Век девятый происхождение и характеристика Игнатианской и Фотианской партий

Около середины IX века в недрах Византийской Церкви возникают сильные движения. Среди смут и нестроений возникают две церковные партии — игнатиане и фотиане. Они берут свои названия от имен двух Константинопольских Патриархов — Игнатия и Фотия, по два раза вступавших на Византийскую Патриаршую кафедру. Вступая один за другим, они имели больший или меньший круг приверженцев как в Церкви, так и в светском обществе, — приверженцев, между которыми происходила упорная и продолжительная борьба. Можно вполне согласиться с воззрением одного русского писателя, сказавшего, что «Игнатий и Фотий были в Константинополе представителями двух совершенно противных партий, чем только и объясняется взаимное ожесточение их последователей»1. Действительно, борьба между игнатианами и фотианами происходила не из случайных причин, не из пустых недоразумений, — она имела глубокие основания. В чем состояли эти основания, куда клонились интересы той или другой из боровшихся византийских церковных партий, какие средства употреблялись в этой взаимной борьбе, — со всем этим может в достаточной мере познакомить история второй половины IX века. Временно торжествовавшая партия подвергала беспощадной критике стремления, цели и образ деятельности противников, что главным образом происходило на Соборах. А так как и той и другой партии удавалось торжествовать над противником, то каждая из них имела возможность разоблачить другого и отдать его на суд истории.

При каких обстоятельствах сложились эти знаменитые исторические партии, которые, по имени их главных вождей, называются игнатианами и фотианами? Чтобы ответить на этот вопрос с достаточной ясностью, нам нужно начать несколько издалека. Но, конечно же, лучше начать издалека, чем оставить вопрос в некотором тумане. Появление и организация партий происходит в связи с теми спорами и разногласиями, которые имели место в истории Византийской Церкви несколькими десятками лет раньше, в правление Византийских Патриархов: св. Тарасия, св. Никифора Исповедника и св. Мефодия.

Известно, какое значение в церковной истории имеет Патриарх Тарасий (784- 806 гг.). Его содействием был созван Седьмой Вселенский Собор, утвердивший почитание святых икон и низвергший иконоборчество. Он имел руководящее положение на этом Соборе. Но, тем не менее, патриаршество Тарасия не было временем полного церковного мира. При нем в Византийской Церкви происходили споры и разделения, грозившие возникновением раскола. Его церковные распоряжения подвергались в некоторых случаях осуждению или же встречались подозрительно. Ему ставили в упрек даже обстоятельства, при которых произошло само избрание его в архипастыри столицы. Главным образом подвергались нареканию кроткие и осторожные меры Тарасия против епископов и прочих духовных лиц, хотя и запятнавших себя иконоборчеством, но потом принесших покаяние в своем грехе. Так как подобных лиц было много, то Тара-сий не находил удобным этих бывших иконоборцев лишать церковных должностей; он оставил их в тех церковных степенях, которые они имели раньше, в иконоборческие времена. В этом случае Тарасий действовал не самовольно, а руководствуясь теми правилами, которые указаны Седьмым Вселенским Собором. Однако же такой образ действий Тарасия нашел порицателей, и порицателей сильных. К их числу принадлежали как некоторые государственные сановники, так — что гораздо важнее — и некоторые знаменитые представители монашества например, Савва и Феоктист. Эти последние, усомнившись в правильности действий Тарасия, обращались за разрешением своих недоумений в Рим, к тамошнему епископу, и когда Папа склонился на сторону их воззрений, они стали открыто порицать Патриарха за излишнее снисхождение к обратившимся из иконоборчества. Порицатели распоряжений Тарасия соблазнялись тем, что Патриарх открыто служил с бывшими иконоборческими епископами по праздникам в константинопольских церквях. Вследствие указанной причины между «Саввой и его единомышленниками — с одной стороны и Патриархом — с другой, возникло разногласие». Затем к числу противников Патриарха присоединились и монаха знаменитого Студийского монастыря в Константинополе. Между ними распространился и очень укоренился слух, что Тарасий посвящал в церковные должности за деньги, т.е. был подвержен симонии. По суждению студитов, Тарасий за это подлежал бы низвержению с патриаршей кафедры. Кстати, при этом студиты припомнили, хотя уже и слишком поздно, что Тарасий возведен в патриархи не из духовных лиц, а из мирян, а это они считали отступлением от церковных правил. Из всего этого возникло «разногласие с Тарасием». Это происходило в правление Византийским государством Ирины и ее сына Константина VI. Этот император дал повод к новым и еще более важным разногласиям между Патриархом и его порицателями. Константин VI, возненавидев свою жену Марию, решился, под различными предлогами, вовсе от себя ее удалить, заключить в монастырь и жениться на фрейлине своей матери Феодоте, родственнице знаменитого настоятеля Студийского монастыря, Феодора Студита. Император поступил, как он хотел, женился на Феодоте и объявил ее императрицей. Тщетно Патриарх Тарасий противился заключению незаконного брака императора. Не помогло и то, что Патриарх решительно отказался собственноручно венчать императора, что в Византии было в обычае. Константин стоял на своем и в случае дальнейшего противодействия со стороны Патриарха грозил восстановлением иконоборческого заблуждения. Патриарх должен был замолчать. Царский брак был совершен пресвитером и экономом, по имени Иосиф. Это было в 795 году. Рассказанный случай повел к новым разногласиям и нестроениям в Византийской Церкви. Во главе противников царского брака, а вместе с тем и противников Патриарха опять стали студиты и настоятель Саккудианского монастыря, старец Платон. Студиты называли императора Константина «вторым Иродом», разумея того Ирода, который некогда женился на жене своего брата Филиппа, а Патриарху давали знать, что он при указанном случае не проявил той благочестивой ревности, которой прославился Иоанн Предтеча. Напрасно Патриарх Тарасий, прямо или косвенно оправдываясь в допущении незаконного брака, говорил, что, так как венчал царя не он сам, Тарасий, а пресвитер Иосиф, без патриаршего разрешения, то вина падает лишь на голову Иосифа• Такое оправдание Патриарха студиты ни во что не ставили и рассуждали так: «Обыкновенно патриархи сами венчают императоров, а не какой-нибудь священник. Этого никогда не бывало. Очевидно, что ему угрожала опасность лишиться патриаршества, и, значит, он, нашедши готового на такое дело — ибо этот пресвитер обращался при дворе, — переложил опасность на голову последнего». Студиты, не внемля оправданиям Патриарха, которые они считали неосновательными, «прервали общение с Тараси-ем». Сторонники Патриарха внушали студитам, что они не имеют права самовольно отделяться от Патриарха и брать на себя обязанность учителей по отношению к последнему. Студитам внушалось: «Кроме догматов веры, ни о каких других заповедях Господних никому не следует вразумлять пред-стоятельствующего пастыреначальника (патриарха), даже когда он, по какой-либо оплошности, делает что-либо непозволительное». Но студиты не унимались в своей ревности и отвечали: «нет, следует вразумлять». В доказательство своего права прекословить Патриарху и делать ему замечания в нужных случаях они ссылались на церковные правила. А именно — на предписание Василия Великого в 20-м слове о подвижничестве: «и предстоятелю, если преткнется, должны напомнить преимуществующие из братии»; или приводили слова того же Василия (из 34-го слова о подвижничестве): «кто не принимает одобренного предстоятелем, тот должен открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеет какое-либо твердое основание, согласно со смыслом Писания, или молча исполнять приказанное. Если же он сам постыдится, то пусть употребит на это посредниками других». Те же студиты брали себе в руководство при борьбе с Патриархом еще указания Василия Великого, находящиеся в так называемых нравственных правилах: «Из слушателей наставленные в Писаниях должны испытывать, что говорят учителя». И еще: «Предстоятель слова должен все делать и говорить с осмотрительностью и по многом испытании, с целью благоугодить Богу, как подлежащий испытанию и от самих вверенных ему». На этот раз разногласия в Византийской Церкви продолжались недолго. В 797 году император Константин умирает, и Византийской империей на некоторое время единолично управляет его мать, св. Ирина. Будучи благочестива и высоко ставя авторитет монашества, она сочла первым долгом прекратить раздоры в Церкви. И с этой целью она потребовала, чтобы Патриарх Тарасий лишил духовного сана пресвитера Иосифа, венчавшего Константина. Патриарх исполнил волю царицы, и распря прекратилась.

То, что было при Патриархе Тарасии, повторилось при его преемнике, св. Никифоре Исповеднике (806-815 г.). Распри и несогласия в Византийской Церкви продолжались во все время правления этого Патриарха. Никифор происходил из знаменитой византийской фамилии, заявившей себя ревностью в борьбе с иконоборчеством. В качестве уполномоченного от императрицы Ирины он занимал видное место в деятельности Седьмого Вселенского Собора. Вообще, прошлое Никифора должно было возбуждать к нему чувство уважения. Тем не менее, с самого вступления Никифора на Византийскую патриаршую кафедру его постигают неприятности и неудачи. До времени патриаршества Никифор не был духовным лицом, а занимал высокие светские должности. Лишь только он был избран и посвящен в Патриархи, студиты с вышеупомянутым нами знаменитым Платоном стали открыто заявлять о незаконности поставления его в Патриархи, так как они находили, что не следует мирянину вдруг становиться епископом10. Очевидно, студиты, не оставившие без внимания подобное же явление в жизни Тарасия, не могли и не хотели оставить без протеста новый случай возведения мирянина в архипастыри. Но это было не так важно, а гораздо важнее был следующий шаг Патриарха. Во время поставления его в Патриархи в Византии царствовал император Никифор; этот последний по какой-то причине пожелал, чтобы новый Патриарх снял церковное запрещение, наложенное на известного пресвитера Иосифа прежним Патриархом Тараси-ем. Патриарх уважил желание императора. Но это действие Патриарха привело к прискорбным последствиям. Монахи Студийского монастыря и Платов сначала отдалились от архипастыря, а потом и совсем отделились от власти Патриарха. В Византии был собран Поместный Собор, который подтвердил своим авторитетом распоряжение Патриарха отна сительно Иосифа. Но студиты, нимало не задумы ваясь, и Собор объявили антиканоническим. Сту диты провозглашали, что в Византии явилась новая ересь, которую они называли «прелюбодейной ере сью». Поднялась борьба между Патриархом и его сторонниками, с одной стороны, и студитами и их приверженцами — с другой. Студиты самым тесным образом связывали свой новый протест против Патриарха Никифора с тем протестом, которым они заявили себя против Тарасия. Они смотрели на новое противодействие Патриарху как на продолжение прежнего. «Отсюда, т.е. из первоначальных отношений Тарасия к Иосифу, — говорили студи-ты, — получили начало и нынешние смятения». Значит, прежний пожар лишь снова разгорается.

Войдем в некоторые подробности относительно этих новых смут в Византийской Церкви. Патриарх Никифор и его сторонники, — а на его стороне было большинство предстоятелей Византийской Деркви, — заявляли, что, поступая так с пресвитером Иосифом, как поступили они, тем самым ставят Церковь, ввиду исключительной потребности, на путь так называемой οικονομία. Нужно сказать, что в Восточной Церкви соединялось особое понятие со словом οικονομία, которое в буквальном смысле обозначает «домостроительство». Термином этим в византийской практике назывался особый вид политики, когда допускалось послабление или временное прекращение действия некоторых точнейших законов. Это делалось непременно по распоряжению государя, ради каких-либо высших интересов. Такого рода «икономия» не могла, однако же, быть распространяема на догматы веры. Теперь Патриарх и его партия объявляли, что в своем поступке с Иосифом они, с согласия государя, лишь применили к делу правила так называемой «икономии». Для подтверждения правоты своего образа действия они ссылались на исторические примеры. Впрочем, нужно заметить, что эти примеры приводились господствующей партией не всегда удачно. Представители этой партии указывали на случай в жизни св. Кирилла Александрийского, когда он не велел считать еретиками тех из членов Антиохийской Церкви, которые не соглашались уничтожить имя Феодора Мопсуетского из диптихов, хотя они и мыслили по православному. Это удачный пример. Но другой пример, которым хотели защитить свой образ действия приверженцы Патриарха, был неудачен, ибо их ссылка на один исторический факт противоречила хронологии. Они указывали на то, что будто тот же Кирилл Александрийский ради мира церковного поддерживал сношение с еретиком Диоскором. Такого факта не могло быть, так как Кирилл скончался раньше, чем Диоскор был провозглашен еретиком. Уже противники Патриарха указывали на неправильность приведения этого примера. Впрочем, нужно сказать, что и противники Патриарха в споре с ним в принципе не отвергали «икономию» и ее приложение к практике, но только находили неуместным и невозможным применять правило икономии в деле пресвитера Иосифа. Патриарх не хотел скрывать своего гнева на противников, в особенности после того, как Собор в Византии выразил свое осуждение на вождей рассматриваемого движения. Он за глаза и в глаза называл враждебную ему партию «отщепенцами от Церкви». Правительство сослало в ссылку главных представителей протеста. Архиепископ Фессалоникскии Иосиф, брат Феодора Студита, лишен своей кафедры. Некоторые из особенно жарких сторонников Патриарха, признавая его противников за опасных врагов Церкви, по своему почину провозглашали анафему главам противной партии. Другие поступили еще хуже. Современники рассказывают почти невероятные вещи. Например, новый архиепископ Фессалоникскии, назначенный на место низверженного Иосифа, позволил себе следующую расправу с игуменом Евфимием, приверженцем студитов. Евфимию за упорство, которое он показывал в противлении Патриарху, сначала «нанесено было двести шестьдесят шесть ударов, а потом, спустя немного, четыреста ударов ремнями по спине»; игумен после наказания остался чуть жив. Но самое главное в рассказе о бичевании Ев-фимия вот что: «Местом «Пилатова» судилища был храм Божий, ибо в храме Архангела был бичуем этот мученик». В протесте студитов некоторые из членов господствующей партии видели проявление не ревности по благочестию, а низменных и коварных целей. Некоторые из сторонников Патриарха разглашали, что студиты хотят добиться запрещения церковного служения пресвитеру Иосифу для того, чтобы потом низвергнуть Патриарха, ибо если будет наложено запрещение на Иосифа, то это будет достаточным поводом к низложению Патриарха, как позволившего себе служить вместе с повинным против церковных законов Иосифом. Нелегко было переносить противникам Патриарха подобного рода клевету.

Обращаемся к характеристике партии противников Патриарха. Лишь только они решили прервать общение с Никифором, как всякий поворот к примирению показался для них уже невозможным. В чувстве уверенности, что они правы, противники Патриарха заявили: «Скорее мы перенесем все, даже до смерти, нежели войдем в общение с пресвитером Иосифом, с теми, которые служат вместе с ним, и с самим Патриархом, тем более что теперешний Патриарх хуже Тарасия. Ибо Тарасий ни разу не служил вместе с Иосифом. И тогда войти в общение с Патриархом было бы нелепо, но не было бы таким злом, как теперь». Для противников Патриарха не составляло препятствия то обстоятельство, что на стороне Патриарха «бесчисленное множество иерархов, священников и игуменов». Их пример для студитов казался неубедительным, потому что такое большое число не стыдилось иметь общение даже с самим «прелюбодеем», т.е. императором Константином VI. По рассуждению противников Патриарха, в Византийской Церкви перестала существовать истинная иерархия, как скоро принят в общение явный нарушитель церковных правил, Иосиф. «У них — Патриарха и его сторонников, — рассуждали протестующие, — нет священства, жертвы (евхаристической) и прочих средств врачевания душевных болезней человеческих». В Византийской Церкви, по словам протестующей партии, «возник не только раскол, но и раскол великий». Противодействовать Патриарху давали право его врагам те же правила, на какие они ссылались и в борьбе с Тарасием, по крайней мере, в этих правилах они видят основание для своего протеста. Противники Патриарха не только сами хотели пребывать твердыми в своей борьбе с архипастырем, но к подобной же борьбе призывали и тех, в ком предполагали одинаковую ревность к благочестию. Одних они призывали «поревновать» в правом деле, других склоняли избегать прелюбодейной ереси, как они называли снисхождение, оказанное Иосифу*. Не удовлетворяясь тем, что они старались увеличить число своих приверженцев в Византийской Церкви, они пишут письма к Римскому Папе и просят его рассудить их в их деле с Патриархом и стать на их стороне, защитить саму Византийскую Церковь от разорения. Студиты так писали к тогдашнему Папе Льву III: «Неложно донося о происшедшем в Византии, мы, смиренные, возносим христоподоб-ному блаженству твоему то же воззвание, которое верховный апостол с прочими апостолами произнес ко Христу, когда на море восстала буря: «спаси ны», Архипастырь поднебесной Церкви, «погибаем» (Мф. 8,25). Поступи по примеру Учителя твоего Христа и простри руку к нашей Церкви. Поревнуй, просим тебя, соименному тебе Папе Льву I и, согласно со своим именем, божественно возгласи или лучше возгреми по-надлежащему против настоящего лжеучения. Ибо если они, присвоив себе власть, не поколебались составить еретический Собор, между тем как не властны составить и православного Собора без вашего ведения, по издревле принятому обычаю, то тем более справедливо было бы божественному первоначальству твоему составить законный Собор, чтобы отразить еретическое учение». В конце письма просители заявляют: «Как нижайшие члены Церкви и повинующиеся вашему божественному пастыреначальству, мы, наконец, просим святую твою душу считать нас как бы собственными твоими овцами». В другом письме те же студиты писали Папе Льву: «У нас состоялся открытый Собор, Собор к нарушению Евангелия Христа, ключи которого ты получил от Него через верховного из апостолов. Мы, смиренные, взываем к тебе: услышь, великая глава, и внемли тому, что устроил сатана». Затем просители умоляют уничтожить действие Константинопольского Собора, как направленного к поруганию Евангелия. — Если сторонники Патриарха, не стесняясь, называли студитов «отщепенцами от Церкви», то и студиты нещадно порицали как византийских епископов вообще, так и епископов — участников известного Собора в особенности. Партия меньшинства в Византии называла Собор, снявший запрещение с Иосифа, Собором «еретическим», «прелюбодейным», ибо представители рассматриваемой партии прилагали к этому Собору слова пророка о «сборище преступников и собрании любодействующих» (Иер. 9.2). Членов Собора те же протестующие признавали «богохульниками», заслуживающими «анафемы, как считающих прелюбодеяние мудрым делом Бога и святых». Называли их «врагами Божиими», так как они распоряжают-ся священными правилами по своему усмотрению и произволу, как господа — слугами и рабами». При-знавали их служителями «антихриста», а их учение об «икономии» — и самим «предтечей антихриста». Рассматривая деятельность участников Собора, они задавали себе вопрос: «не открывается ли из случившегося, что антихрист уже при дверях», и отвечали: «в словах их уже выступает антихрист». Всех епископов Византийского государства за то, что они не выражали противодействия определению Собора, сторонники партии меньшинства обзывали «новыми лжеапостолами». Они прилагают к епископам, показавшим уступчивость в разбираемом деле, именование «юродивых» и рассуждают так: «Допуская такие дела, епископы называют самих себя Церковью, а не принимающих этого признали ее противниками. Но поистине, как говорит пророк, «юрод юродивая изрекает и сердце его тщетная уразумеет, еже совершати беззаконная и глаголати на Господа прелесть» (Ис. 32, б)• Всех приверженцев патриаршего и Соборного определения, так или иначе старавшихся защитить Патриарха и Собор, в особенности посредством рассуждений о спасительной «икономии», противники называли «змеями и говорящими змеиным голосом». Собору византийских епископов противники Патриарха приписывали такие постановления, которых не могло на нем быть: то, что являлось в качестве отдаленных выводов из постановлений Собора, приписывалось Собору. Кроме превратного мнения о так называемой «икономии», в уста членов Собора протестующие влагали такие узаконения: «божественные законы не простираются на царей»; «каждый епископ имеет власть над божественными правилами», почему они, епископы, имеют власть достойных низвержения признавать не заслуживающими этого наказания. Мало того, протестующие, под влиянием увлечения, приписывали Собору такие действия, которые в действительности ему не принадлежали, например, будто Собор подверг анафеме всех не соглашающихся с его распоряжением относительно Иосифа, или что будто сами члены Собора определили подвергнуть своих противников ссылке или аресту. Приверженцы партии меньшинства в борьбе с партией большинства, или господствующей, старались в точности и подробности разрешить различные казуистические вопросы, возникавшие из того положения, в какое поставили себя члены первой партии по отношению к членам второй. Таких вопросов было немало. Например, возникал естественный вопрос: как смотреть на епископа, который поминает в церковных молитвах Патриарха, в случае если первый в то же время не одобряет деятельности своего верховного церковного начальника, может ли такой епископ совершать правильное рукоположение и можно ли рукоположенных от него считать истинными служителями Божиими? Ответ дается отрицательный. Игуменам монастырей внушалось даже не поминать в молитвах подобного епископа и не служить в той церкви, где служит этот епископ. Возбуждался и другой вопрос: признавать ли законным пастырем такого священника, который, хотя и не сочувствует «лю-бодейной ереси», но из страха гонения поминает в церкви епископа-еретика, т.е. приверженца Патриарха? Ответ дается положительный, но под условием, что такой священник не служил в церкви вместе со своим епископом-еретиком; впрочем, разрешалось ограниченное общение с подобным священником, ибо не дозволялось иметь с ними общение в Таинстве Евхаристии, но лишь в псалмопении и вкушении пищи. Поднимался и еще другой вопрос: можно ли служить в церкви, в которой священник поминает епископа-еретика? На этот вопрос отвечали уклончиво: не в виде правила, а в виде совета предписывалось служить при указанных обстоятельствах в обыкновенном доме. Вопрос относительно известного храма и служения в нем решался прямо и решительно — в отрицательном смысле, как скоро было несомненно, что тот или другой храм построен после «прелюбодейного Собора» и освящен епископом — сторонником этого Собора. Возникали и другие мелочные вопросы, например, о том: можно ли без разбора, во время путешествия, останавливаться на ночлег где пришлось, а равно разделять при этом пищу с кем случится? Эти вопросы не были решены точно и определенно, но тем не менее людям с чуткой совестью рекомендовалось быть как можно осторожнее в обращении с лицами неизвестными. «Нужно исследовать и останавливаться у православного (т.е. непричастного ереси прелюбодейной) и, если нужно, брать от него потребное для дороги», — рассуждали люди осмотрительные. Замечательно, что для взаимных письменных сношений между членами партии меньшинства была выдумана шифрованная переписка. Так, имена императора Ники-фора и Патриарха, а также общее обозначение некоторых приверженцев Патриарха были заменены теми буквами греческого алфавита, которые не принадлежали к числу двадцати четырех основных букв этого алфавита: «коппой» обозначался Патриарх, буквой «сампи» — император, а «стигмой» — приверженцы Патриарха из монахов. Разумеется, этот способ, делая переписку скрытной, избавлял корреспондентов от неприятностей.

Из вышеизложенного открывается, что партия меньшинства и партия большинства, или господствующая, находились в очень напряженных взаимных отношениях. Можно предложить себе вопрос: не проявили ли студиты излишней ревности в борьбе с Патриархом? И напротив, не показал ли себя Патриарх слишком уступчивым в отношении к императору, в ущерб интересам Церкви, и строгим к своим противникам? Этот вопрос занимал уже одного ученика Феодора Студита, и этот последний, разрешая вопрос, нашел такой ответ: «Оставшись несогласными в суждениях, Патриарх и студиты отделились друг от друга, как некогда Павел и Варнава при разногласии относительно Иоанна, называемого Марком (Деян. 15,39-40), о чем Златоуст в своем толковании на Деяния говорит так: «Кто из них советовал лучше, не наше дело решать». Так точно, — продолжает тот же писатель, — нужно рассуждать и здесь. Патриарх Никифор поступил применительно к обстоятельствам, не желая того, но быв принужден царем, а студиты были подвигнуты Богом, имели в виду соблюдение Божиих заповедей, а не увлекались злой страстью. Так нужно рассуждать боголюбивым людям о свойстве этих дел и не осуждать какой-либо стороны достоуважаемых нами предстоятелей». Такой ответ дает ученик Феодора Студита. Конечно, можно ответить на предложенный вопрос глубокомысленнее, но едва ли найдется ответ, успокоительнее того, который дан указанным писателем.

К счастью, раздор студитов с Патриархом продолжался недолго. Через два года от начала споров умирает император Никифор, а новый император Михаил Рангав (811-813 г.) всемерно начал заботиться о том, чтобы прекратить смуты в Византийской Церкви, а для этого он потребовал, чтобы Патриарх Никифор низверг из духовного сана пресвитера Иосифа. Патриарх согласился это сделать, и наступает мир. Однако же нельзя сказать, что с наступлением примирения Патриарха с представителями студитов были позабыты споры и их причины. Этого не случилось. По замечанию Гергенрете-ра, «этот раздор Патриарха и студитов оставил по себе многие следы». В том, что это действительно так, нас убеждает история патриаршества Мефодия, одного из ближайших преемников Патриарха Ники-фора на Византийской церковной кафедре.

Кратковременное патриаршество Мефодия (842-846 г.) почти все проходит среди смут. Члены Византийского церковного общества делятся на партии, очень похожие на те, которые возникли при прежних Византийских Патриархах, Тарасии и Никифоре. Патриарх Мефодий был предшественником известного Патриарха Игнатия. Поэтому более или менее внимательное изучение состояния Византийской Церкви при нем важно для понимания партий, возникших вслед за временем этого Патриарха. И действительно, изучение жизни, деятельности Патриарха Мефодия и церковных явлений его времени может пролить значительный свет на то, при каких ближайших исторических обстоятельствах слагаются те две церковные партии, которые известны с именем игнатиан и фотиан. При жизни Мефодия в Церкви среди иерархии ясно обозначаются две партии, которые очень напоминают церковные партии эпохи, уже нами разобранной, и стоят в близком родстве с игнатианами и фотианами.

Мефодий был муж высокообразованный, ревнующий о церковных делах, с похвальными нравственными качествами. Тем не менее все церковные меры, которые он принимал по нуждам времени, встречая себе одобрение со стороны одних лиц в среде духовенства, в то же время находили себе противников и порицателей в той же среде. А это показывает, что религиозно-умственное настроение духовенства не было одинаково. Ведя борьбу с остатками иконоборчества, Мефодий не без строгости относился к тем из духовных лиц, кто продолжал упорно держаться иконоборческих идей. Такие упорные лишались своих кафедр, на которые вместо них возводились люди православного образа воззрений. Но эта строгость не переходила должных границ. Если кто-либо из духовенства, хотя и виновен был во временной принадлежности к иконоборческой партии, однако же в настоящее время исповедовал себя православным, таковых Мефодий наставлял на путь истинный и не лишал занимаемых ими мест. Меры Патриарха были вполне благоразумны, но не все в духовенстве смотрели на них одобрительно. Антагонизм в отношении к иконоборству у некоторых был слишком силен, и потому снисходительные меры Патриарха относительно духовных лиц, раскаявшихся в своем иконоборческом заблуждении, казались некоторым ревнителям из духовенства излишним послаблением, достойным порицания. Напротив, другие лица в той же среде совершенно соглашались с распоряжениями Патриарха и одобряли их. С таким же одобрением или порицанием принимались и другие меры Патриарха. Желая сделать торжество православных наиболее обеспеченным, Патриарх умножил число епископов, священников и архимандритов, предоставляя эти места лицам православного образа мыслей. Но так как в числе этих многих новопоставленных духовных лиц были и такие, которые не отвечали назначению по своим качествам, или, что вероятнее, такими казались они людям, не расположенным к Патриарху, то на Мефодия возникли новые неудовольствия. Но еще важнее было то, что Патриарх нашел себе противников также и между монахами, а именно монахами знаменитого в иконоборческих спорах Студийского монастыря. Это было вот по какому случаю. Патриарх с торжественностью перенес мощи св. Феодора Студита (ум. 826 г.) и св. Патриарха Никифора (ум. 828 г.) в Константинополь; первого в его монастырь, второго — в церковь св. Апостолов (это была усыпальница императоров и Патриархов). Студиты были очень довольны подобным уважением Патриарха к такому знаменитому мужу, вышедшему из их среды, как Феодор Студит. Но в то же время они остались недовольны Мефодием за прославление мощей Патриарха Никифора. Они все еще продолжали питать нерасположение к Никифору как за то, что он был возведен в епископы прямо из мирян, так и за то, что он снимал церковное отлучение известного пресвитера Иосифа. Особенно Патриарх восстановил против себя студитов, когда потребовал, чтобы все написанное против Никифора было анафематство-вано. Напрасно Патриарх доказывал упорствующим монахам, что он требует осуждения не лица Феодора Студита, писавшего против Никифора, а только тех его сочинений, от которых он, Феодор, сам отказался, примирившись с Никифором. Монахи остались при своем. Патриарх был вынужден угрожать своим противникам даже анафемой в случае неисполнения его требований. Возможно, что Мефодий и действительно привел в исполнение свою угрозу. По крайней мере, находят некоторые указания на то, что Мефодий наложил отлучение на непокорных монахов и запретил своим пасомым сношения с ними. Во всяком случае, должно относить к числу несомненных исторических фактов, что в правление Мефодия некоторые из студитов были и оставались противниками Мефодия и его приверженцев. Мефодий ни в чем не хотел потворствовать монахам, приобретшим во время иконоборческих споров большое влияние в Византийской Церкви. Таким образом, из истории жизни и церковной деятельности Мефодия видно, что в его время существовали две партии, более или менее ясно очерченные, из которых одна, многочисленнейшая, принимала одобрительно все его распоряжения, понимала благие цели, с какими они делались; другая — меньшая в числе приверженцев — напротив, везде и всегда противилась ему и старалась находить промахи и ошибки в его деятельности. Мы скоро увидим, что в возникновении и борьбе партий в ближайшее затем время имя Мефодия имело не последнее значение. Такое или другое отношение к памяти Патриарха Мефодия при его преемниках было чертой, характеризующей дух церковных партий в Византии.

Ряд церковно-исторических явлений, случившихся при Патриархах Тарасии, Никифоре и Meфодии и описанных нами выше, имеет более или менее близкое отношение к истории партий, возникших и действовавших при Патриархах Игнатии и Фотии. Партия Игнатия по своим стремлениям, идеалам и самой деятельности довольно напоминает церковные партии, заявившие себя противодействием Патриархам Тарасию, Никифо-ру и Мефодию; а партия Фотия представляет собой как бы продолжение деятельности и стремлений, которыми одушевлены были Тарасий, Никифор и Мефодий в борьбе с лицами, против них протестовавшими. Партии игнатиан и фотиан тем удобнее и полнее могли выразить свои идеалы и стремления, что каждый из их вождей по два раза восходит на Византийский Патриарший престол. И таким образом, они могли беспрепятственно и громко заявлять о своих желаниях и целях.

Охарактеризуем партии игнатиан и фотиан, поскольку типичные черты этих партий были принадлежностью их главных вождей. Начнем с Игнатия и игнатиан.

Преемником Патриарха Мефодия на патриаршем престоле был св. Игнатий. Как мы сказали, он патриаршествовал дважды (846-857 и 867-877 гг.). Молодость Игнатия прошла печально. Он был сыном несчастного императора Михаила Рангава (811-813 гг.), низвергнутого с престола иконоборцем Львом Армянином, того самого Михаила, который заставил Патриарха Никифора второй раз лишить сана пресвитера Иосифа, венчавшего известный брак Константина VI. Низвергнутый император Михаил со своим семейством был заключен в монастырь. Сын его Никита (в монашестве Игнатий) был оскоплен. Четырнадцати лет Никита сделался монахом. Целых тридцать три года остается он в монастырском уединении. Подвиги благочестия доставляют Игнатию высокое уважение в народе. Его монастырь, где он сделался впоследствии игуменом, был местом убежища для православных, гонимых иконоборцами. Это еще более придало славы его имени. Он был монахом и ревностным почитателем монахов. Он заботился об умножении монастырей и о снабжении их всем нужным для обитавших в них монахов. В 846 году Игнатий, по воле императрицы Феодоры (которой его указал благочестивый инок Иоанникий), призывается к высокому патриаршему служению.

Нелегкое и, может быть, непосильное бремя брал на себя Игнатий, не знавший людей, жизни и света. Чем выше тогда было положение патриарха в Византии, тем менее согласовывалось оно с воспитанием и навыками Игнатия. Игнатий не мог удовлетворять всем требованиям своего положения. Можно признавать значительную пастырскую ревность у Игнатия, но она часто проявлялась слишком пылким и кипучим образом. Как много в этом отношении он напоминает лиц, составлявших оппозицию при Тарасии, Никифоре и Мефо-дии! Игнатия характеризуют, как «отличнейшего монаха, но не как отличнейшего Патриарха». Суровость характера у Игнатия доходила до неумеренной резкости и даже надменности, что отчасти признает и его панегирист Никита Пафлагонянин, как ни старается он прославить память этого уважаемого им Патриарха. «Ко всякой лжи и несправедливости он относился весьма строго, по словам Никиты, — и весьма сильно нападал на них». Очевидно, ревностный Патриарх не всегда различал, в каких случаях нужна была большая строгость, а в каких — строгость, растворенная снисходительностью. Игнатий не знал градаций в проявлении своей пастырской ревности. Известный католический историк Гергенретер, вообще становящийся на сторону Игнатия, однако ж, считает делом справедливости заметить о церковно-правительственной деятельности этого Патриарха, что он «не всегда и не везде обнаруживал необходимое благоразумие и осторожность и таким образом играл на руку своим врагам». Расскажем несколько случаев из церковной деятельности Игнатия, которые должны доказать, что его пастырская деятельность была не чужда крайностей, излишней строгости и вообще проявлений неумеренной ревности. Прежде всего — вот какой был случай при самом посвящении Игнатия. Между лицами, имевшими преподать хиротонию Игнатию, был епископ Сиракузский Григорий, по прозванию Асвеста. Неизвестно, почему этот Григорий, Сиракузский епископ, проживал в Константинополе: потому ли, что его кафедральному городу грозило арабское завоевание, потому ли, что его вызвал сюда по какой-либо причине Патриарх Мефодий, или по каким-либо другим обстоятельствам. Как бы то ни было, он должен был, как мы сказали, принять участие в посвящении Игнатия. Но к этому делу Игнатий Григория не допустил. Как скоро Игнатий увидел Григория Асвесту, готового принять участие в хиротонии, он приказал ему удалиться. И это было сделано публично в церковном собрании, при таком торжественном случае, как посвящение его, Игнатия, в Патриарха Византийского; сделано с таким видным по своему значению епископом, как Григорий Ас-веста (о том, что это был епископ, выдающийся из ряда других, скажем несколько слов впоследствии). А главное, Григорий не был каким-нибудь низложенным пастырем, а законным архиереем: уже после Игнатий хотел лишить Асвесту сана. Но приговор Патриарха не имел силы не только в Византии, где было много друзей у Григория, но и в Риме, где к Григорию были все очень равнодушны. Григорий, получив от Игнатия приказ удалиться, разгневался, бросил на землю свечи, которые он держал было в руках, и вслух назвал нового Патриарха «волком» (поступок тоже непристойный, но все же до известной степени естественный в положении человека, невинно оскорбленного). Затем Григорий, а вместе с ним епископы Петр Сар-дийский и Бвлампий Апамейский и некоторые другие клирики, покинули церковь. Вот что произошло при самом посвящении Игнатия в патриархи, вследствие того, что он следовал велениям своей воли, не сообразуясь с обстоятельствами. В лице Григория Асвесты Игнатий нажил себе сильного врага, который нашел себе много сочувствующих, причем Асвеста и его приверженцы сделались зерном той могущественной византийской иерархической партии, которая стала известна впоследствии под именем фотиан. И нет ничего удивительного в том, что Григорий нашел много лиц, сочувствующих ему и в то же время враждебно настроенных против Игнатия, ибо даже панегирист Игнатия Никита сознается, что случай с Асвестой произвел неприятное впечатление и что многие (епископы) порицали за это не в меру ревностного Патриарха. Другой случай, который мы хотим рассказать, ином роде, нежели рассказанный. Относительно его возможны неодинаковые суждения. Но тем не менее, едва ли можно отрицать, что и здесь пастырская ревность проявилась в слишком резкой форме. У кормила правления во время первого патриаршества Игнатия стоял Варда, дядя легкомысленного императора Михаила III. Варда не был себялюбивым правителем, ищущим во власти удовлетворения своим страстям. Он был человек просвещенный и ревностно заботился о народном просвещении, что нечасто встречается в истории Византийского государства. Но что касается нравственной жизни Варды, то она не стояла так высоко, как его образованность. В народе сложилось убеждение, что Варда был в незаконной связи со своей невесткой-вдовой. Допустим, что это было справедливо. Можно ли, благоразумно ли было поступить так, как поступил в настоящем случае Игнатий? Он сначала частным образом увещевал Барду разорвать незаконную связь. Но тот не внимал голосу Патриарха. Очень вероятно, что Варда на все увещания Игнатия отвечал тем, что отверг сам факт преступления: ведь в таких вещах обвинять кого-либо на основании осязательных фактов большей частью невозможно, и бывает трудно решить, лжет или искренно говорят обвиняемый, если отвергает сам факт преступления. Как скоро увещания не подействовали, Патриарх решается сделать смелый шаг. Он лишает Варду святого Причастия в день Богоявления. Это произошло публично и, может быть, в Софийском храме. Факт, единственный в своем роде. Первое лицо в государстве, после императора, вынуждено перенести величайший срам. Какие толки на всем пространстве империи должен был возбудить этот скандал? Представим себе, что бы вышло, если бы подобное случилось в одном из христианских государств в новейшее время? Как следовало бы поступить на месте Игнатия, чтобы избежать общественного волнения, подрывающего уважение к самому правительству, если бы факт преступления Варды и был несомненным, решать не беремся… Известно, что этот случай в значительной степени привел к тому, что император лишил Игнатия патриаршего места. Последний факт сам по себе не важен: мало ли Патриархов в Византии было лишено кафедры — все примеры и пересчитать трудно. Но на этот раз низвержение было началом событий огромной важности. Патриарх проявил чрезмерную пастырскую ревность, а император захотел защищать честь самого правительства. Игнатий низложен… Но с этого-то и начинается история разделения Церквей, последствия которого не в состоянии исчислить ни один историк, потому что ни один историк не может сказать, что было бы, если бы отпадения Запада от Востока в религиозном отношении не произошло. Патриарх лишился своего патриаршего места. Без сомнения, событие печаль ное, в особенности когда известно, что низложен• ный не запятнал себя никаким явно злым деянием. Но что важнее, патриаршее место в Церкви или же сама Церковь? Ответ может быть один, и ответ совершенно верный. Но хорошо ли сознавал эту простую истину Патриарх Игнатий, принужденный оставить свое высокое положение? История дает отрицательный ответ. Рассказывают, что Игнатий, впрочем, после колебаний в пользу лучших намерений, наложил беспримерное запрещение на Византийскую Церковь. Анастасий-библиотекарь говорит, что когда Игнатия низложили, то он связал Церковь, воспретив своей архипастырской властью совершать в ней без него священнодействия. Если это свидетельство достоверно, то оно показывает, что Игнатий свои личные интересы ставил выше интересов Церкви, думал больше о своей чести, чем о спасении христианских душ. Его биограф Никита Пафлагонянин к этому еще прибавляет известие, что Игнатий решился претерпеть все мучения, лишь бы не сочли его добровольно отказавшимся от патриаршего достоинства. Конечно, рядом с такими Фактами, в которых обнаружилось, что пастырская ревность Игнатия не всегда отличалась осторожностью и благоразумием, можно находить в его деятельности и факты иного, лучшего качества. Так, в полной яркости открывается духовная высота Игнатия по случаю полученного им от императора Михаила приказания насильственно посвятить мать Михайлову Феодору и его сестер в монахини. В этом деле для нас не важно, почему император захотел учинить такой насильственный поступок по отношению к своим кровным родным. Но нельзя не отметить, что Игнатий, решительно отказавшись исполнить царскую волю, тем самым заявил, что он до глубины души был проникнут сознанием своих пастырских обязанностей.

Партия Игнатия и игнатиан отличалась и некоторыми другими чертами, свидетельствовавшими о ее родстве с теми прежними партиями, которые заявляли себя протестом против распоряжений и действий церковной власти. Партия Игнатия наследовала от времен Патриарха Мефодия нерасположение к этому Патриарху. Образ действий Мефодия, круто поступавшего со студитами, по всей вероятности, нашел себе порицание в партии игнатиан, во главе которой стоял такой почитатель монахов, как Игнатий. По крайней мере, сам Игнатий считался среди кружков, ему враждебных, «хулителем» Мефодия, а таким лицом Игнатий мог быть только потому, что сошелся со студитаМИ, разделяя их воззрения и нерасположение к своему предшественнику. Правда, Анастасий-биб-лиотекарь, бывший по своим симпатиям на стороне Игнатия, напротив, старается выставить этого Патриарха почитателем Мефодиевой памяти, но его известия по этому вопросу не могут быть точны и не соответствуют действительному положению партий в Византии. С другой стороны, нужно совнаться, у историка нет твердых фактов, которые бы доказывали, что партия Игнатия в отношении к Патриарху Мефодию шла по стопам студи-тов времени Мефодиева патриаршества. Но зато историки не лишены возможности указать на один факт, хотя и косвенный, но остающийся не без значения в отношении к занимающему нас вопросу. Имеем в виду строгость, которую оказывал Игнатий к Григорию Асвесте. Эта строгость будет для нас совершенно непонятна, если мы не будем искать для нее основания в том, что Григорий был тесно связан с Мефодием. Мефодий и Григорий Ас-веста были земляки, сиракузцы. Очень вероятно, что Григорий был возведен в архиепископа Сира-кузского именно Мефодием. Быть может, именно по желанию Мефодия он проживал не в своем кафедральном городе, а в Восточной столице. Наконец, сохранился панегирик, написанный Григорием в честь Мефодия. Все это, взятое вместе, показывает, что Григорий был очень близок к Мефодию, а потому, если Игнатий выказывает нерасположение к Григорию, то показывает его вследствие нерасположения к Мефодию. Других причин строгого отношения Игнатия к Григорию указать невозможно. Укажем еще черту, характеризующую игнатиан и сближающую их с теми прежними партиями в Византии, которые с известными промежутками выражали противодействие распоряжениям церковной патриаршей власти. Партии ♦протеста», в недавно прошедшие времена, для достижения победы над противной партией любили обращаться за советом и содействием к Римскому Папе. Эти партии очень верили в авторитет Римского епископа. Так было, как нами было указано, при Патриархе Тарасии и еще более и решительнее при Патриархе Никифоре. То же самое видим при Патриархе Игнатии, когда его партия вступает в борьбу с противниками. Вот, например, с какими словами обращаются некоторые приверженцы Игнатия, духовные лица, к Папе Николаю, от лица Патриарха (после Собора 861 года): «Игнатий, тиранически преследуемый, испытавший много зол, и его товарищи по страданию, нашему господину, Святейшему и Блаженнейшему епископу, Патриарху всех кафедр, наследнику князя-апостола, Вселенскому Папе Николаю, со всею его высокомудрою Церковью Римскою, – – спасение о Господе* Так начиналась апелляционная жалоба игнатиан к Папе, а в заключение говорилось: «Ты, святейший господин, яви ко мне (Игнатию) любвеобильное милосердие и рцы с великим Павлом: есть ли кто изнемогающий, с кем бы я не изнемогал (2 Кор. 11, 29), вспомни о великих Патриархах, твоих предшественниках: Фабиане, Юлии, Иннокентии, Льве, обо всех, кто боролся за истину против неправды, поревнуй им и явись за нас мстителем». На Константинопольском Соборе 869 года, где руководство делами принадлежало партии игнатиан, было сделано много уступок папскому престолу, и Папа получал от них очень ясные выражения признательности (об этом Соборе речь будет после). В кругах игнатиан ходили рассказы о страшных снах, которые будто беспокоили врагов Игнатия. Но важны не сами сны, а то, что в них, по рассказам игнатиан, является мстителем за Игнатия не кто другой, как апостол Петр, наместником которого, как известно, считал себя Папа; Петр, «обладающий ключами неба и служащий камнем, на котором Христос Бог утвердил Церковь Свою»6*. Итак, связи партии игнатиан с папским престолом не подлежат сомнению. Есть еще одна черта, равно характеризующая византийские оппозиционные партии прежних времен и партию игнатиан: первые партии, по числу членов, были немногочисленны. Так же немногочисленна была и партия Игнатия. Апелляция на деятельность Константинопольского Собора 861 года, где партия игнатиан потерпела поражение, представленная сторонниками Игнатия Папе Николаю, подана лишь от имени 10 митрополитов и 15 епископов, — число маленькое, если возьмем во внимание, что в Византийском государстве была не одна сотня архиереев. Собор 869 года, собранный для восстановления Игнатия на Патриаршей кафедре, открылся буквально с десятком Восточных епископов.

Обращаемся к характеристике противоположной партии Фотия и фотиан. Св. Фотий (правил Церковью дважды — в 857-867 и 877-886 гг.) и его партия представляла во многом аналогичное явление с теми партиями большинства, или господствующими партиями, которые имели во главе Патриархов Тарасия, Никифора и, наконец, Ме-фодия. Фотий занял Византийскую патриаршую кафедру, выйдя из такой же общественной среды, из которой ранее вышли Тарасий и Никифор. Он был светски воспитанным человеком и прямо от высоких государственных должностей перешел к патриаршей должности, подобно тому, как то же было с двумя наименованными Патриархами. Он, Фотий, и его партия держались того примирительного образа действия в Церкви, которого ранее дер-жались и Тарасий, и Никифор, и Мефодий. Не идти против течения, а управлять течением, во имя благоденствия Церкви и государства — было стремлением Фотия и фотиан. Вступая на патриаршую кафедру при тех обстоятельствах, при которых взошел, Фотий был одушевлен желанием водворить спокойствие во взволнованном обществе и обуреваемой смутами Церкви. Он захотел принять в свои руки патриарший жезл только тогда, когда узнал, что низверженный Патриарх дал формальное согласие избрать на его место другого патриарха. Правда, это свое решение под влиянием некоторых слишком рьяных сторонников Игнатий вскоре изменил, но этого невозможно было предвидеть. Фотий позволяет посвятить себя только тогда, когда его избрание в патриархи блистательным образом прошло на Константинопольском Соборе, когда лишь пятеро епископов подали отрицательные голоса, т.е. высказались против Фотия. При таких условиях Фотий решается принять бремя управления Византийской Церковью. Это было действительное бремя, потому что все и каждый ожидал от нового Патриарха исполнения своих надежд. И все показывает, что Фотий в самом деле желал умиротворить всех, насколько это в силах был сделать один человек с недюжинным умом. Он не хотел ставить себя в какие-либо враждебные отношения к партии игнатиан. Чтобы ее успокоить, утешить и заставить забыть печали, он дал Игнатию письменное уверение, что он будет почитать бывшего Патриарха, как отца. Игнатиане впоследствии жаловались, что это была не больше, чем хитрость и лицемерие со стороны Фотия. Но так говорить — значит клеветать на знаменитого Патриарха. Удостоверение, выданное Фотием Игнатию, — это параграф его программы примирительной церковной политики. Если же скоро установились между Фотием и Игнатием натянутые отношения и даже более, — то в этом Фотий невиновен, так как игнатиане под влиянием честолюбивых стремлений сделали первый шаг к уничтожению мира между бывшим и новым Патриархами: они собрали небольшой, но публичный Собор в Константинополе и предали Фотия анафеме. Мог ли предвидеть подобный случай новый Патриарх? Фотий действовал в примирительном духе и в отношении к светскому правительству, столь недовольному Игнатием. С императором Михаилом III, несмотря на его легкомыслие и дурные качества, Фотий все время находился в наилучших отношениях. Правда, не видно, чтобы новый Патриарх обличал за дурную жизнь Михаила, который за беспорядочное поведение прозван был нелестным именем «Пьяного». Но если не обличал публично, во избежание скандала, то, как предполагают некоторые исследователи, действовал на него путем кротких внушений и, по-видимому, не без успеха. С Вардой Фотий был и остался на дружественной ноге, и без сомнения, не лишал его причастия, несмотря на слухи, будь они верны или неверны, относительно зазорной связи Варды с невесткой-вдовой. Когда правительство, из ненависти к Игнатию, подняло гонения на него и жарких его приверженцев, то Фотий, хотя и знал, что всякое заступничество за преследуемых будет принято неблагоприятно, писал письма с просьбой смягчить строгости, но не считал делом благоразумным слишком настаивать на этом и становиться в неприязненные отношения к правительству. К самому Папе Николаю Фотий на первых порах хотел поставить себя так, чтобы Римскому епископу не на что было жаловаться. Конечно, он не отверг бы помощи со стороны Рима, направленной к упорядочению византийских церковных дел, и принял бы ее с благодарностью, но и только. Идея церковного братства, на началах независимости Церкви, была руководителем Фотия в сношениях с Римом. Он желал мира и взаимного уважения, а не споров.

Вот программа миротворной деятельности, которую начертал себе Фотий. И если эта программа осуществилась лишь в малой части, в этом виноват не Фотий, а стечение самых непредвиденных исторических обстоятельств. В том, что мы сказали о примирительных намерениях Фотия, нельзя не видеть, что этот Патриарх желал управлять Церковью, руководясь правилами той церковной «икономии», которая некоторых прежних Патриархов, именно Тарасия и Никифора, побуждала быть осторожными и снисходительными в церковной деятельности. И в других отношениях Фотий и его партия напоминали характерные черты прежних партий большинства. Фотий заметно с ними сближается. В защиту своего собственного посвящения прямо из мирян он нередко ссылается на примеры Тарасия и Никифора. А что касается до Мефодия, то он в партии фотиан всегда ставился высоко и считался образцовым человеком. Фотий был явным и признательным почитателем памяти Мефодия. Он был готов признать «отцеубийцей» того, кто непочтительно относился к имени и деятельности этого Патриарха. В этом случае Фотием сходится и Григорий Асвеста, о котором можно сказать, что он был душой партии фотиан. Григория Фотий глубоко чтил и называл его, как и все фотиане, «великим Божиим человеком». Почему Фотий так чтил Григория? На этот вопрос ответ может быть только такой: Григорий был искренним почитателем Мефодия и за свою привязанность к этому Патриарху много пострадал от игнатиан. Это вело к тому, что фотиане прониклись глубоким уважением к Григорию Асвесте. Можно сказать, что фотиане жили преданиями, дошедшими до них от времен церковной деятельности Мефодия, а в чем они заключались, мы уже знаем. По своим отношениям к Мефодию партии игнатиан и фотиан сильно отличались одна от другой. Церковные партии, представляемые Тарасием и Никифорова с их приверженцами, не любили льстить и угождать Римским епископам. Эти партии стояли на стороне самостоятельности и независимости Византийской Церкви. Лишь партии меньшинства при них ждали какого-то «спасения» из Рима. То же было при Фотий. Фотий и фотиане холодно относились к папам, они не заискивали пред Римским первосвященником. Впрочем, эта черта столь известная, что достаточно о ней лишь напомнить. В этом отношении, какое громадное различие между игнатианами и фотианами! Не следует упускать из внимания и еще одну черту, отличающую фотиан от игнатиан. Фотий был человек замечательно образованный, а потому он горячо стоял за просвещение. Если сравним в этом отношении партии Игнатия и Фотия, то увидим, что разница между ними простиралась очень далеко. Игнатий частью оставался равнодушен к просвещению, частью даже преследовал его. Сторонник Игнатия, Анастасий-библиотекарь не скрывает того, что Игнатий преследовал образование, прикрываясь побуждениями благочестивыми. Стоя на такой точке зрения, игнатиане даже ставили в упрек Фотию его ученость. Этим они, с одной стороны, свидетельствовали о духе, который у них господствовал, а с другой — ясно показывали, насколько фотиане в этом случае отличались от игнатиан. Никита Пафлагонянин писал о Фотии: «он не знал и не желал знать, что кто хочет сделаться мудрым, должен сделаться юродивым, чтобы быть мудрым. Он утвердил свой ум на нетвердом основании, на мирской мудрости и надменном разуме, воспитанном не во Христе. Его образование сделалось для него руководителем ко всякому нечестию и всему соблазнительному». Много возникло известий относительно Фотия, в которых его ученость и образование рисуются в чертах крайне непривлекательных и которые сочинены лицами, враждебно расположенными к этому знаменитому Патриарху. Едва ли можно сомневаться, что различие точек зрения на пользу и важность образования служило к обострению вражды между двумя партиями. Наконец, кажется, следует сделать замечание и еще об одной черте, правда, не особенно важной, отличающей изучаемые нами партии. Игнатий находился в самых дружественных отношениях к византийским монахам, в частности к студитам. Монахи, со своей стороны, платили благочестивому Патриарху преданностью и готовностью служить. Далеко не в таких отношениях к монахам был Фотий. Было бы слишком много сказать, что он неприязненно смотрел на монахов, но во всяком случае он не был почитателем современного ему монашества и думал о необходимости в нем различных реформ, а о реформах может помышлять тот, кто сознает в известном учреждении недостатки, требующие исправления и врачевания. Монахи очень скоро поняли существенное различие Игнатия и Фотия в отношении к монашеству и отторгаются от власти последнего, становясь на стороне первого. В особенности это надо сказать о студитах, современниках Фотия, с их архимандритом Николаем. В среде студитов стали слышаться те же возражения против законности патриаршей власти Фотия, которые некогда выставлялись и против Тарасия и Никифора. Сту-диты ставили в упрек Фотию то, что он возведен в епископский сан непосредственно из мирского звания. Во времена Патриарха Фотия «среди студитов еще живы были традиции, перешедшие от времен Платона и Феодора». И не одни студиты стали в натянутые отношения к Патриарху Фотию. Мы сказали выше, что партия фотиан представляет собой возобновление, хотя и не совсем в чистом виде, тех партий, которые прежде составляли большинство, противодействовавшее меньшинству, под главенством Тарасия, Никифора и Мефодия. Одним из доказательств этого мнения служит то, что партия фотиан по численности своих членов всегда была сильна и могуча, в сравнении с партией Игнатия. Как увидим впоследствии, Фотий без всякого усилия собирал в защиту своего дела столь многочисленные Соборы, что они напоминали блестящие Вселенские.

Так можно представлять себе характерные черты двух известных в истории IX века партий — игнатиан и фотиан.