерживаясь от вина и мяса, за исключением праздников Господних и дней воскресных. В остальные три года они могут стоять в церкви с верующими (этот разряд кающихся так и называется: «стоящие в церкви с верными»), могут принимать евхаристию, но только в Господни праздники, пост для них смягчается: они должны воздерживаться от вина и мяса только по понедельникам, средам и пятницам. Это определяется для тех, кто сознались в своем грехе и искали врачев-ства в Церкви». Далее здесь же говорилось: «А кто из виновных не хотел прийти на Собор, покаяться и взять на себя епитимию, таковые отлучаются от Церкви и предаются анафеме — до тех пор, пока не принесут покаяния». Не оставлены без внимания и те, кои ранее Собора приняли на себя епитимию (таких было мало, да и свидетельство их о самих себе подозрительно). Таким по окончании принятой ими на себя епитимий разрешено было приступать к Таинству Евхаристии. Впрочем, относительно всех изъявивших раскаяние и пожелавших отбыть церковное наказание предоставлено было Игнатию право смягчать и сокращать размеры духовной кары.

Дальнейшая соборная деятельность в течение того же заседания тоже имела целью обесславить Фотия, выставить его малопопечительным и небрежным пастырем своего словесного стада. Вызваны были те лица, которые принимали участие в кощунственных действиях и процессиях, устраивавшихся в присутствии императора Михаила III и по его приказанию. Главное лицо этих кощунственных игрищ протоспафарь Феофил Гридд уже умер, и явились на Собор только три человека, виновных в указанном преступлении, спафари Марин, Василий и Григорий. Но прежде всего, конечно, нужно дать некоторое понятие о том, в чем заключались кощунственные действия вышеуказанных лиц. При Михаиле, по его собственному почину, устроилось нечто подобное тому «всепьяней-шему Собору», какой был у нашего Петра Великого. Это было, с одной стороны, непристойное шутовство, с другой — нецелесообразный способ осмеять лицемерие и ханжество некоторых членов общества. Двенадцать из сотоварищей Михаила, сотоварищей по кутежам, носили титулы митрополитов, а сам он называл себя архиепископом Колоний-ским. Роль патриарха играл вышеназванный Грилл. Кощунники облекались в священные одежды, пели бесчинные песни, сообразуясь с напевом церковных песней, и даже будто бы позволяли себе совершать комедийное действие причащения, причем вместо хлеба и вина употреблялись уксус и горчица. Эта толпа сотоварищей Михаила иногда позволяла себе публичное посмеяние над религией. Под руководством Михаила с пением песен и игрой на музыкальных инструментах она расхаживала по городу, делая вид, что совершается религиозная процессия, и приноравливала свои шутовства к тем дням, когда по церковному обычаю полагалось совершать крестные ходы. Вот из числа этих-то участников шутовских церемоний и было вызвано на Собор 869 года три человека — почему так мало, не знаем. Происходит допрос Марина и двух его товарищей. Руководители Собора сказали им: «Объясните, в чем вы обвиняетесь?» Они отвечали: «Михаил устраивал игрища, приказывая нам облекаться в архиерейские одежды, и не только нам, но и многим спафарям». — «И вы в самом деле надевали священнические одежды?» — «Да», — был ответ обвиняемых. — «И полагали на главы ваши Св. Евангелие?» — «Точно так», — отвечали они же. — «И вы совершали молитвосло-вия?» — Ответ дается утвердительный, —«Но кто же из вас совершал их?» — «Протоспафарь Феофил, который уже умер», — отвечал Марин. Последовал вопрос: «Да как же они осмелились на такое преступное дело?» Обвиняемые в ответ на этот вопрос говорили, что они боялись не исполнить воли императора. Так как они были людьми, зависимыми от императора, имели жен и детей, нуждавшихся в прокормлении, то и страшились потерять место при дворце. Мало того, они утверждали, что будто Михаил грозил им смертью в случае непослушания и что будто некоторые лица, отказавшиеся от участия в кощунственных церемониях, за свое упорство были и в самом деле подвергнуты казни. На эти рассуждения обвиняемых легаты заметили: «Так неужели для них (Марина и его товарищей) воля императора имеет такое безусловное значение, что они решились бы поклоняться и самим идолам, если бы этого захотел император?» Разумеется, ответ был дан отрицательный. Затем Марин и его сотоварищи, еще раз сославшись на принуждение со стороны императора Михаила, заявили, что они уже покаялись в своем грехе перед Патриархом Иг-натием и несут положенную от него епитимию.

После этого зашла речь до вопросу, который больше всего интересовал Собор: видел ли Фотий собственными глазами кощунственные церемонии, совершавшиеся во времена Михаила? Очевидно, если бы было дознано, что Фотий видел это посмеяние религии и молчал, то этим самым доказывалась бы его небрежность в исполнении пастырских обязанностей. Марина и других спросили: «Видел ли Фотий кощунственные действия?» Вопрос явно задавался с целью получить на него утвердительный ответ. Но Марин и его сотоварищи, потому ли, что не получили на этот счет инструкцию от кого следовало, или потому, что не хотели кривить совестью, отвечали уклончиво; они говорили: «Не знаем, видел ли Фотий или нет»; но при этом прибавили: «Бог свидетель, все это знали». Спрашивающие удовлетворились этим ответом и молча признали виновность Фотия в попустительстве. В заключение Собор определил наложить енити-мию не только на тех лиц, которые были допрошены, но и на других участников преступления, почему-то не явившихся на Собор. Эта епитимия объявлена в следующее заседание Собора, причем подвергнутые наказанию не были снова вызваны на Собор. Вот и сама епитимия: «Те, которые в царствование Михаила насмехались над религиозными обрядами, играя роль епископов, и доселе не покаялись и не понесли церковного наказания, отлучаются от Церкви на три года. Один год они должны находиться в разряде «плачущих * и стоять во время богослужения вне храма; другой год они могут стоять в храме, но вместе с оглашенными; на третий год им позволяется стоять вместе с верными, и только по истечении этого последнего года они могут принимать Св. Причастие». После некоторых других деяний (а именно, вторичного допроса мнимых местоблюстителей Фотиева Собора 867 года — о чем было сказано нами раньше, и обычных провозглашений многолетий и вечной памяти) заседание кончилось. В латинской редакции актов к вышеизложенному присоединено несколько глав, направленных против Фотия, но не сказано, читались ли они на Соборе или нет. В них Фотий назван человеком, который наполнил мир раздорами, был еретиком, низверг законного Патриарха, был сопатриархом шута (Грилла), подвергал наказаниям несчастный клир, обращал веру в злохуление и т. д.

Десятое и последнее заседание Собора было самым торжественным. Оно происходило 28 февраля 870 года. На нем присутствовали император и его сын Константин, сто девять лиц архиерейского сана, если включать сюда Игнатия, легатов и Местоблюстителей, двадцать византийских патрициев, многочисленное посольство от болгарского князя и, наконец, три посланника западного императора Людовика: Анастасий-библиотекарь, Суппон, родственник западной императрицы Ингельберги и один придворный Людовика* Эти три посланника прибыли в Константинополь для переговоров о заключении брака между сыном Василия (Константином) и дочерью Людовика, а также для заключения союза против сарацин* В этом заседании прежде всего происходило чтение церковных правил, составленных этим Собором. Этих правил довольно много (по греческому тексту 14, а по латинскому — 27), и они изложены очень подробно. Для нашей цели нет надобности передавать содержание всех правил. Ограничимся немногим. Во-первых, познакомимся с теми правилами, которые казались, так сказать, «на злобу дня» и были сочинены в видах борьбы с фотианами, а во-вторых, с некоторыми правилами, касающимися общего положения Церкви и представляющими нечто оригинальное. Во втором правиле этого Собора повелевалось строжайшим образом наблюдать то, что определено Папами Николаем и Адрианом по делу Игнатия и Фотия, причем замечено, что лица духовные, противодействующие этим определениям, будут лишаемы сана, а миряне и монахи того же рода будут отлучаемы от Церкви. Другим правилом (правило 4) постановлено, что Фотий не был и не есть епископ, что все лица, посвященные им во все иерархические степени, лишаются этих степеней, что лица, возведенные им в начальники монастырей (архимандриты), теряют свои должности, что храмы, освященные Фотием или епископами его рукоположения, должны быть снова освящены. Другим правилом постановляется: епископы и клирики кафедрального храма в Константинополе, если все таковые получили посвящение от предшественников Фотия — Мефодия и Игнатия, но потом перешли на сторону фотиан и не изъявляли послушания этому Собору, то низлагаются и не должны быть принимаемы в клир, и в том случае, если они раскаются. Снисхождение же может быть им оказано лишь в том отношении, что в случае раскаяния пусть допускаются к причащению наряду с мирянами (по латинской правке 25, в греческом его нею). Так как между фотианами было много образованных лиц, занимавшихся преподаванием богословских и светских наук, а также искусством живописи, то одним из правил определено (правило*): всех лиц, анафематствованных Собором (т.е. фотиан), лишить права преподавать науки и писать иконы. Таковы меры Собора, принятые им для борьбы с фотианами. Собор хочет стереть с земли все, что напоминало о Фотии и его приверженцах. Всем известно, что такая попытка не имела никакого успеха, а почему — об этом речь впереди. Из числа правил с общим содержанием заслуживают внимания следующие: во-первых, то, которым воспрещено на будущее время быстрое возведение в церковные должности лиц светских. Так, в этом правиле (правило 5) говорилось, что прежде возведения в епископы известное лицо один год должно быть чтецом, два года иподиаконом, три года диаконом и четыре года священником. А кто возводится в епископы, обойдя эти посредствующие ступени, тот лишается сана. Очевидно, что правило вызвано историей π оставления Фотия в патриархи. Другими правилами общего содержания охранялась власть и честь Церкви от вмешательства и вторжения светского правительства. Было определено (по греческой правке 12, а по латинской правке 22), чтобы избрание епископов происходило на Соборе епископов, причем ни царь, ни его уполномоченные не должны присутствовать под опасением анафемы, за исключением случая, если этого пожелает сам Собор епископов. С той же целью постановлено оградить авторитет Церкви, чтобы светское правительство не препятствовало епископам собираться на Собор и чтобы на поместных Соборах не появлялся император: император может присутствовать только на Вселенских Соборах (по греческой правке 12 по латинской 17). Для ограждения чести епископов постановлено следующее: ввиду того что иные епископы низкопоклонничают пред царями и другими правительственными лицами, при встрече с этими последними сходят с лошади и даже с поклоном повергаются на землю, то в будущем все подобное делать запрещено, под угрозой церковных наказаний как для низкопоклонствующего епископа, так и правителя, приемлющего поклонение (по греческой правке 11, по латинской 14).

Собор 869 года смотрел на себя, как на Вселенский. А так как на действительных Вселенских Соборах всегда провозглашалось составленное на них вероопределение, то и этот Собор должен был сделать то же самое. Но так как на нем не было решаемо никакого догматического вопроса, то вероопределение этого Собора вышло совершенно бессодержательным. В указанном вероопреде-лении объявлялось о необходимости принимать семь Вселенских Соборов (причем этот Собор провозглашен Восьмым Вселенским Собором), говорилось об осуждении Фотия и его приверженцев и т. д. Затем была прочитана речь императора, в которой говорилось, что всякое духовное лицо или мирянин в случае противодействия определениям этого Собора будет беспощадно изгоняем из столицы — Константинополя. Затем той же речью мирянам внушалось, что они должны быть послушливы в отношении к пастырям, и прочее в этом роде. После этого император спросил у членов Собора: довольны ли они определениями Собора? Все, конечно, дали положительный ответ• Легаты обратились с просьбой к императору о том, чтобы он своей подписью утвердил деяния Собора. Император изъявил согласие, но, и из уважения к Собору, и последуя примеру императоров Константина Великого, Феодосия I и Маркиана, пожелал подписаться после всех епископов (ничего такого о вышеупомянутых императорах, впрочем, не известно). Но легаты упросили императора подписаться по крайней мере после имен патриарших местоблюстителей. Начались подписи. Подписывались под актами в пяти экземплярах, по числу патриарших кафедр. Император и его сын не только подписали свои имена, но и поставили знак спасительного креста. Этим и кончилось десятое заседание Собора.

Римо-католический историк Гергенретер говорит: «Принимая во внимание великое число епископов в Византийском Патриархате того времени и сравнивая Собор 869 года с позднейшим Собором при Патриархе Фотии (879 г.), первый (Собор) представляется слабым по числу его членов: такого малого количества епископов не было ни на одном из прежних Вселенских Соборов». Тот же ученый справедливо находит объяснение этого неприятного для игнатианской партии явления в «том духовном преобладании, в том безмерном влиянии, которого достигла личность Фотия в среде его приверженцев, так что воля самого императора не могла заставить фотиан подчиниться Собору».

Римские легаты — гости византийского императора и Патриарха, недолго оставались в Византии после окончания Собора. В марте они собрались в обратный путь. Император сделал им пир и богато одарил. Спафарь Феодосии проводил легатов до Диррахиума, но о безопасности дальнейшего пути своих гостей император не позаботился. А их между тем ожидало несчастье. Во время морского путешествия на них напали пираты-славяне и забрали в плен. Напрасно Папа Адриан ожидал возвращения своих легатов: они исчезли. Потом, когда Папа узнал об их судьбе, он принял все меры к освобождению несчастных из плена. Но прошло немало времени, прежде чем эти старания увенчались успехом. Только в декабре 870 года, после тяжких испытаний, легаты возвратились. Само собой понятно, они были ограблены, и самая драгоценная вещь — подлинные акты Собора 869 года — пропала. Итак, Папа Адриан лишился удовольствия видеть позор Восточной Церкви, те собственноручные подписи византийского царя и Патриарха и некоторых восточных епископов, подписи, которые могли бы доставить так много радости Папам и которые приобретены ценой неслыханного унижения Восточной Церкви.

На Западе Собор 869 года признан Вселенским и считается таким доныне, при своем посвящении Папы произносят древнюю клятвенную формулу, в которой этот Собор причисляется к числу Вселенских, а правила этого же Собора внесены во все католические собрания церковных канонов.

Иное видим на Востоке. Патриарх Фотий тотчас по окончании Собора объявил его «варварской засадой», комедией, где «давались представления, как на сцене», «сборищем неистовых коривантов и вакхантов», собранием, которое само себя «покрыло стыдом». Впоследствии Фотий постарался уничтожить всякую память об этом Соборе в Восточной Церкви. И его благородные усилия имели полнейший успех. Забвения, полного забвения — вот чего в скором времени удостоился этот Собор на Востоке. Прошло немного времени после того, как был собран этот Собор — и он теряет всякое значение. «Забыт Собор, остались без употребления и его правила, ни один греческий канонист не комментирует этих правил, ни один юридический сборник не приводит их текста, они как будто бы сквозь землю провалились, и только немногие греческие рукописи сохранили сокращенный текст актов этого Собора»• Такова была судьба Собора 869 (870) года на Востоке. И эта судьба Собором была вполне заслужена.